— Я за наградами не гонюсь. — тихо ответил тот.
— Правильно, пусть они за тобой гоняются! А ты, сосед, не шибко-то убегай от них, — весело советовал Иван Петрович. — Давай-ка еще по махонькой за будущие успехи.
Федору, кажется, было лестно сидеть за столом в компании самого председателя. Он снова потянулся за наполненной рюмкой, но вдруг, точно обжегшись, отдернул руку, стесненно отказался:
— Не буду я, дядя Ваня...
— Да ты же мужчина, механизатор!
— Зачем же неволить, если душа не принимает, — вмешался Михаил Петрович, сердясь на брата, угощающего школьника водкой. — Федору еще с мотоциклом повозиться нужно...
— А мы сейчас вместе пойдем, вместе посмотрим, что там с его машиной. Разберемся.
Втроем они вышли на улицу.
* * *
Вечером в дом брата стали приходить родственники по Фросиной линии. Первым явился, так сказать, самый главный родич — Игнат Кондратьевич Бурыгин — тесть.
— Ну, здравствуй, сваток, здравствуй, с благополучным приездом, — хрипловатым баском говорил он, энергично тряся руку гостя.
Игнат Кондратьевич не по годам еще прям, высок ростом, с крупной седой головой. Лицо у него бритое, смуглое, почти без морщин. Левая рука полусогнута — след фронтового ранения.
Была у Игната Кондратьевича, колхозного бухгалтера, всем известная слабость: любил он поговорить с учеными людьми и относился к ним уважительно. Ему даже не важно было, какую специальность имеет ученый человек, главное — ученый, и точка. Любил старик и послушать ученых, и порассказывать им о своих бухгалтерских бедах, которых всегда было великое множество.
Только Игнат Кондратьевич начал было говорить о районном банке, о том, в каких сложных отношениях с ним находится вся колхозная бухгалтерия, как вмешался невежливый зять:
— Не вовремя ты, папаша, затеял речь о делах.
— О делах, Ваня, я так мыслю, в любое время говорить можно, — недовольно возразил старик и опять обратился к внимательно слушавшему Михаилу Петровичу.
— Ну-ка, папаша, давай по махонькой, — предложил Иван Петрович, зная, что если не вмешаться, тесть замучает брата своими речами да еще вдобавок начнет рассказывать всякие были-небылицы, запас которых у него неиссякаем.
Игнат Кондратьевич сердито тряхнул головой. И что за человек этот зять! Тут поговорить бы, а он с «махонькой» лезет... И все-таки старик степенно выпил, закусил огурчиком и заметно обрадовался, когда зять вышел на кухню помочь Фросе и Наталье. Теперь-то он всласть наговорится с ученым человеком. Но хозяин, как на грех, тут же вернулся, и не один.
— Ну вот, братец, еще знакомься — моя милая свояченица — Феня, — с радушной улыбкой представил Иван Петрович молоденькую чернявую женщину. — А это Виктор Тимофевич Синецкий, мой дорогой своячок, родственник с двухмесячным стажем, к тому же мой замполит!
Синецкий протянул руку доктору.
— Много слышал о вас, рад вашему приезду, — сказал он.
Синецкому лет под тридцать. Он высок ростом, строен, на нем голубая безрукавка, светлые, в строгую стрелку узкие брюки, модные остроносые туфли. Лицо продолговатое, до черноты загорелое, карие глаза смотрят с откровенным добродушием, как будто этот человек радуется всему, что видит перед собой. И видом и разговором он был похож на городского, даже несколько стильного парня.
Оглянув Синецкого и Феню, Михаил Петрович отметил про себя: на зависть хорошая пара, оба молоды, красивы, оба еще влюбленно посматривают друг на друга, чуть стыдясь показывать даже близким людям, что они довольны и счастливы.
— Что ж ты, Иван Петрович, гостей моришь? Наливай, угощай, — непринужденно сказал свояк, и по тому, как он вел себя, как разговаривал с хозяином, нетрудно было догадаться, что Синецкий свой человек в этом доме.
— Сам виноват: рыбу принес, теперь уху ждать будем, — ответил Иван Петрович и с усмешкой добавил: — Твоя рыбка-то меленькая, скоро сварится...
— Уж какая попалась... У нас только ты за крупной гоняешься...
— Что верно, то верно, с мелочью не люблю возиться. У меня так: задумал, тащи крупную!
В разговор вмешалась Феня. Хохоча, она сказала:
— Рыбу Виктор не ловил, у мальчишек выпросил.
— Феня, это, это...
— Скажешь, предательство? Нет, правда!
— Эх, рыбаки, да что вы понимаете в этом серьезном деле, — не утерпел Игнат Кондратьевич. — Вот я в прошлом году...
— Знаем, знаем, — перебила отца Феня, — поймал сома и побежал на конюшню за подводой, чтобы погрузить... Пока бегал, сорока улов и утащила...
— Ах ты, егоза, — рассмеялся Игнат Кондратьевич, — не дашь отцу приврать складно.
— Что же вы не садитесь? — беспокоилась хозяйка. — Ваня, приглашай за стол!
— Уху ждем.
— Готова ушица, готова, — певуче проговорила Наталья, ставя на стол большую, чуть ли не ведерную кастрюлю.
Когда стали разливать уху, Синецкий прикрыл миску ладонью, шутливо протестуя:
— Не могу, не хочу! Рыбу подменили, я такую не приносил!
— Ты просто не узнаешь, твоя рыба. Пока варилась, подросла, — смеясь, ответила Феня.
Михаилу Петровичу нравилась эта веселая семейная застолица, ему даже почудилось, будто он уже давно знаком с каждым Ваниным родственником и не впервые сидит в их компании.
— Хороша ушица, — нахваливал Иван Петрович. — Молодец, Наталья, по всем правилам сварила.
При первой встрече на улице Наталья Копылова показалась Михаилу Петровичу пожилой, а сейчас он видел принаряженную, аккуратно причесанную моложавую женщину лет под сорок. Хотя она помогала стряпать и была, видимо, нередкой гостьей в доме, но за столом сидела как-то особнячком, точно чужая. Пила Наталья наравне с мужчинами и не хмелела, только почему-то все печальней и печальней становились ее серые чуть навыкате глаза. Она больше молчала и думала, кажется, о чем-то своем, далеком.
За столом было шумно. Феня спрашивала гостя, составил ли он план отдыха в Буране, Михаил Петрович отвечал, что истинные отпускники живут без плана.
— Нет, нет, — махала руками Феня, — должен быть твердый план...
— И скользящий график посещения родственников, — поддержал молодую супругу Синецкий. — Мы первые приглашаем!
— Вы, Михаил Петрович, должны взвеситься, чтобы потом знать: сколь полезны бурановские харчи.
Игнат Кондратьевич порывался втиснуться в разговор и рассказать какую-нибудь историю, но молодежь не давала ему такой возможности, придумывали тосты, советовали гостю, в каких местах он должен побывать, чтобы иметь полное представление о Буране.
— Обязательно зайдите на бахчи, арбузы там пудовые, — говорила Феня. — И пасеку не забудьте, стоит она в красивейшем месте.
— У нас, куда ни глянь, есть на что посмотреть, есть чем полюбоваться, — с хозяйской гордостью подтвердил Иван Петрович.
Уже изрядно подвыпивший и даже несколько оскорбленный непочтительным к себе отношением, Игнат Кондратьевич заговорил вдруг о прошлой войне, стал упрекать, что вы, дескать, молоды-зелены, и вам неведомо то, что выпало на нашу солдатскую долю.
Сидевшая рядом с Михаилом Петровичем Феня с улыбкой шепнула:
— Сейчас папа расскажет, как взял в плен немецкого генерала...
Отец расслышал шепоток дочери и раззадорился:
— А что? И расскажу! Вы ноне только в книжках читаете да в кино видите, как мы этому самому немецкому зверю вязы крутили, а мне случалось и генералов брать. Вот было однажды...
— Что ты все про своего генерала, — невежливо прервал тестя Иван Петрович. — Взял одного, а рассказываешь двадцатый раз.
— Про хорошее дело и двадцать первый не грех послушать, — обиженно возразил Игнат Кондратьевич.
— Ваши хорошие дела давно были, теперь о наших говорить надо, — не унимался Иван Петрович. — Подумаешь, генерал... Да что мне генерал? Вон соседним совхозом кто командует? Бывший генерал. А хозяйство у кого побогаче? Вот и выходит, что с генералом я на одной дорожке стою!
— Смотри, Иван Петрович, а то попадешь, как тот немецкий генерал, — поддел хозяина Синецкий.
— Об меня зубы поломаешь!
— Зубы разные бывают...
— Всякие видывал!
— Ну, завели волынку, — вмешался Игнат Кондратьевич. Раз уж ему не дают поведать за столом какую-нибудь историйку о пленном немецком генерале, он тоже помешает зятьям, не даст им развернуться в споре. — Давайте-ка выпьем за здоровье гостя дорогого. Ну, Михаил Петрович, как это говорится: дай бог не последнюю, катись, водочка, сладкой капелькой.
— У тебя-то, папаша, водочка, а у гостя что? Красненькое... Налить брату стакан «Столичной», — полушутя распорядился Иван Петрович.
Синецкий засмеялся.
— Доктора к спирту приучены, а ты «Столичной» пугаешь.
— И спирт найдется! Ну-ка, Фрося, принеси пузырек, — потребовал Иван Петрович.
