— В чем дело, Фридрих? Оставь меня в покое. Я вызываю доктора Хайсе.
— Доктор Хайсе умер, — объявил полковник, появляясь в дверях. В руке у него была газета.
— Умер? — повторила его жена, бережно кладя трубку.
— Об этом сообщается в газете. Он принял яд.
— Когда?
— Прошлой ночью.
— Но почему? Он был таким спокойным, таким рассудительным, — воскликнула фрау Винтершильд, внезапно расчувствовавшись.
У полковника мелькнула жуткая мысль, но он поспешил отогнать ее. Лицо его покраснело, он ответил как можно спокойнее:
— Не имею ни малейшего представления.
Ганса весть о самоубийстве Хайсе оставила почти равнодушным. Он знал его как врача, но был слишком юн, чтобы знать как друга. Так или иначе, из школы ушло трое учителей, и вопросов никто не задавал. Не спрашивать, как и почему, становилось нормой.
Попозже фрау Винтершильд, не удержавшись, позвонила фрау Хайсе, чтобы узнать подробности трагедии. Полковник не решался спрашивать, что ей стало известно, но его жена выложила все по собственной инициативе.
— Бедная Агнета держится замечательно, — сообщила фрау Винтершильд, — однако сообщила мне только, что вчера доктор был в хорошем настроении, потом к вечеру ему кто-то позвонил, и этот разговор, кажется, привел его в уныние. Примерно через четверть часа после его смерти за ним приехали гестаповцы.
— Какая трагедия, — произнес полковник.
На другое утро, в пятницу, Ганс объявил, что может идти в школу. Полковник сказал, что рад этому. Перед самым уходом мальчик взволнованно напомнил отцу, что это день получения карманных денег. Полковник полез в кошелек и дал сыну марку.
— Не ешь слишком много шоколада, — предупредил он. Ганс, не говоря ни слова, выбежал на улицу и со всех ног помчался в скобяную лавку, где купил перочинный нож с шилом. В школу он опоздал на десять минут.
В половине двенадцатого началась обычная пятнадцатиминутная перемена. Чюрке при всеобщем любопытстве неторопливо подошел к Гансу и спросил:
— Как рука, солдат?
— Как спина, трусишка? — ответил Ганс, слегка ошарашенный собственной смелостью.
Что такое?
Остальные ребята изумленно переглянулись. Несколько самых робких вышли во двор.
— Кажется, наш герой вздумал дерзить, — протянул Чюрке. — Ну что ж, раз кровопускание так воодушевляет тебя, мы его повторим.
Он неторопливо открыл парту и достал знаменитый шприц.
— Иди сюда. Пора делать укол.
Ганс не двинулся с места.
— Не только дерзить, но и не слушаться, — прорычал Чюрке, приближаясь к нему.
Ганс достал нож и открыл шило.
— Нож против иглы, — сказал Чюрке, — это нечестно.
— Знаю, потому буду действовать шилом, — ответил Ганс. — У него нет лезвия, только острый кончик, как у твоей иглы.
— Советую передумать, — неуверенно сказал Чюрке, — и согласиться на легкую операцию: Будет не так больно.
— Ну, давай, — прошептал Ганс сквозь стиснутые зубы. Они кружили друг перед другом, ребята расступались.
Неожиданно Чюрке сделал финт, целя в верхнюю часть тела, но внезапно направил удар в нижнюю. Своим грязным умишком он понимал, что угроза удара ниже пояса заставит съежиться даже самого смелого мужчину. Однако испугать Ганса ему не удалось. Ганс увидел направление выпада и нанес удар сверху вниз, поранив тыльную сторону ладони Чюрке. Задира с воплем отдернул к животу руку, выронив шприц. Ганс наступил на него, раскрошив стекло, а затем бросился на Чюрке. Когда оба повалились на пол, он остервенело колол и колол противника. Чюрке орал, что драка теперь стала нечестной, но Гансом владела только одна мысль.
— Встать! Встать сейчас же! — Это прокричал доктор Дюльдер. — Здесь что, школа или бродячий зверинец?
Оба мальчишки робко поднялись на ноги, тяжело дыша. У Чюрке были раны на руке и на лице, по виску текла струйка крови.
— Приведите себя в порядок! — крикнул директор. — Винтершильд, пошли ко мне в кабинет.
Доктор Дюльдер бушевал добрых пять минут, а потом слегка успокоился и потребовал объяснений.
— Видите ли…
— Стоять «смирно», когда разговариваешь со мной!
— Должен сказать вам, Чюрке очень долго держал в страхе весь класс.
— Ты считаешь, что наушничество похвально?
— Нет, и потому решил исправить положение сам. Я не пришел с жалобой. Вы спросили меня.
— Не смей дерзить! Чюрке не особенно умен, но не всем же быть выдающимися. Его отец занимает высокий пост в министерстве путей сообщения. Положение очень щекотливое. Я должен знать причину вашей драки.
— В тот день, когда впервые пришли, вы отпустили нас с уроков пораньше. Чюрке обычно запугивал весь класс шприцем с иглой…
— Шприцем? Это может быть очень опасно. Что он делал?
— Изображал, что делает укол, когда мы не подчинялись ему. И в тот день, когда вы отпустили всех с уроков, заставил пойти разгромить кондитерскую лавку Фельдмана.
— Ты был этим недоволен?
— Нет. Я был недоволен тем, как это делалось. Бездумно, не принимая во внимание историческую и геополитическую правомерность такого поступка.
Доктор Дюльдер был поражен и не скрывал этого.
— Геополитическую правомерность разгрома кондитерской лавки? — переспросил он.
— С вашего позволения, да. Разгромить лавку, так как знаешь, что не будешь наказан, недостаточно. Необходимо понимать и геополитическую сторону вопроса. Чюрке думал о разгроме лавки только потому, что ему доставляло удовольствие разбить витрину. О том, почему это делает, он не думал.
— С каких это пор ребята вашего возраста задаются вопросами философского порядка? — спросил доктор Дюльдер.
— Если кто-то из нас не задается ими, то должен задаваться.
— Хмм. Ты не против разгрома еврейской лавки, однако против духа, который он носил. Так?
— Да. Против того, что это было сделано бездумно, как я уже сказал, без учета геополитических… геополитических вещей…
— Ради Бога, помолчи о геополитике! — выкрикнул доктор Дюльдер. — Не употребляй слов, значения которых не знаешь.
— Вы сами говорили, что наша геополитическая участь глядит нам в лицо, и когда на перекличке назовут наши фамилии, мы должны ответить: «Здесь!».
Доктор Дюльдер в отчаянии провел рукой по лбу.
— Стало быть, ты все запомнил? Я иногда упускаю из виду, что обращаюсь к детям. Однако хорошо, что ты сказал о шприце. Это поможет мне удержаться на своей должности.
— Позвольте сказать.
— Говори.
— Вы неправы, думая, что я употребляю слова, значения которых не знаю. Герр Фельдман еврей, следовательно, соучастник всемирного иудейско-левантинского заговора, который принес много бед через Дизраэли и Дрейфуса.
— Дрейфуса?
— Да, когда он был несправедливо оправдан. Кроме того, еврейские врачи крали изобретения немецких врачей, и это тоже часть иудейско-левантинского заговора.
— И все это, полагаю, является частью геополитических аспектов разгрома кондитерской лавки?
— Совершенно верно.
Доктор Дюльдер слегка повеселел.
— Винтершильд, — спросил он, — ты уже решил, кем хочешь стать?
— Пойду в армию, как мой отец. Доктор Дюльдер улыбнулся.
— Ты доказал, что способен сражаться. И к тому же сознаешь, против чего сражаешься. Только оставь разгром лавок слабакам. Когда наступит время, тебе придется сражаться кое с чем посерьезней.
— Да, конечно. Спасибо.
— И вот что, Винтершильд.
— Слушаю.
— Возьми почитать эту книгу. Я принимал участие в ее составлении. Она называется «Аспекты расового очищения в наших восточных землях в эпоху геополитического сознания». Предупреждаю, чтение нелегкое, но ты явно серьезный мальчик, и в тебе нет ничего дурного, кроме незрелости, мыслишь правильно, но примитивно. Упоминая Дизраэли и Дрейфуса, ты касаешься только внешней стороны проблемы, невероятной в своей сложности и значительности. Если возникнут вопросы, спрашивай не колеблясь. И пожалуйста, больше не дерись. Наращивай мускулы для будущего.
Теперь, когда Чюрке оказался дискредитирован, Ганс преуспевал в роли вождя и властвовал, не имея нужды пускать в ход шило. Книгу, которую ему дал доктор Дюльдер, он перечел несколько раз и ничего в ней не понял; сам по себе этот поступок свидетельствовал о твердом характере и упорстве. Оказавшись неспособным ее понять, Ганс нашел наилучший выход — заучил несколько отрывков наизусть. При желании мог назвать точный процент смешанных браков в Померании в первом квартале 1935 года. Смешанных означало, разумеется, еврейско-арийских.
Уничтожение еврейской собственности Ганс оставил старшим, а вместо этого организовал в школе дискуссионные группы, где в ожидании, пока настанет der Tag[4], обсуждались все фазы текущих геополитических проблем. Времени для пробуждения полового инстинкта у него было мало, поскольку интерес к происхождению девушки, а не к ней самой, делает ухаживание несколько затруднительным. Разумеется, Ганс ходил на танцы, однако после первых вступительных фраз ловил себя на том, что ведет речь о будущем — не своем и не девушки, а Рейха. Девушки, которые выносили это, вряд ли могли заманить его в постель.
