Андрей сошел с крыльца и начал прогуливаться по длинному двору из угла в угол.
Тем временем солнце уселось на далекий горный шпиль и пронизало золотистым светом одинокую продолговатую тучку над ним.
Когда Андрей посмотрел на горизонт, ему показалось, что то не тучка, а тонкая девичья фигурка вырисовалась в небе недалеко от сверкающего шпиля горы, и не просто девичья фигурка, а очень знакомая. Это, конечно, погрезилось лейтенанту. Недавно и стройная елочка напомнила ему Зину, и в спокойном предвечерье, словно по далекой телефонной линии, ему послышался милый голос.
С того дня как Зину освободили из-под ареста и осторожный Моховцев снова отправил девушку на самый отдаленный пост, прошло много времени. Об истории с американским самолетом в батальоне стали забывать. Приближавшееся окончание войны быстро отодвигало в прошлое отдельные ее эпизоды.
Зину не вызывали с поста в батальон, а Андрея Моховцев никогда не посылал на посты, особенно на тот, где находилась Зина. Поэтому видеться молодые люди не могли. Только несколько раз, когда дежурство Земляченко совпадало с ее сменой на посту, ему посчастливилось связаться с ноль девять и переброситься с девушкой парой слов. И каждый раз, слыша ее голос, слыша, как выговаривает она обычное «в зоне поста все спокойно, пролетов вражеской авиации не было», Андрей немел от волнения.
Он спрашивал ее о состоянии связи, спрашивал строгим, официальным тоном, чтобы никто не подумал, что это интимный разговор. Но Зина узнавала его, отвечала, и Андрею этого было достаточно. Больше ни о чем они не могли говорить, зная, что на постах, связанных с ноль девять, много любопытных и обо всем станет известно и Лаврику, и Моховцеву. Но в ее голосе, в каждой нотке Андрей улавливал целую гамму чувств, понятных только ему…
Задумавшись, Андрей не заметил, как остановился возле клетушки батальонного сапожника. Из нее послышался срывающийся голос, в котором звенело отчаяние.
— Он ведь все равно не женится. Не будет с тобой!.. А я без тебя не могу… — Хрипловатый голос понизился до дрожащего шепота. — Скоро война закончится. Демобилизуемся. Поедем к нам? Поженимся. Свой дом у нас, хозяйство…
Андрей заглянул в открытое окно.
Рядовой Сумовик, парень лет двадцати двух, в почерневшем от сапожного клея и вара полотняном фартуке, с засученными рукавами гимнастерки, бледный, стоял возле своей табуретки с сапогом в руке и, не отрываясь, смотрел на девушку.
А напротив него, в теплых носках, со вторым сапогом в руке стояла Мария Горицвет.
Она тяжело дышала, грудь ее часто поднималась под гимнастеркой, черные глаза сверкали, как у разъяренной кошки, но все равно она была вызывающе хороша, как грозовая ночь.
— Отстань! — цедила она сквозь зубы. — До каких пор будешь липнуть?! Целый год нет от тебя прохода!.. Постыдился бы!
— Думаешь, с майором будешь счастлива? Это здесь я рядовой, а дома…
— Ты сапоги починишь или нет? — шипела девушка.
— Мария! — словно в забытьи говорил солдат. — Я тебе все прощу… Никогда и словом…
— Что простишь?! Что мне надо прощать?! Ты еще и оскорблять будешь?!
Она замахнулась на парня тяжелым сапогом, но не ударила, швырнула сапог на пол, а сама, как была в носках, выбежала из каморки. Опомнилась, увидев лейтенанта.
— Что такое? Почему босиком? — строго спросил Андрей.
— Я… я… — не могла собраться с мыслями девушка. В ее глазах мигали неспокойные огоньки. — Я пришла починить…
Земляченко приоткрыл дверь сапожной мастерской. Бледный Сумовик опирался плечом о печной дымоход. Увидев лейтенанта, с трудом выпрямился.
— В чем дело? Почему отказываешься чинить? — Притворяясь, будто не понимает, что здесь произошло, он кивнул на Марию, застывшую у двери.
— Не хочу, чтобы он чинил! — со слезами на глазах зло выкрикнула девушка. — Отдай сапоги!
Сапожник молчал и не двигался. Она вскочила в каморку, выхватила из его рук сапог, нашла на полу второй и выбежала во двор.
Андрей не знал, что еще сказать солдату…
— Смотрите мне!.. — только и нашлось у него слов.
Эта неожиданная сцена о многом напомнила лейтенанту. Ведь Сумовик и Мария были первыми, с кем он столкнулся в новой части. Сумовик уже тогда вертелся возле парикмахерской, где работала Горицвет В тот же день на речке Андрей впервые увидел Зину. Как никогда, захотелось ему сейчас снова увидеть ее. Время и расстояние хоть и раздувают сердечный огонь, вместе с тем укрывают любимый образ коварным туманом, смягчают и стирают дорогие черты…
В последнее время при мысли о Зине у Андрея появлялось какое-то новое беспокойство. Земляченко сам не знал, чего он боится, но ему все казалось, что должно что-то случиться.
Чтобы успокоиться, освежиться, Андрей решил прокатиться на мотоцикле, найденном им в брошенном хозяевами особняке…
Выехав со двора, лейтенант повернул влево и медленно запетлял по улицам городка. Уже за окраиной понял, что очутился на автостраде, которая пересекает Румынию с юга на север, и стрелой летит в ту сторону, где расположен наблюдательный пост ноль девять.
«Но успею ли возвратиться к отбою?.. Конечно, никто не разрешил бы ехать туда, а главное, майор, если узнает, может отправить Зину еще куда-нибудь дальше. Впрочем, дальше некуда, разве только в другую часть».
На этом закончились сомнения Андрея. Прибавив газу, он помчался еще быстрее.
С обеих сторон темной, маслянистой ленты асфальтированного, не поврежденного войной шоссе бежали назад дубы, буки, будто спешили доложить, что лейтенант помчался на пост.
Свежий ветер бил ему в лицо, свистел в ушах, пытался сорвать фуражку. Он сильнее надвинул ее на голову и туже затянул ремешок под подбородком.
А в голове, сменяя одна другую, мчались мысли о Зине, картины близкой встречи. В ушах то звучал его собственный голос, ласковые слова, которые он ей скажет, то слышался суровый голос Лаврика, который, узнав о самовольной поездке на его пост офицера с БП, доложит об этом Моховцеву.
С комбатом у Андрея после истории с «боингом» установились натянутые отношения. Моховцев не придирался к лейтенанту, не выделял его среди других офицеров, казалось, не замечал. Но Андрей каким-то внутренним чутьем подчиненного догадывался о неприязни майора. Он, конечно, не знал об истинной причине этого, считал, что командир гневается за нелепое обвинение в «перестраховке», и всеми силами старался восстановить к себе доверие. Однако ледок в душе Моховцева не таял.
А потом на сердце навалилась неспокойная мысль: вдруг боевая тревога? Правда, фашисты теперь не отваживаются залетать так далеко, но на войне как на войне… Впрочем, он уже свое отдежурил и сейчас должен отдыхать… На БП и по тревоге обойдутся без него.
Вскоре стемнело совсем, и лейтенант включил фару. Луч света бился в вязкой густеющей темноте, то трепетал на асфальте перед машиной, как подбитая птица, то взлетал вверх и снова узкой полосой ложился на асфальт. По обочинам уже не было деревьев — расстилались темные узкие поля.
Через час Земляченко промчался мимо местечка Меркуря-Чук, где находился ротный пост Лаврика, и свернул с ровного асфальта. Дорога пошла вверх, лейтенанта затрясло на камнях. Не обращая внимания на толчки, которые особенно чувствовались в раненных когда-то ногах, он не сбавил скорости, только сильнее стиснул руками руль.
Мотоцикл вынес его на гору, перекатился через перевал и опять помчался узкой долиной.
Над горами на короткое время выглянула луна — полная, с красноватым отсветом. Вокруг стало виднее. Облитые ее мертвым сиянием, горы резче вырисовывались в низком небе и отбрасывали густую тень. Треск мотоцикла гулким эхом раскатывался вокруг. Казалось, это гремели и сердито шевелились разбуженные горы.
Чем ближе подъезжал Андрей к селу, тем больше раздражал его этот грохот. Хотелось проскочить тихо, незаметно, а тут словно целая батарея открыла огонь.
…Но вот уже видны маленькие хатки, выбежавшие на склон холма. Проезжая притихшим селом, Андрей уменьшил скорость. Луна спряталась за тучи.
Недалеко от поста лейтенант остановил мотоцикл, выключил мотор. Повел машину в руках, свернул с невидимой ночью тропинки и почувствовал под ногами траву, которая густо покрывала пологий холм. Сделал еще сотню шагов.
— Стой!
В тихом воздухе резко лязгнул затвор.
— Кто идет?
— Свои, — ответил Андрей. — Лейтенант Земляченко.
Девушка выкрикнула:
— Начальник! На выход!
— Здравствуйте, товарищ лейтенант! — подошла Давыдова. — Каким ветром в нашу глухомань?.. Идемте в землянку.
Офицер направился за начальником поста.
— Как здесь моя подшефная? Жива, здорова? Как служит? — пытался спрашивать весело, шутливо. Ведь девушки с ноль девять догадывались, что дознаватель части лейтенант Земляченко влюблен в ефрейтора Чайку, знали, как он волновался за судьбу своей «жертвы».
