звуки позднего весеннего вечера, его еле различимые шорохи и дыхание.
Окликнул патруль. Костромин прошел еще шагов двести, остановился, намереваясь повернуть обратно. Вдруг лягушки разом, словно по команде, смолкли. Послышалось, что кто-то легко перепрыгнул через траншею. Костромин пригнулся, чтоб лучше видеть, но шаги по мягкой траве были уже совсем рядом. И тотчас же, словно сгустившись из сумрака, перед ним выросла Юлия Андреевна.
— Я вас издалека узнала, Сергей Александрович, — сказала она вполголоса.
— Почему вы не спите? Почему одна поздно вечером? — спросил Костромин, стараясь подавить внезапное волнение.
— А вы?
Он не слыхал ее короткого встречного вопроса. Волнение, которое охватило его, не проходило, усиливалось. И Костромин понял, что все это время, думая о самых различных вещах, он надеялся встретить ее, непременно сегодня. И теперь был рад, что смутное ожидание не оказалось напрасным.
— Я шла и почему-то думала, что обязательно встречусь с вами, — сказала Юлия Андреевна. — И я не ошиблась, предположив, что вы не скоро заснете после возвращения из…
— Откуда вы узнали, где я был? — спросил Костромин встревоженно.
— Не беспокойтесь, — вздохнула она, — никто ничего не говорил мне. Если я что и знаю, то только от вас самих.
— Каким образом?
— Примет много, товарищ капитан, — в словах ее послышалась усмешка. — Во-первых, офицер из штаба дивизии и ваше исцеление после его визита. Во-вторых, после нашего разговора в санчасти вы пошли не к водителям, как сказали, а свернули в сторону и скрылись за кустами. И в-третьих…
— Довольно, — рассмеялся Костромин, — каюсь, недооценил вашу наблюдательность.
— Я ждала вас. Думала, на обратном пути зайдете на минутку. Но если не зашли, значит, у вас теперь дела поважнее. Не положено — не буду ни о чем спрашивать. Скажите только, как вы себя чувствуете?
— Прекрасно!
Только теперь Костромин заметил, что в руке Юлии Андреевны белел маленький сверточек.
— Это вам, Сергей Александрович. С выздоровлением…
Она развернула бумагу и подала Костромину букетик цветов. Он поднес его ближе к глазам. Полураспустившиеся ландыши. Маленький букетик, тщательно обложенный гладкими прохладными листьями.
— Спасибо, — сказал Костромин и прикоснулся к ее плечам. Она глядела на него, приподняв лицо. Лунный свет падал ей прямо в глаза, исчезал в их глубине, не отражаясь. Костромин немного нагнулся, поцеловал ее в прохладную щеку.
Она не шевельнулась. Все так же смотрели на него снизу вверх темные глаза с полуопущенными ресницами. И Костромин вдруг усмехнулся чуть слышно.
— Чему вы? — испугалась она.
— Вспомнил, как я вам советовал уйти из дивизиона…
— А теперь?
— Теперь мне думается, что вас не смог бы заменить никто. И цветы… Ведь это я их должен был подарить вам…
Он ничего не видел, кроме ее глаз, ничего не ощущал, кроме ее дыхания. Все, и большое и малое, отодвинулось куда-то, заволоклось дымкой. Почти два года подавляемая, отвергнутая и объявленная вне закона тоска по женской ласке, по любви всколыхнулась, готовая прорвать все искусственные преграды.
— Я рада, что вы так сказали, — прошептала Юлия Андреевна. — И… какие вы все добрые. Алексей Иванович, и вы, и санитар Баранов…
Костромин отшатнулся. О чем это она?
Скрипуче, раз-другой, попробовала голос лягушка. Ей откликнулись другие.
— Я не знал, что я добрый, — отрывисто сказал Костромин. И добавил мягче: — Алексей Иванович — да.
Она тронула его руку. Костромин усмехнулся, заметив, как она привычным движением пощупала его пульс.
— Я провожу вас, — сказал он устало.
— Спасибо, здесь недалеко. Спокойной ночи!
Вернувшись в землянку, Костромин поставил букетик ландышей в пустую консервную банку, налил воды. Присел к столу, начал писать письмо. Выкурив папиросу, он написал лишь две строчки. Взглянув на спавшего Громова, скомкал начатое письмо, швырнул к печке. На новом листе из блокнота густые чернила расплывались. Чертыхнувшись, Костромин встал, из чайника в пузырек подлил воды. Много: буквы на шероховатой бумаге получились бледноватыми.
Костромин написал о том, что день у него выдался трудный и он устал. Что немного болел, но теперь здоров. Что завтра предстоит еще более трудный день, и пишет он сейчас только потому, что не надеется в ближайшее время написать лучше. Желал здоровья и успехов в учебе, передавал привет знакомым. И все. Такие короткие письма в силу обстоятельств случалось писать и раньше. Но тогда была уверенность, что напиши он даже всего лишь два слова: «Жив-здоров», то и тогда Вере письмо не показалось бы ущербным. Теперь этой уверенности не было.
Ландыши в консервной банке впитывали влагу, хрупкие бледно-зеленые стебельки с неоформившимися колокольчиками распрямлялись, наполняли землянку нежным ароматом. И Костромину почудилось на миг, что из-за букета на него смотрят большие темные глаза, полуприкрытые ресницами…
Громов заворочался на своем топчане, что-то быстро забормотал во сне. Не перечитывая, Костромин сложил письмо. Заклеил сгущенным молоком самодельный конверт, надписал адрес. И сразу почувствовал смертельную усталость. Лег на топчан и проспал до утра на одном боку.
24
Утром Костромина разбудил Алексей Иванович.
— Доброе утро, голубчик, вставайте! О том, как спалось, не спрашиваю, вижу — хорошо. Пришел к вам с добрыми вестями: ночью на нашем участке занял огневые позиции минометный дивизион.
— Почему же дежурный не разбудил меня? — спросил Костромин, беря полотенце. — Я ведь предупреждал его.
— А зачем же вас будить? Мы и одни управились. Указали минометчикам место на левом фланге, восточнее наших запасных позиций.
— Правильно.
Выйдя наружу, Костромин сделал несколько вольных упражнений, умылся, сполоснул грудь и шею. Солнечное утро, свежий ветерок взбодрили его. Вернувшись в землянку, он продолжил разговор со своим заместителем:
— Так, значит, нашего полку прибыло?
— Прибыло, Сергей Александрович. И должен заметить, минометчики лихой народ. За несколько часов успели и окопаться и обжиться на новом месте.
Костромин надел гимнастерку, затянул ремень с кобурой на последнюю дырочку. Подошел к печке, где стояли котелки, потрогал их рукой.
— Горячие. Давайте завтракать, Алексей Иванович.
— Что ж, не откажусь. Этого мероприятия я сегодня еще не проводил.
Вошел Громов, поставил на стол чайник с кипятком. На лице ординарца — довольная улыбочка, из правого кармана гимнастерки торчал сверточек из лоскута газеты.
— Что это у тебя? — полюбопытствовал Костромин.
Громов будто ждал этого вопроса. Живо развернул газету, показал платок с голубой каемочкой и белоснежный подворотничок.
— Хряпкин, связист, подарил, — похвалился Громов. И пояснил, почему-то глядя на Алексея Ивановича: — Хряпкин из посылки два комплекта получил, ну и вот… Я в батарею пойду, товарищ капитан. Там старшина оружие осматривает.
— Иди, — кивнул Костромин, насыпая прямо в чайник чай из пачки, которую только что распечатал. Он знал, что Шестаков любит чай крепкий.
Алексей Иванович подсел к столу, подвинул одну
