— Нет, я спрашиваю совершенно серьезно. Не следует искать в моих словах какой-либо иронии. Я тоже думал над тем, не остаться ли мне в этих краях еще на какое-то время. Не создать ли между Волгой и Уралом отряд, к которому потом потянулись бы с востока Семенов, а с запада — Власов?
— Но вы… все же не решились на этот шаг, — упрекнул его Чолданов.
— Похоже, что нет.
— Жаль. Путь, пройденный нами от Сунгари до здешних мест, убеждает: здесь вы принесли бы намного больше пользы, чем в Германии.
— Возможно, возможно. Правда, у генерала Семенова на этот счет иные соображения.
— В интересах командования армии, — с важностью заметил подпоручик фон Тирбах.
— Если я верно понял, вы намерены остаться вместе с подполковником? — сказал Курбатов.
— Так точно-с.
— Чудесно. Именно об этом я и хотел просить вас. Заметьте: не приказывать, а просить.
Иволгин и Чолданов переглянулись. «Что-то подполковник темнит», — было написано на лицах обоих.
Но вместо того, чтобы и дальше выяснить отношения, Курбатов в нескольких словах пересказал им свой разговор с Кондратом. Идея немцев заинтересовала обоих.
— По-моему, эта операция удачно сочетается с вашим замыслом, — подвел их к нужному выводу Курбатов. — В лагерях немало людей, преданных идее возрождения России. Разгромив охрану первого попавшегося лагеря, вы получите как минимум две сотни бойцов для своего отряда. Преданных бойцов, которым нечего терять и которые в НКВД с повинной не пойдут. Так чего вам еще желать?
— Для начала неплохо, — нервно потер руки Иволгин.
Заметив это, Курбатов улыбнулся про себя. Он хорошо помнил разговор с подполковником еще там, в лесной избушке, во время ливня. Тогда Иволгин удивил его своим стремлением и даже насторожил. Когда в твоей группе есть офицер, мечтающий вернуться в Россию, чтобы создать собственную освободительную армию, — это уже соперник. Опасный соперник, каким долго не покомандуешь. Знал бы Иволгин, как пригодилась теперь Курбатову эта его «грозовая исповедь». Как она теперь пригодилась…
— Благодаря Конраду мы получим связь со штабом Семенова, — продолжил Курбатов, не давая бойцам опомниться. — Так вот, во время ближайшего сеанса связи Конрад сообщит командующему, что данной мне на территории России властью, вы, подполковник Иволгин, повышены в чине и назначены командиром особой штабной группы, цель которой — развертывание освободительного движения на территории от Урала до Волги.
Несколько мгновений томительного молчания понадобилось Иволгину, чтобы понять, что произошло, но при этом не выразить ни радости, ни удивления.
— И пусть никто не сомневается в том, что я действительно разверну его.
Вы, Перс, — обратился Курбатов к боевику, сидевшему прямо на полу, запрокинув голову на спинку старого замусоленного дивана, — простите, унтер-офицер Гвоздев, произведены в прапорщики и отныне находитесь в непосредственном подчинении у подполковника Иволгина.
— Благодарю за честь, — подхватился Перс. — Надеюсь, это мое производство будет надлежащим образом оформлено штабистами атамана Семенова?
— Как и производство остальных господ офицеров. Никто из вас не должен сомневаться в этом. Кто еще желает присоединиться к группе Иволгина? — обвел взглядом Радчука, Власевича и Кульчицкого. Тирбах стоял на посту. Но с ним все было решено уже в Маньчжурии. Офицеры молчали.
— Есаул Кульчицкий?
— Намерен дойти с вами до Польши.
— Я еще не уверен, что пойду именно через Польшу. Есть иные пути. Через Чехословакию, например, или Венгрию.
— В таком случае, расстанемся в районе Карпат.
Все с удивлением смотрели на Кульчицкого.
— Объяснитесь, есаул, — потребовал Курбатов.
— Поскольку группа распалась… Лично я считаю свой долг перед командованием, вами, господин Курбатов, не говоря уже о России, выполненным. Точнее, намерен выполнять его вплоть до границ Польши. Идя по России, я, как и подполковник Иволгин, долго размышлял над своей судьбой. Над тем, что делать дальше. И решил: настало время возвращаться в Польшу, на землю предков. Продолжать борьбу там. Борьбу за освобождение Польши. Единственная точка России, которая все еще влечет меня, — отцовское имение. Во что бы то ни стало навещу его — и к Висле.
С минуту Курбатов молчал. Они пришли сюда вольными стрелками. Вместе обязаны были дойти только до Волги. Так что формально все верно. Любой из офицеров его группы впредь мог поступать, как считает нужным: оставаться здесь, возвращаться в Маньчжурию или же идти дальше, к границам рейха.
— Что скажете на это, подполковник Иволгин?
— Не хочу, чтобы кто-либо оставался в моей группе по принуждению, князь. — Он знал, как трудно командовать Кульчицким. Даже Курбатову.
— Пожалуй, вы правы, — охотно согласился командир группы.
— Кстати, с вашего позволения, впредь я буду именоваться капитаном, а не есаулом. Казачьи чины, уж извините, в Польше не в чести.
— Как будет угодно, господин капитан. Вы, господин Власевич, отныне являетесь поручиком.
— Служу Отечеству! — рявкнул Власевич из своего закутка. — Весьма сожалею, что не могу сказать «царю и Отечеству».
— Барон фон Тирбах тоже произведен в поручики.
— Весьма польщен, — ответил барон. — Надеюсь, в рейхе мне не откажут в праве на погоны обер-лейтенанта.
— А может, и оберштурмфюрера СС. Буду ходатайствовать перед Скорцени. Отныне, господа офицеры, прошу обращаться друг к другу, исходя из новых производств. Подполковник Иволгин, на рассвете я увожу свою группу. Связь с Конрадом поддерживаете лично. Действуйте, исходя из обстановки, во имя освобождения России.
На склоне лесистой возвышенности они загнали машину в небольшой овраг, а сами, петляя между россыпями кустарника, поднялись на перевал.
— Неужели к Дону вышли? Точно, Дон! Дон, звоны святой Бригитты, — устало проговорил Кульчицкий, опускаясь на колени, чтобы затем обессилено припасть грудью к глинистой, поросшей какой-то дикой зеленоватой ягодой кочке.
— Поднимитесь с колен, капитан, это все еще не Висла, — опустился рядом с ним Власевич, редко когда поддававшийся эмоциям.
— Увидев перед собой Вислу, я бы не стал подниматься, наоборот, дошел бы до нее на коленях. Только вам этого не понять, поручик, не понять!
Власевич хмельно улыбнулся и, привалившись спиной к старому рассохшемуся пню, закрыл глаза. За время скитаний по лесам России багрово-серое лицо его покрылось таким количеством кроваво-гнойных фурункулов, что превратилось в одну сплошную рану, постепенно расползавшуюся по шее и груди. Эта сыпь вызывала у поручика боль и зуд, которые раньше он стоически терпел, но в последние дни все чаще пытался глушить водкой. Однажды он даже не сдержался и в присутствии Курбатова обронил: «Мне бы немного передохнуть и подлечиться. Это уже не кровь, а сплошная гниль».
«Займемся этим в Берлине, поручик», — холодно ответил Курбатов.
— Мне теперь уже многого не понять, — думал о чем-то своем Власевич, сидя рядом с польским аристократом. Он обладал способностью почти мгновенно переноситься из реального мира человеческого общения в непознанный мир собственного одиночества. — Единственный, кто способен понять решительно все, так это наш подполковник. Поскольку он единственный знает, куда направляет стопы свои.
Справа и слева от них на возвышенность поднимались поручик фон Тирбах и штабс-капитан Радчук, находившиеся как бы в боковом охранении. Каждый раз, когда приходилось передвигаться пешком, диверсанты выстраивались в ромб — с авангардом, боковым охранением и арьергардом, в центре которого всегда оказывался князь Курбатов. Такое построение их пятерки уже не раз позволяло избежать внезапного нападения или случайных встреч, а при мелких стычках у противника создавалось впечатление, что он имеет дело с довольно большой группой. Может, только благодаря такой дисциплине маршевого построения легионерам удалось пройти без потерь от самой Волги.
Однако в этот раз построение нарушил сам командир. Взяв чуть правее острия ромба, он поднялся на миниатюрное каменистое плато и, маскируясь между кроной старой сосны и каменным столбом, немного смахивавшим на изуродованного людьми и стихиями идола, осматривал берег реки, которую им предстояло преодолеть.
Дон в этих местах делал крутой изгиб, в излучине которого камыши как бы расступались, и между двумя косогорами появлялись остатки то ли пристани, то ли наплавной переправы. Чуть правее ее чернели пепелища небольшого хутора, теперь уже казавшегося совершенно безжизненным. Зато все пространство у заброшенной переправы продолжало бредить недавними боями: топорщились тупо уставившиеся в небо стволы подбитых полевых орудий, застыли в незавершенном поединке два танка, чуть было не столкнувшиеся на плоской вершине холма; могильными холмами рубцевались на солнце брустверы окопов…
