— Прощай, Абрам… Эх… не того я тебе желал!.. Прощай и ты, Грицько, — перевел Андрей взгляд с комиссара на командира второй сотни. — От Черного моря до Каспия шли мы с тобой, Грицько… Через астраханские степи шли… А в скольких боях были, тому счет стеряли! Прощай, Грицько!
Андрей переходит от одного трупа к другому, у каждого останавливается и подолгу смотрит, как будто навсегда хочет сберечь в своей памяти образ покойного.
Дойдя до конца ряда, Андрей вздрогнул и невольно сжал кулаки. Перед ним лежали два зарубленных бойца в серых черкесках, сраженные невиданным, нечеловечески сильным ударом: оба были разрублены от левого плеча до самого пояса…
1
Кончился июль. Генерал Алгин все еще был в Крыму. Уехал туда же и полковник Сухенко, вызванный вслед за Алгиным.
Полковник Дрофа, получив от Сухенко сообщение о выходе десанта из Крыма, ждал со дня на день возвращения командующего повстанческой армией и его нач–штаба.
Полковник Рябоконь ушел в глубь Гривенских плавней, выжидая, когда можно будет выйти навстречу обещанным пароходам. Остальные отряды по–прежнему жили в плавнях и по глухим хуторам, избегая стычек с гарнизонами.
В сообщении о десанте полковник Сухенко упоминал, что переброшенная из Крыма ударная группа полковника Назарова уже вошла в пределы Донской области и продвигается в юго–восточном направлении.
К тому времени армия Врангеля полностью овладела Северной Таврией, сломив контрнаступление нашей Тринадцатой армии. Создалась угроза для Донбасса и для всех наших тылов.
Второго августа 1920 года Центральный Комитет партии по настоянию Ленина принял решение, в котором врангелевский фронт был признан «…имеющим огромное, вполне самостоятельное значение…»
Большевики провели огромную работу по укреплению боевой мощи войск, действующих против Врангеля. Вскоре численность их была доведена до пятидесяти пяти тысяч штыков и четырех тысяч сабель.
В ночь с шестого на седьмое августа части Красной Армии переправились через Днепр у Берислава и атаковали второй корпус белых, заняв район Каховки.
Седьмого утром красные форсировали Днепр, заняли Алешки, Каховку и другие пункты на левом берегу. По всему Крымскому фронту части Красной Армии перешли в наступление и стали успешно продвигаться вперед.
Был августовский день. Ночью прошел дождь, прибил дорожную пыль, освежил листву и воздух. Солнце высоко поднялось над станицей, но в комнате с притворенными ставнями было темно и прохладно.
Андрей давно уже открыл глаза, но, вспомнив, что сегодня воскресенье, решил отдохнуть еще с часок в постели, — впереди ведь столько бессонных ночей.
Андрей заложил руки за голову и потянулся. Хорошо лежать в домашней обстановке, под кровлей друга, но скоро придется все это сменить на суровую походную жизнь.
Семена Хмеля не было дома. Еще ночью он вместе с Бабичем уехал проверять посты. Со вчерашнего дня станицу охраняет партийно–комсомольская рота, конные же сотни готовятся к выступлению. Есть сведения о том, что в последние дни гаевцы повылезали из своих логовищ и стали сосредоточиваться в непосредственной близости от станицы. Надо было, не дожидаясь их подхода, идти им навстречу, и Андрей решил на этот раз вести сотни сам… А Уральской бригады все еще нет, хотя Ростов и сообщает, что она прибудет на этих днях. Сегодня — второе августа. По станицам же ходят слухи о том, что к спасу Кубань будет очищена от большевиков.
Незаметно Андрей задремал, и когда снова открыл глаза, зажмурился от яркого света. Ставни были открыты, а на табурете у кровати сидела Наталка.
— Уже поздно?
— Скоро девять.
— Семен вернулся?
— Нет еще.
— Ну как Зинаида Дмитриевна, лучше ей?
— Лежит и ничего есть не хочет.
— Что сказал фельдшер?
— Коров ему лечить, а не людей. Вставайте, пойдемте к тете Зине. А то я письмо вам не отдам.
— Какое письмо?
— Утром какой–то казак принес. Я его не знаю.
— Давай сюда.
— А вы вставайте.
— Ладно, сейчас встану.
Наталка сбегала в кухню и принесла большой конверт.
— Звони в гарнизон, пусть подают тачанку, а сама наряжайся, сейчас поедем к учительнице.
Андрей недоумевающе осмотрел конверт, запечатанный сургучом. Потом, вскрыв его, достал и развернул сложенное вчетверо письмо на атласной белой бумаге со штампом «Ставка Верховного командующего Русской армии. Г. Севастополь». Поверх письма лежала какая–то записка, написанная рыжими чернилами на плохонькой сероватой бумаге.
Сначала Андрей прочитал записку. Писал хорунжий Георгий Шеремет о том, что он уполномочен генералом Алгиным передать господину полковнику Семенному личное письмо от его высокопревосходительства Врангеля. Если же господин полковник пожелает видеть его, Шеремета, лично, то, доверяясь его чести, он, Шеремет, явится к нему, как только господин полковник этого пожелает.
«Что за чертовщина?! — подумал Андрей. — С каких это пор врангелевцы стали называть меня полковником? Очевидно, разгадка в письме…»
Письмо было написано самим Врангелем. Он предлагал «господину командиру бригады» стать под знамена Русской армии в ее «священной» борьбе с большевиками. Он очень лестно отзывался о хорошо известных ему организаторских и военных способностях Андрея и уверял, что большевики никогда не оценят его по заслугам. Он говорил, что глубоко верит в его порядочность, не сомневается в его согласии служить в рядах Русской армии, а потому доверяет ему ответственное и почетное задание — формировать Второй конный казачий корпус. Командиром этого корпуса он и назначается в чине полковника с обещанием производства в генералы после первого же успешного боя «частей, вверенных Вашему командованию».
В конце была приписка о том, что Андрею, по его личному усмотрению, разрешается зачислить в свой корпус в качестве младших офицеров надежную часть командиров из его конных сотен.
Андрей так сильно был поражен прочитанным, что несколько минут лежал неподвижно, с широко открытыми глазами. Затем перечитал внимательно письмо и провел ладонью по лбу. «Мало, значит, у господина барона надежды на своих генералов и полковников. Видно, не больно–то они в почете даже у врангелевских казаков».
…К воротам подъехала тачанка в сопровождении бойцов конвойного взвода, Андрей стоял перед Наталкой и смотрел куда–то в сторону.
— Ты извини, Цыганенок, сейчас я не могу ехать с тобой в школу. А вечером обязательно поедем к Зинаиде Дмитриевне и привезем ее сюда.
Наталка хотела запротестовать, но, вспомнив про письмо, решила, что случилось что–то важное и, должно быть, неприятное, раз дядя Андрей такой задумчивый.
Андрей уехал, даже не позавтракав. Наталка намочила веник и стала подметать пол. Взглянув на кровать Андрея, она увидела ее неприбранной. Этого никогда раньше не бывало: Андрей всегда сам убирал постель. Наталка поставила веник к стенке и подошла к кровати. На простыне, возле подушки, лежала записка, полученная Андреем вместе с письмом. Наталка взяла ее и хотела положить на комод, но любопытство пересилило, и она прочитала записку. —
Сперва Наталка ничего не поняла. Потом ей стало страшно. «Неужели дядя Андрей?! Господи, да что же это?»
Она с отвращением отшвырнула от себя серый клочок бумаги и, упав на койку, по–детски беспомощно заплакала.
Андрей объехал все взводы гарнизона, сделал выводку лошадей, пересмотрел винтовки дежурного взвода, упряжь тачанок и пулеметы. Потом вместе с каптенармусом гарнизона спустился в подвал, где хранилось запасное оружие, накричал на каптенармуса за плохую смазку винтовок и прошел в гарнизонную кузницу.
Следом за ним ходили встревоженные и смущенные командиры взводов и второй сотник Бурмин. Никогда они еще не видели председателя таким раздражительным и придирчивым. В кузне Андрей сам перековал задние ноги своего Урагана и, потребовав от дежурного по гарнизону трубача, приказал играть тревогу.
Осмотрев сотни в конном строю, он дал сутки ареста командиру третьего взвода первой сотни за ржавые стремена у бойцов. Затем, распустив людей, прошел в кабинет Хмеля, который после смерти комиссара снова был назначен военкомом и начальником гарнизона.
В кабинете Хмеля на стене висела большая карта Южного фронта, усеянная красными и белыми флажками. Андрей потребовал от дежурного последние сводки с фронта и подошел к карте. Врангель продолжал продвигаться вперед. Андрей переколол флажки и угрюмо пробурчал:
— Далеко шагнул барон…
Он отошел от карты. Вспомнив про записку Шеремета, достал из внутреннего кармана черкески конверт с письмом Врангеля и заглянул в него. Не найдя записки, снова полез в карман. Но ни в боковом, ни в других карманах ее не оказалось. «Потерял!» — подумал Андрей. Пропажа была неприятна.
