— Ну что там, младший сержант? — спросила Рая Лубенская, не имея возможности заглянуть через плечо Давыдовой в тетрадь. Тяжелая катушка кабеля так согнула ее тоненькую фигурку, что девушка казалась горбатой. — Еще далеко?
— Скоро дойдем, километра три осталось.
— С гаком?
— А как же без него? — устало улыбнулась Зина, вытирая пилоткой лицо. — Ничего, девоньки, дойдем.
Люба Малявина тихонько, чтобы не услышал начальник поста, выругалась.
Давыдова закрыла тетрадь и положила ее в сумку.
— На развилке отдохнем, пошли!
И снова по жаркой дороге, мимо седых от пыли кустов, зашагал маленький отряд…
Через час, когда солнце поднялось в зенит, девушки оказались на развилке. Дорога, по которой они до сих пор шли, круто поворачивала вправо и вверх, а прямо перед ними, низиной, побежала другая — узенькая, поросшая полынью и травой. Она вела в село, крайние домики которого настороженно выглядывали из-за невысокого бугра, словно подкарауливали всех, кто ехали сюда из города.
— Привал! — скомандовала Давыдова. — Отсюда потянем шлейф.
Девушки, покряхтывая, как старушки, сняли с себя ношу; с наслаждением потягивались, распрямляли спины, потом уселись на траву.
— А что там вверху? — спросила Зара, оглядывая гору, у подножия которой они остановились.
В нескольких сотнях метров от них, за желто-красными зарослями, пряталась белая стена. За ней вздымалось, тоже белое, строение с колокольней.
— Церковь! Нет, монастырь, наверно, — догадалась Люба.
Несмотря на усталость, девушки поднялись, с интересом осматривали каменную стену, монастырь, который будто навис над долиной и селом.
— Товарищ младший сержант! Мы на минуточку! Только посмотрим.
— Успеете насмотреться, — буркнула Давыдова, но разрешила. — Только не лезьте куда не положено, — крикнула им вдогонку, — и через десять минут чтобы были тут, потянем линию.
Девушки поднялись по крутой дороге к стенам монастыря. При их приближении две монахини, которые давно с любопытством следили за невиданным отрядом, испуганно бросились к воротам. Люба Малявина, заложив пальцы в рот, звонко свистнула и махнула рукой, приказывая им остановиться.
— Ты что! — дернула ее за руку Зина. — С ума сошла? Не хватает нам только свистеть под монастырскими воротами.
Люба, словно не слыша замечания, подошла к темным фигурам. Монашки послушно стояли, склонив головы вниз и сложив руки в привычном набожном жесте. Бледно-желтые лица, обрамленные белой гофрированной повязкой, на которую накинут большой черный платок, потупленный взгляд — живое воплощение покорности.
Зине даже жалко их стало — такими несчастными, забитыми они ей показались.
— Глядите, девчата! Ведь наш монастырь! Девичий. Записывайся кто хочет! — закричала Люба. — А монашки какие чудные!
Она с комическими гримасами оглядывала монашек, даже обошла их вокруг.
Те, понимая, что чужая девушка в полумужской военной одежде ведет разговор о них, терпеливо ждали, когда им позволят спрятаться за монастырские стены.
Загорелые, налитые силой советские девушки продолжали с интересом разглядывать странные для них фигуры.
Люба протянула руку, дотронулась до плеча молодой монашенки, которая стояла ближе к ней. Монашенка испуганно вздрогнула.
— Ну хватит тебе. Люба, хватит, — строго прикрикнула Зина. Подойдя к черным фигурам, как могла, выразительно сказала:
— Пофтиць, фэтэлор. Мерджэць акасы![12]
Монашки только и ждали этого, — словно по команде, быстро перекрестили девушек и проворно шмыгнули в калитку.
— Тю-ю! — протянула Люба. — Вот так да! Причастили нас…
Все дружно рассмеялись.
— Представляю, как им там!..
— Я бы повесилась, если б меня сюда заперли.
— Хуже гауптвахты.
— И как они там живут?
— Видно, и правда верят, что это спасение души.
— Эх, глупые, да и только!
— А может, им некуда деться?
— Да ну! Просто так их с детства воспитали. Вот и все! — И Люба лихо залилась свистом, прыгая вниз по камням, мимо кустов, обсыпанных красными ягодами…
Внизу Давыдова, прислонившись спиной к контрольному столбу, крепила железные когти к своим сапожкам.
— Ну-ка, девчонки, подайте конец кабеля, нож и плоскогубцы! — закричала она.
Зина кинулась к сумке с инструментом, Рая и Люба смотали с катушки несколько метров кабеля.
— Ну что, увидели там бога? — спросила Давыдова, улыбнувшись.
— Да ну его, этот монастырь! — коротко ответила Зина.
Давыдова обвязала себя и столб ремнем и стала медленно подниматься вверх. Через несколько минут она уже орудовала возле изоляторов, делая скрутку. Закончив работу, так же неторопливо спустилась вниз.
— А у меня, как заберусь на столб, дыхание захватывает и голова кружится, — с завистью сказала Люба.
Давыдова улыбнулась:
— А если б тебе пришлось влезть на Красноярские столбы? У нас там знаешь какая высота? Заберешься на самый верх — пароходы да Енисее точно букашки…
— А сорваться вниз можно?
— Чего доброго!.. Тогда и костей не соберешь, — спокойно ответила Давыдова.
— Поэтому вам никакая высота не страшна, что вы привыкли, — заискивающе сказала Люба.
Младший сержант Давыдова подключила к шлейфу аппарат и сделала вызов. Бойцы притихли.
— «Дон»? Докладывает Давыдова. Прошу седьмого.
— Вот добрая штука телефон! Просто полюбила его, — не утерпела Люба. — Вернусь домой, пойду в техникум связи. Ей-богу, пойду…
Екатерина сердито махнула на нее рукой.
— Товарищ седьмой! Докладывает Давыдова. Подключились. Как слышите? Хорошо?.. Что у нас?.. Все в порядке… Есть. — Она положила трубку в коробку и отвинтила клеммы от проводов.
— Вот мы и на новом месте. Доложили, что живы, — значит, пора начинать боевую работу. Ясно? Потянем линию на северо-восток, мимо села, вон на тот холм, к опушке леса, — показала она рукой. — Кабеля у нас маловато. Будем вести воздушный шлейф напрямик, где сумеем — подвесим на деревья. Чайка! Разматывай первую катушку!
Передав дежурство старшему лейтенанту Капустину, Андрей не спеша вышел из оперативной комнаты во двор. Остановился на крыльце, глубоко вдохнул чистый воздух.
Уходить с БП не хотелось. Карта Румынии с начерченной по ней квадратной сеткой, покрытая условными обозначениями наблюдательных постов, зенитных батарей, аэродромов истребительной авиации, виделась Андрею и здесь, словно расстелилась по двору у его ног. Он уже не мог жить без оперативной работы. В минуты, когда на БП по сигналу «Воздух» все приходило в движение, Андрей весь загорался. По одному его слову, брошенному в телефонную трубку, на всех линиях связи прерывались другие команды и разговоры; как сказочный богатырь, переступая через города и села, реки и горы, он сразу проникал в любой район страны; его руки доставали за сотни километров, подымались в высокое небо, брали стервятника за горло и сбрасывали вниз. В такие минуты Андрей словно сливался в общем порыве с сотнями солдат наблюдательных постов, с артиллеристами, с пилотами, взлетевшими по его сигналу, и всего его охватывало звенящее чувство силы. Он любил это чувство. С улыбкой вспоминал теперь свою солдатскую обиду, что в разгаре войны попал в войска, никогда не ходившие в атаку на фашистские дзоты…
Но вот сутки закончились, и нужно было идти отдыхать. Солнце уже клонилось к далеким горам, освещало их высокие, кудрявые, в зарослях ели и пихты, вершины. Ели, росшие вокруг дома, бросали под ноги причудливое синеватое кружево теней. В углу двора весело пыхтел движок; пробиваясь сквозь его шум, визжала динамомашина радиостанции, оборудованной во флигеле особняка.
Теперь штаб батальона расположился в трансильванском городишке, похожем на наш дореволюционный уездный город.
Стояла глубокая осень. Но здесь она была какой-то необыкновенно теплой, туманной, спокойной. Если бы не запоздалый багровый огонь в кронах дубов, не темно-золотые шапки буков, можно было подумать, что лето никогда не уходит из трансильванской долины, закрытой со всех сторон могучими горными кряжами.
В воздухе тоже стало спокойней. Разве только ночью прилетит одинокий фашистский разведчик и украдкой сбросит в горах, над густыми лесами, группку диверсантов.
В будничных заботах, в дежурствах и учебе проходили дни вносовцев. Советская Армия продолжала свой победный марш, освобождая от фашистов Европу, а здесь, в небольшой ее части, опять было тихо, даже скучно. Незаметно подкрадывалась зима, тоже теплая и тихая. Фронт отодвигался все дальше и дальше, и казалось, вот-вот закончится война, закончится военная жизнь, к которой уже притерпелись и привыкли…
