В это утро ножа я не нашла. Решила идти гулять, и не обычной дорогой, а сделать большой круг, потом выйти на Острова. День был подходящий — минутами солнечный, чаще пасмурный, прохладный. Идти было легко. Обстрела не было.
По Большому шла спокойно. Немного утомляли частые переходы улиц. Автомобилей было больше, чем всегда. А, может, мне казалось. Обычно я слышу приближение машины, но не вижу ее. Привыкла ориентироваться на слух. В этот день нервы были утомлены. На одном из переходов меня кто-то резко дернул за руку и почти отбросил на панель. Сердитый голос крикнул:
— Что вы, слепая? Под машину лезете!
Неожиданный окрик испугал меня. Я долго стояла, боясь перейти улицу. Все попытки овладеть собой кончились неудачей. Дойдя до половины перехода, бегу назад. Все кажется мне, что со всех сторон несутся машины. И, наверно, попала бы под автомобиль, если б не свернула на боковую улицу. Ее тишина успокоила. Шла уже уверенно и переходить на другую сторону не боялась.
На Каменный остров попала со стороны Крестовского. Отлично знала там все дороги, легко ориентировалась. Повернула в боковую аллею: по ней много раз бродила. Война, видимо, сильно изменила улицу. На месте сгоревших и разбитых домов появились новые дороги. Сначала это меня смущало. Потом испугало. Решила, что заблудилась. Встала у дерева, вся дрожу. Не знала, что делать. Сама себя уговаривала, доказывала, что стоит сделать несколько шагов и встречу людей, спрошу их и выйду. Куда тут! Никакие доводы не действовали. В глазах — совсем темно.
Время шло. Я не двигалась с места. Не понимала, что со мною случилось. Стоя у дерева, почувствовала себя такой несчастной, одинокой. Жалко себя стало до слез. Должно быть, эта жалость породила протест — негодование на себя. Стала медленно разбираться в событиях дня. Вспомнила ночной обстрел, бомбежку днем, общую усталость. «Переутомилась — вот и уверенность потеряла», — решила я. Мне нельзя сомневаться. Тогда я пугаюсь и теряю уменье пользоваться крохами зрения. Главное — не сомневаться, быть уверенной.
Взяла себя в руки. Нашла дорогу и спокойно вернулась домой. Из всех приключений сделала для себя вывод — надо следить не только за машинами, но и за своими нервами.
Вишневский кончил свою пьесу «У стен Ленинграда». Читал ее начальству в Пубалте. Одобрили. Настроение у него бодрое, веселое. Довольно потирает руки.
Спустился в огород. Старательно выдирает сорняки между грядками. Я подумала: как хорошо переходить от творчества к природе.
Ходишь от грядки к грядке и поражаешься силе земли. Истощенная, без солнца, зажатая между двумя домами, она в нашем саду все же выращивает сочные плоды.
Через несколько дней Всеволод Витальевич читал свою пьесу в театре Балтфлота. Публики собралось много. Почти все в военной форме. На автора смотрят с любопытством, остро подмечают достоинства и недостатки пьесы.
Вишневский волнуется. Читает он очень хорошо. Переживает трагедию своих героев. Плачет… Я привыкла к большой сдержанности, и мне страшна такая обнаженность чувств.
Сила исполнения захватывает слушателей. Критическую, анализирующую мысль отгоняешь.
Вишневский кончил. Впечатление сильное, своеобразное. Публика приветствует автора стоя. Он полон энергии, так и пышет. Кажется, дай ему сейчас в руки бумагу и перо, он за ночь напишет новую вещь.
Пьеса Вишневского заставила вспомнить первые дни войны. Он показал страшные минуты. Герои Балтики встали перед нами.
Дома я наблюдала за Всеволодом Витальевичем. До поздней ночи ему звонили. Поздравляли. Жизнь нашей квартиры перевернулась. Телеграммы, приветствия. Чад успеха.
Хочется тишины и покоя. Их нет.
Забежала Валя, нарядная, оживленная.
В жизни девушки большая перемена: она вышла замуж. Счастьем полно все ее существо. С нежностью смотрела на нее — хорошо, когда радость озаряет такое большое сердце.
Одинокой, ей тяжко было жить. Теперь рядом будет близкий, любящий человек.
— Ольга Константиновна, завтра в шесть часов вы получаете медаль «За оборону Ленинграда».
— Неужели это правда?
— А как же? Вы — подлинная ленинградка! Выдавать будут в Белом зале Исполкома. Дойдете одна? Я завтра занята, не смогу пойти с вами.
— Добреду, конечно, добреду. Мне — медаль «За оборону Ленинграда»?! Какое огромное счастье!
Горячо обняла девушку, такую хорошую — настоящего друга. Валя всегда протягивала мне руку помощи в самую тяжелую минуту. А сейчас она принесла большую радость.
На следующий день с утра занялась своим костюмом. Чистила туфли, гладила шерстяное платье. Давно его не доставала. Как сложила в чемодан в первые дни бомбежки, так оно там и пролежало все годы. Ленинградцы необходимые вещи держат в чемоданах, на лестнице. Легче вытащить на улицу. Случайностей слишком много… Платье оказалось очень широким, висело как на вешалке. Подумала: «Ничего! Все мы сейчас такие». Осмотрела пальто. На нем дырки. Думала сначала попросить кого-нибудь зашить. Решила: сама заштопаю… Полчаса вдевала нитку в толстую иголку. Вслепую это очень трудно. Зато, если удается попасть в ушко, нитку тяну длинную-длинную. Шила ощупью, осторожно.
Наконец все готово. Задолго вышла из дома: для плохо видящих глаз много может быть всяких случайностей по дороге. Еще опоздаю. И, действительно, только начала переходить площадь Льва Толстого напрямик, как в первые дни блокады, — свисток милиционера. Остановилась и даже обрадовалась свистку: значит, порядок восстанавливается. Подошел милиционер:
— Платите двадцать пять рублей.
— Пожалуйста, возьмите сами из сумочки. Я плохо вижу.
— Да у вас здесь только пятнадцать рублей.
— Что же я буду делать? Иду получать медаль. Если вернусь за деньгами домой, в Исполком опоздаю.
Милиционер улыбнулся.
— Туда опаздывать нельзя! — ласково сказал он, взял меня под руку и помог перейти площадь.
В Исполком пришла рано. Поднялась по мраморной лестнице в Белый зал. Там полутемно. Говорят негромко. Ровно в шесть вошла секретарша. Проверила у всех документы.
Зажгли люстру, стало очень светло.
Я приготовилась. Хотелось поблагодарить, рассказать, как много значит для меня медаль «За оборону Ленинграда». Когда назвали фамилию, с трудом поднялась. Кто-то высокий поздравил меня и подал коробочку в руки. Спазма сдавила горло. Прошептала:
— Спасибо…
Как вышла на улицу, не помню. Вихрь дум о страшных прожитых днях… И радость!
«За нашу Советскую Родину!» — написано на медали.
— Всеволод Витальевич, звонят из Смольного!
Вишневского часто и настойчиво требовали к телефону, но он просил меня не отрывать его от работы. Только в исключительных случаях брал трубку.
— Слушаю. Есть. Сейчас буду! — коротко ответил он. Быстро оделся и уже в дверях сказал:
— Не ждите. Может быть, долго задержат.
Всю ночь он оставался в Смольном. Утром вернулся.
— Устали?
— Да. Я прилягу. Часа через три разбудите меня… Тут должны позвонить из штаба армии. Скажите, что все будет готово. Пусть утром пришлют связного. Ольга Константиновна, не забудьте спросить его фамилию!
Вишневский говорил тихим голосом. Но сквозь усталость чувствовалась напряженность воли, собранность и какая-то особая приподнятость. Спросила:
— Это задание фронта?
— Да. Ничего, поработаем!..
Он спал недолго. Проснувшись, спросил:
— Звонили?
— Да. Я им сказала, чтоб утром прислали курьера.
До позднего вечера слышно было, как скрипят перо и любимый старый стул Вишневского. Поужинал он быстро и молча. Чувствовалось, что боится упустить мысль. Потом опять заскрипел стул.
Совсем поздно Всеволод Витальевич вышел из своей комнаты. Вид измученный, но довольный.
— Хорошо работается! Наверно — всю ночь буду писать. Готовые листовки положу в кухне на стол… Они назвали вам фамилию связного?
— Да.
— Когда будете отдавать папку, — проверьте.
Я так и сделала.
На другой день опять позвонили из штаба Седьмой армии. Сказали, что в шесть часов пришлют материал. Все должно быть к утру готово.
Так начались необыкновенные дни. Вишневский предупредил:
— Меня дома нет. Никого не пускайте. Всем говорите, что я в командировке.
Каждый вечер звонили из штаба и присылали материал. Утром курьер уносил написанное. Вишневский работал часов по восемнадцать без передышки.
Обычно он умел отдыхать. После напряженной работы мог проспать часов двадцать подряд. В эти дни он почти не ложился.
Один раз сказал, удовлетворенно потирая руки:
— Кажется, сегодня рекордный день! Одиннадцать листовок написано, и все на разные темы. Очень хороший материал прислали!..
Меня поражало это его уменье в нужную минуту собрать все силы. Не знаю, кто мог бы так напряженно и творчески работать, как Вишневский в эти дни.
