— Правда.
— Наверное, есть бог на земле! Так бы мы с вами никогда не оказались вместе. — И засмеялась. — Если хотите знать, это я вымолила! Каюсь! — Она смотрела на него, и он видел, что глаза у нее никогда не были такими восторженными.
Он очень долго рассматривал эти ее глаза, до предела наполненные радостью.
Если он не поцелует ее сейчас, она посчитает, что он ее не любит. И ничем уже после не разубедишь.
— Упадем! — стукала она его по плечу рукой в перчатке.
В сторонке цепочкой, друг за другом, пробегали лыжники. Кто-то крикнул:
— Эй, вы! Не знаете разве, что на морозе нельзя целоваться?
— Это почему же? — засмеялась Елена.
— Губы потрескаются! — ответила одна из девушек.
Дышалось легко, лыжи сами катились: чуть оттолкнешься — и бегут, бегут. И они шли и шли, пока не оказались у обрыва. Глубоко внизу бежал ручей, над ним поднимался и тут же исчезал дымок. Отсюда видна была деревня, припорошенная снегом, будто уснувшая. Ни одной человеческой души на улице.
Они пошли вдоль ручья, оказались на другой стороне деревни и были удивлены, что здесь столько людей. Катание с горы на санках! Смех и визг. На огромные санки садятся сразу человек семь-восемь, а потом еще кто-то наваливается сверху на головы всем, и, набирая разгон, полетели. Почему-то каждый раз санки переворачивались — толпа ревела.
Елена сняла лыжи и потянула за собой Шорникова:
— Поехали!
На ухабе санки подбросило, и она вылетела из них далеко в сторону. А Шорников оказался в общей куче в месиве рассыпчатого снега.
— Эх вы, мужики! Править не умеете! — отряхиваясь, кричала Елена.
— А зачем нам править? Так лучше — куда вывезет. Может быть, ты покажешь?
— И покажу! Только дайте вожжи.
— Может, тебе локаторные устройства еще потребуются?
Стемнело. Подул ветер, быстро подмораживало.
Устали, но все равно приятно было ехать по темному лесу, пробегать по искрящимся полянам. Тишина кругом, и только слышны шаги: «жих-жих!» Хотелось пить.
— Ничего, в электричке мороженого съедим, — сказала Елена.
На станции у кассы висело объявление: «По техническим причинам поезда до утра отменяются». Елена бросила на Шорникова вопросительный взгляд:
— А может быть, они все же пойдут?
— Не пойдут! — раздалось из окошечка.
Они стояли, не зная, что делать. Елена поеживалась от холода, свитер на ее спине заледенел.
— А что, если мы пойдем на лыжах до станции Пушкино? — сказала она.
— Как раз к утру там будете!
— Автобусы тоже не ходят?
— Какие вам еще автобусы! — и окошечко захлопнулось.
Лампочка на фонаре то погасала, то загоралась. Скрипучая надломленная береза стонала, и казалось, что бетонные плахи под ногами тоже покачивались.
— Не удивляйтесь, если я сейчас разревусь! — сказала Елена.
Из глубины березовой рощи показалась девушка. Отворачиваясь от встречного ветра, она боком пробивалась по тропинке. В меховой серой шапке, спортивных брюках, заправленных в сапожки. Нейлоновая куртка, видимо, хотя и была непродуваема, но и не согревала.
Девушка прочитала объявление, переспросила у кассирши, верно ли, что поездов до утра не будет, и, вздохнув, вышла из-под навеса.
— Не горюйте, — сказал Шорников. — Что-нибудь придумаем. Пойдем в поселок. А завтра утречком уедем с первой электричкой.
— Но зачем идти в поселок? Идемте к нам на дачу. Я там натопила, но заночевать одна побоялась.
Шорников ожидал, что скажет Елена.
— Хорошо, — произнесла она не своим голосом.
Когда Шорникова переводили в Москву, его предупредили, что квартиру получит не сразу, придется ждать. Но ведь и другие ждут!
Комната в гостинице чем-то напоминала зал ожидания на вокзале: одни уезжали, другие прибывали, все время разные люди. С некоторыми он даже не успевал познакомиться: приходил — они уже спали, уходил — продолжали спать. А вот эта компания попала «ночников» — любителей пульки.
В табачном дыму тускло светила лампочка, лица у игроков были желтые, у генерала-грузина почти черное.
— Не обижайся, дорогой майор, мы скоро закончим! — сказал генерал.
— Играйте!
Только Шорников засыпал, генерал неожиданно сотрясал воздух своим кавказским басом. И потом начинал ругать себя:
— Не сдержался! Забыл совсем, что рядом человек отдыхает.
Уехал генерал не попрощавшись. Вечером Шорников нашел на своей койке записку:
«Дорогой майор! Желаю тебе скорее получить квартиру. Милости прошу к себе в гости — в Каракумы. Джапаридзе».
В гостинице стало тихо. И даже грустно. Приезжали люди и так же незаметно уезжали.
Подполковник Чеботарев позвонил с вокзала:
— Земляк! Я все же уезжаю.
— За папахой?
— Не только. Я мог бы и без нее прожить.
— Сейчас приеду.
Когда Шорников прибыл на вокзал, скорый поезд дальнего следования уже был подан, пассажиры и провожающие заполнили перрон. Чеботарев погрузил свои вещи и стоял с Людмилой у вагона. Заметив Шорникова, они улыбнулись, замахали руками и будто только тем и были опечалены, что он опаздывал.
— В нашем распоряжении пять минут, — сказал Чеботарев. — Давайте зайдем в купе и по традиции… Чтобы не засох на новом месте. На полк еду.
Лицо Чеботарева посветлело, словно он сейчас только понял, что разлука приносит ему больше радости, чем огорчений.
— Да, немножко страшновато. Но ничего. Слепой сказал: посмотрим!
Чеботарев попросил у проводницы стаканы, налил во все поровну почти черного кагору.
— А теперь задумайте что-нибудь. Что ты задумала, Люда?
— Чтобы не было войны.
Чеботарев пожал плечами: видимо, он ожидал каких-то других слов, касающихся их отношений.
— А ты, земляк?
— Чтобы ты стал генералом.
— Ох, мать честная, куда хватил! Ну, спасибо. И я тебе желаю всех благ.
В тамбуре раздался голос проводницы:
— Провожающие, прощайтесь! Прошу освободить вагоны.
— Прощаться будем на улице, — сказал Чеботарев и первым вышел из купе.
Репродуктор прохрипел:
— До отправления поезда осталась одна минута.
Чеботарев как-то сверху и наискосок сграбастал Шорникова, потискал его, обнимая, потом отпустил и взглянул на жену. Шорников отвернулся — пусть прощаются. Когда он снова поцелует ее?
И Шорников вспомнил, какие губы у Людмилы, и что первый поцелуй ее принадлежал ему, а не Степану, и что Степан обо всем знает и теперь оставляет ее одну.
— Товарищ подполковник, отстанете!
Чеботарев побежал за вагоном, ловко вскочил на подножку. Людмила платком вытирала глаза.
«Вот и войны нет, а жены по-прежнему провожают мужей со слезами», — думал Шорников.
Он проводил Людмилу до электрички, посадил в вагон, сел рядом на скамейке, но она сказала:
— Идите, Коля. Электричка сейчас отправится.
Проходя у вагона, он оглянулся — Людмила смотрела в окно и сквозь слезы улыбалась ему.
«Лучше бы он сразу взял ее с собой: ей и Чеботареву было бы легче».
Дежурный потряс Шорникова за плечо:
— Товарищ майор, подойдите к телефону, вас разыскивает комендатура.
Телефон находился в коридоре, стоял на столе, рядом с утюгом. Шорников закутался одеялом и тихонько, чтобы не разбудить других, вышел.
Звонил помощник военного коменданта.
— Что же вы спите? А на вокзале вас ждет мать.
— Не может быть!
— Точно. Берите такси и поезжайте. Найдете ее в зале ожидания.
«Да, это в обычае деревенских жителей — приезжать без предупреждения».
Пока он нашел такси, потом добирался до вокзала, прошло еще не меньше часа. Скоро начнет светать. На скамейках дремали транзитные пассажиры — кто сидя, кто лежа. На одном из диванов сидела и его мать, возле плаката: «Ходить по путям опасно для жизни». Увидев сына, запричитала:
— А сыночек ты мой миленький! Ну и встречаешь же ты свою родную матушку. Я-то все глазоньки свои просмотрела, все слезоньки выплакала.
Он обнял ее, стал успокаивать, но она продолжала плакать. И он уже не знал, что ей сказать, как оправдаться.
— Ты хотя бы телеграмму дала или написала.
— Я-то ехала и верила, что сын мой тут не последний человек! Любого спроси, скажет…
— Нет, мама. Москва — не наша деревня!
Мать посмотрела на него с укором:
— Совсем ты меня позабыл, сынок. Принесет почтальон перевод, а письма так и нет.
— Но ведь и ты мне не чаще писала.
— Я б и написала, когда б умела. А то и двух букв не знаю. Надо ходить по деревне, упрашивать. А девчонки писать не хотят, даже за шоколадки.
Он взял ее вещи и задумался.
— Ты, сынок, на машине за мной приехал?
