близких и ужасы войны, избавиться от болезненных воспоминаний. Но опыт забвения не имеет перспективы. Конечно, пережитое важно вспомнить в рамках конструктивного мировоззрения. Если же мы просто раскачиваем лодку внутри себя, просто концентрируемся на прошлом, скорее всего, мы столкнёмся с ретравматизацией, то есть с углублением травмы, а не с исцелением. Пытаясь стереть опыт прошлого, человек вместе с тем стирает и часть себя [150].
Если со смертью близкого мы бежим от воспоминаний и скорби, уничтожая фрагмент памяти, связанный с горем, то мы лишаемся и всего положительного, что было связано с этим человеком. Мы не поднимаемся в духовно-нравственном развитии, остаёмся открытыми для следующего витка травматического переживания. Он же может прийти внезапно, из-за угла, совершенно в другом виде. Нужно не просто вспомнить, а каким-то образом извлечь уроки, тогда травматический опыт теряет своё жало.
В частности, об этом же пишет Виктор Николаев в книге «Живый в помощи». Офицер, прошедший Афганистан, многие горячие точки, постепенно пришёл к вере: «Да, в книге взгляд на войну православного человека. Первые семь лет я старался забыть войну. Ту самую кровь, которую, по-вашему, жаждет читатель. Без веры хранить в памяти такое прошлое — адская пытка. Но когда я, по милости Божией, обрёл веру в Него, я вдруг увидел своим христианским долгом вспомнить всё до мельчайших подробностей, вспомнить всю правду войны, которую довелось пережить нам…» [151]
Недавно вышла книга, составленная монахиней Никоной (Осипенко), «Союзом любви во Христе соединённые. Письма духовенства из Соловецкого лагеря и северной ссылки» [152]. На первый взгляд, ничего особенного, простые письма: прислали посылку, поздравили друг друга с праздниками — читаешь и удивляешься обыденности, и только в конце понимаешь, что в этом и есть уникальность: люди пишут из концлагерей, но в этих строчках нет болезненной стороны бытия, униженности, страдания, которые так часто становятся объектом пристального внимания в западной литературе. Создаётся ощущение, что у этих людей внутри некое мощное начало, которое преображает импульс среды и притупляет травматическое жало. Эти люди достигли равновесия не путём слепоты, они всё видят, всё чувствуют, всё понимают, но реальность над ними не господствует. Они способны радоваться, благодарить, несмотря на весь ужас окружающей обстановки, принимать с восторгом каждую мелочь, в то время как человек, находящийся в го́ре, слеп ко всему.
Необыкновенная книга «Милосердия двери» Алексея Арцыбушева рассказывает о его опыте пребывания в сталинских концлагерях [153]. Как он выразился в интервью отцу Димитрию Смирнову: «Я плакать не буду». И бодро, с улыбкой продолжил рассказ о том, как его сослали, как избили, с каким азартом он пытался сопротивляться.
Подобный опыт как раз накладывается на современную идею посттравматического роста, которая показывает ложность мысли, что травма ведёт к неполноценной эмоциональной жизни. Согласно исследованиям, люди, потерявшие супруга или ребёнка в ДТП, через несколько лет после трагедии смотрят на события иначе, начинают больше ценить жизнь [154]. Так это было и у Арцыбушева.
В книге «Милосердия двери» он не хотел себя оправдывать, сваливать вину на обстоятельства и время, а рассказал о своей судьбе без утайки, со всеми падениями, не бравируя, а оплакивая, не хвалясь, а ужасаясь. И в то же время он хотел показать незаслуженную, по его словам, милость Божию, которая хранила его за молитвы многих. Пути воли Божией неисповедимы, они скрыты от нас, но стоит им только довериться, как человек начинает видеть смысл, в жизни становится всё нужно и всё полезно. Чтобы появился урожай, необходимо чередование холода и зноя, зимы и лета, и в жизни человека чередуются и радость, и печаль. Стоит лишь осознать эту взаимосвязь одного с другим, как человек перестаёт метаться, роптать, ненавидеть, мстить и завидовать. Он принимает всё, как из рук Божиих, доверяя и благодаря, и тогда наступает мир человека с Богом и людьми в гуще страдания. Так и Алексей Арцыбушев благодарит суровую школу жизни, ту наковальню, тот молот, без которых он не смог бы понять главного смысла жизни. Стержень, который помог ему не сломиться, сформировался благодаря его маме. Детство он провёл рядом с Дивеевским монастырём, был воспитан в православии, и, хотя потом в его жизни были падения, драки, бурные романы, театральная суета, именно основы, заложенные в детстве, дали опору в тяжёлых обстоятельствах.
«Многие пытаются забыть, а если вспоминают, то плачут», — так писал отец Павел Груздев. Без ропота, без обиды и злобы, а даже с каким-то добродушием вспоминал он тяжёлые условия в лагере: голод, морозы, непосильную работу, издевательства и избиения как со стороны руководства колонии, так и со стороны уголовников. На допросах отца Павла подвергали пыткам: выбили почти все зубы, ломали кости, слепили глаза. Мы уже приводили в книге воспоминания отца Павла о том, как во время допросов следователь кричал: «Ты, Груздев, если не подохнешь здесь в тюрьме, то потом мою фамилию со страхом вспоминать будешь! Хорошо её запомнишь — Спасский моя фамилия, следователь Спасский!» Отец Павел позднее шутил: «Прозорливый был, зараза, страха, правда не имею, но фамилию его не забыл, до смерти помнить буду. Все зубы мне повыбил, вот только один на развод оставил». Батюшка вспоминал об этих годах без обиды, без злобы, никогда ни на что не жаловался и всегда говорил: «Тюрьме спасибо за всё!» Хотя можно было недоумевать: за что тюрьму благодарить? А он благодарил.
Книга Виктора Франкла «Воля к смыслу» [155] просто меркнет по сравнению с воспоминаниями священника Михаила Труханова «Сорок лет моей жизни» [156]. Хотя Виктор Франкл и пережил суровые испытания, проведя в лагере четыре года, но к концу этого срока он уже подошёл к апатии, был на последней ступеньке, за которой наступает регрессия. Наши архиереи и миряне провели в лагерях гораздо бо́льшие сроки, но мы не находим у них какого-то упоминания о посттравматическом расстройстве. В то время как у Виктора Франкла и прочих психологов, представителей гуманистического направления, существовала некая болезненная фиксация [157].
С юмором и добродушием протоиерей Михаил Труханов описывает гонения своего детства: как сын священника он был лишён даже карточек на питание. Шутил даже, говоря, что был четырежды отличник, проведя в лагерях 5555 дней. Освободившись, он не попал, как Виктор Франкл, в благоприятную обстановку, а продолжал тяжёлый труд приходского священника, со всеми вытекающими в атеистическом государстве последствиями, когда
