После ее ухода наступила неловкая тишина. Гусев раскрыл историю болезни Чайкина.
— Дела у вашего сына пошли на поправку. Вскоре направим его в санаторий.
— Доктор, простите, Владимир Павлович, а можно его направить на долечивание в Минск? — И, опасаясь, что услышит отрицательный ответ, Нина Тимофеевна поспешно добавила:,— Он у меня один, и я смогла бы каждый день бывать у него, ухаживать — за ним. Поймите меня, Владимир Павлович, я же мать!
— Ну что вы меня уговариваете, — устало сказал Гусев. — Я все прекрасно понимаю. Хорошо, я поговорю с начальством, выясню, возможно ли направить его в минский госпиталь. Все, что смогу, сделаю. Этим парням сейчас самое лучшее лечение — это дом.
— Скажите, а как это получилось, что ему… — Нина Тимофеевна хотела найти иное слово, но не нашла и закончила: — Оторвало ногу?
— А он вам не рассказывал?
— Нет. Мы еще не успели поговорить.
— Здесь, в истории болезни, написано, что он подорвался на противопехотной мине.
— Ужасно, — прошептала Нина Тимофеевна. — Боже мой… как страшно.
— Выздоровление у него проходит нормально, последствий от контузии мы уже не наблюдаем. Вы правильно сделали, что приехали. Ребятам сейчас очень нужна материнская ласка.
В палате стояло четыре койки, было чисто и аккуратно. Павел лежал на койке в углу. Рядом стоял стул. Нина Тимофеевна присела и погладила сына по руке, лежавшей поверх одеяла.
— Ну как ты, сыночек, после перевязки?
— Нормально, мама, все в порядке, рану обработали и перевязали.
Нина Тимофеевна взглянула на медсестру,
— Диночка, а как мне взять мою красную сумку, я в ней кое-чего вкусненького привезла.
— Я сейчас принесу. — Дина направилась к дверям.
Нина Тимофеевна тоскливо оглядела ребят. Все молодые, у каждого возле кровати костыли. Ей было жалко не только своего сына, но и его товарищей, ведь каждого где-то дожидаются родители. А ребята старались казаться безучастными, словно и не приехала к одному из них мать. Каждый занимался чем-то своим. Но Нина Тимофеевна чувствовала, как они напряжены. Наверняка каждый в этот момент представлял свою встречу с матерью. Дина принесла сумку и сразу же ушла, пообещав через час прийти.
Нина Тимофеевна с лихорадочной поспешностью начала распаковывать сумку.
— Я привезла твой любимый торт. — Она достала из сумки коробку с тортом, поставила себе на колени. — Сейчас найду нож и угощу всех вас, ребята.
Разделив торт на четыре- части, она раздала его больным. Ребята смущенно благодарили и сразу же принимались за лакомство. Павел, набив полный рот, даже зажмурился от удовольствия.
— Чувствую себя как дома, помнишь, последний день моего рождения перед призывом в армию? Я тогда ел такой же торт. А знаешь, сколько раз я его потом вспоминал?
— Ешь, ешь, сынок. Теперь ты уже, считай, дома.
Она достала большую коробку с конфетами и тоже разделила их на равные четыре части.
Ребята постепенно оживлялись. Начали улыбаться, рассказывать о себе.
Вскоре пришла Дина. Она сказала Чайкиной:
— Вас просит зайти Владимир Павлович.
Нина Тимофеевна быстро достала из сумки и положила на тумбочку все, что там было.
— Сынок, разделите все это с ребятами и кушайте, я скоро приду.
— Нет, — пояснила Дина. — Вы сможете прийти только с пяти до семи вечера. Им надо принимать процедуры, а после обеда отдыхать.
— Да-да, я понимаю. — Нина Тимофеевна наклонилась к Павлу и поцеловала его в лоб. — До вечера, сыночек.
Врач Гусев сообщил:
— Я доложил начальнику госпиталя о вашей просьбе. Здесь у нас еще четверо раненых из Минска. Он распорядился запросить телеграммой Минск, и если разрешат, то отправим вашего сына туда.
— Скажите, а можно мне его сопровождать?
— Ох уж эти мамы1 — засмеялся врач. Смех у него был веселым, даже не верилось, что этот усталый и грустный на вид человек может так весело смеяться. — Давайте подождем ответа из Минска, а затем будем решать и этот вопрос. Ну а сейчас езжайте в гостиницу и отдыхайте.
Устроившись в гостинице, Нина Тимофеевна сразу же побежала на рынок. Купила разных фруктов и к семнадцати часам была уже в госпитале.
На следующий день Гусев сказал, что ее сын через два дня будет самолетом эвакуирован в Минск.
— С вами полетят еще четверо раненых и медсестра.
Летели долго, с тремя посадками, и всю дорогу Нина
Тимофеевна не отходила от раненых. То воды даст, то фрукты предложит. Во время одной из остановок к самолету подъехал «рафик», на котором доставили горячий обед.
В Минск прилетели вечером. Прямо у трапа Чайкина увидела Веру Федоровну. С опухшими от слез глазами она помогла Нине Тимофеевне сойти с трапа. Они обнялись и чуть отошли в сторону. Раненых разместили в машинах «скорой помощи», но Чайкиной и Коблик ехать с ранеными не разрешили. Их сопровождала Дина.
Женщины поехали в город рейсовым автобусом. Они устроились на последнем сиденье, и Вера Федоровна протянула Чайкиной конверт.
— Сегодня от Коли получила. Прочтите.
«Здравствуйте, мои дорогие мама и Сергей! Два часа назад возвратились с боевых. У нас подряд два несчастья. Пропал Антон Леонов. Ночью был бой, и он, скорее всего, раненым попал в руки духов. Искали всем батальоном, афганцы и авиация помогали нам, но, увы, не нашли. Сейчас его розыском занимаются другие, а перед нашим батальоном поставлена новая задача. Не могу прийти в себя. С Антоном мы были как братья, и вот — на тебе, как в воду канул! Если он в руках духов, то это страшнее смерти. И еще одно горе у меня, мои родные. Я не сообщал вам об одном дорогом мне человеке, Паше Чайкине…» И Николай без утайки написал, как подорвался на мине его друг.
Нина Тимофеевна осторожно вложила письмо в конверт и грустно сказала:
— Ну вот наконец я узнала, как это произошло.
— А вы что, не спросили Пашеньку об этом?
— Поверьте, не могла.
Они вышли из автобуса, пешком дошли до дома Чайкиной и, договорившись, что на следующий день вместе сходят в госпиталь, разошлись.
Вера Федоровна заспешила домой. Она заказала телефонный разговор с родителями Леонова, оставалось до этого времени около двадцати минут.
И ОПЯТЬ РЕВУТ БРОНЕМАШИНЫ…
В батальон, который вот уже третьи сутки находился на отдыхе, приехало большое начальство: генерал-лейтенант Дубик и генерал-майор Щербак. С ними прибыли офицеры штаба, связисты.
Комбат Бунцев был недоволен.
— Только ребятки начали приходить в себя, и вот — на тебе, в батальон, заметь — не в полк, прибывает сразу два генерала. Ну понимаю, приехал бы генерал-майор Щербак. Любит он наше подразделение, так нет же, привез и своего начальника.
Увидев, как генералы выходят из машины, сказал:
— Готовься, комиссар. — И, поправляя фуражку, направился навстречу генералам. — Сейчас начнется.
Он перешел на строевой шаг, остановился и четко доложил.
Генерал-лейтенант Дубик, чуть прищурив голубые глаза, молча рассматривал комбата, затем перевел глаза на Шука-лина. Тот взял под козырек и представился:
— Заместитель командира батальона по политической части майор Шукалин.
Генерал-лейтенант пожал обоим руки и как-то буднично, даже каким-то извиняющимся тоном сказал:
— Вот приехали к вам посмотреть хозяйство, ваше житье-бытье. Не обидитесь?
— Что вы, товарищ генерал-лейтенант, — слукавил Бунцев, — гостям мы всегда рады.
— А начальству по уставу надо быть радым, — поддержал его Шукалин.
— Ну это вы, товарищ майор, загнули, — улыбнулся Дубик. — В уставе об этом ничего не сказано. Ну ладно, ведите нас в штаб.
В своем кабинете Бунцев представил генералам начальника штаба батальона. Мисник раздвинул шторку, за которой на стене скрывалась карта, и Бунцев не торопясь доложил обстановку. Когда он упомянул имя пропавшего младшего сержанта Леонова, генерал-лейтенант помрачнел. Он попросил Бунцева доложить о потерях батальона. Комбат подробно рассказал, как погиб или был ранен каждый человек.
Дубик некоторое время молча смотрел перед собой, а затем тихо произнес:
— Много потерь… Вижу, что досталось личному составу за последние месяцы. Генерал-майор Щербак еще вчера мне докладывал, что солдаты измотались до предела. Он, кстати, по своей линии готовит, вам концерт, шефов в гости привезет. Вижу, вы правильно решили, Валентин Григорьевич, несомненно, личному составу нужна передышка.
Генерал-лейтенант прошелся по кабинету и снова остановился возле Бунцева.
— Как с продовольствием? Мясо, фрукты, овощи есть?
— Так точно. Дополучили все, что попросили. Шестерых солдат пришлось в санчасть поместить. В ходе боевых действий измотались до такой степени, что потеряли по двенадцать — пятнадцать килограммов веса.
— Да, ребятки молодые, им бы сейчас питание да расти себе, а тут воевать надо…
