важная, её можно отложить до более ясной или более сухой погоды. Или послать курьера на транспорте, которому бездорожье на страшно.
Вольфганг спросил шофёра, реально ли тут развернуться. Шофер сказал, что попробовать можно, а выйдет или нет, будет видно. Ручаться он не станет, но постарается.
Следующие минут пятнадцать он старался, а пассажиры мёрзли в тумане на насыпи. В какой-то момент, когда машина стояла почти поперёк дороги, казалось, что она не сумеет ни въехать задом на насыпь выше, ни внедриться мордой в кусты глубже. Стало уже неясно, сумеет ли водитель хотя бы вернуть status quo, чтобы ехать обратно задним ходом.
Айзенфлёс, оценив упорство шофёра, не лез под руку с бесполезными советами, а вот Питер в какой-то момент не смог безучастно ждать. Он посоветовал шофёру, который заглушил мотор, чтобы он не перегрелся окончательно, и вылез из машины, чтобы охладиться самому, использовать буксир. Если у него есть верёвка, её можно привязать и они втроём как потянут!..
Генерал посоветовал сыну не городить ерунды. Машина слишком тяжела, чтобы три человека, из которых одна женщина и один ребёнок, оказать какое-то влияние. – Мощность мотора десятки лошадиных сил. А у тебя сколько? – спросил он. – Вряд ли хоть одна ослиная сила наберётся.
Но шофёр неожиданно проникся этой мыслью и полез в багажник за тросом. Он привязал его сзади машины и к толстому дереву на другой стороне просеки. Для чего ему пришлось перебраться через насыпь, что для него не представило большой сложности. Урсуле он выдал рабочие перчатки, а на остальных их не хватило.
– А теперь, герр генерал, – сказал он, – вам необходимо встать вдоль троса кто где хочет, но не возле самой машины и не возле дерева, к которому привязан трос, и тянуть вверх. Когда я заведу двигатель и попытаюсь опять въехать задними колёсами немного выше на насыпь. Конечно, сила человека невелика по сравнению с мотором. Но, учитывая длину верёвки, у вас получится как бы большой рычаг. Приподнимая середину верёвки на десять сантиметров, вы продвигаете машину, скажем, на сантиметр. Тогда усилие, с которой верёвка её тащит, вдесятеро больше вашего усилия.
Они попробовали. На удивление, машина ещё немного въехала задом на склон насыпи. Но это ни к чему не привело. Морда машины по-прежнему не могла преодолеть кусты и повернуться в нужном направлении.
Шофёр полез в багажник за второй верёвкой. Её он привязал где-то под капотом и к дереву в нескольких метрах по направлению к Слониму. Позвал Петера и попросил его приподнимать за середину эту верёвку.
Машина чуть-чуть продвинулась через кусты. Но верёвка тут же ослабла, и тащить её за середину стало тяжело. Как будто машина повисала на ней своей железной тяжестью. Но шофёр привязал её к тому же дереву заново, натянув потуже. И мальчику опять удалось, после того, как родители вновь помогли машине въехать задом чуть-чуть по склону, немного протащить переднюю часть хорьха через кусты.
На шестой раз машина с торжествующим рёвом выдралась из кустов и встала на дорогу. Хоть и вкривь и вкось, но, несомненно, нацеливаясь в Слоним. Шофёр заглушил мотор и полез отвязывать обе верёвки. А потом самостоятельно, уже без помощи высокопоставленных пассажиров, развернул машину и поставил на дороге ровно.
Не успели обрадованные пассажиры начать спускаться, как увидели, что шофёр зачем-то вновь карабкается наверх.
– Мне нужно… там… разведать, вдруг с той стороны насыпи ехать лучше, – косноязычно пояснил он свои неожиданные действия. И, дождавшись замедленного кивка генерала, сообразившего, что на самом деле кроется за непонятной идеей – с другой стороны надписи не было никакой дороги, разве что можно было пешком пройти, так что это был только предлог – сбежал с насыпи по другую сторону и быстро пошёл вперёд. Вперёд – это теперь было в том направлении, откуда они приехали и куда теперь стремились.
– Дорогая, ты спускайся к машине и сходи там полюбуйся красными кустами, а мы с Петером по эту сторону, где шофёр, – сказал генерал. – Чтобы тебе не лезть лишний раз туда-сюда, – пояснил он на её вопросительный взгляд. – А мы уж как-нибудь, мы же мужчины.
Они слезли с насыпи и сходили в кустики. Потом вскарабкались обратно. Другая сторона насыпи оказалась ещё более крутой и скользкой, чем «их» сторона. Или они устали. Генерал упал один раз, а Петер два, причём ссадил коленку о предательски подставившийся как раз в этом месте под неё камень. Его мальчиковая одежда предусматривала не брюки, а шорты. Приближаясь к верху насыпи Вольфганг жестом остановил сына и сперва выглянул сам. Всё было в порядке, Урсула уже сидела в машине и встревоженно выглядывала в окно – где они там? Они-то были тут, а вот?..
Не успели ни отец, ни сын задать друг другу напрашивающийся вопрос с очевидным ответом – у шофёра могли быть в кустиках более серьёзные дела, чем у них, недаром он не только слез с насыпи, но и ушёл вперёд – как именно там, куда он ушёл, раздался взрыв. Не очень громкий, скорее, приглушённый, как будто что-то взорвалось в какой-нибудь яме. Никакого дыма или летящих комьев земли не появилось – взрыв произошёл не рядом с насыпью, а где-то в лесу, скрывшем всё, кроме звука.
– Быстро в машину, – скомандовал генерал Петеру, а сам чуть ли не кубарем снова скатился с насыпи на другую сторону и бросился на звук. Петер помедлил, но не рискнул ослушаться. Тем более, с насыпи всё равно ничего не было видно. Он спустился вниз с «их» стороны, забрался в машину и объяснил матери, что произошло. Вернее, что произошло расскажет только Вольфганг, когда вернётся.
Однако генерал не рассказал ничего. Вернувшись довольно скоро, он с каменным выражением лица сел на место шофёра и повёл машину в Слоним.
По дороге ему пришлось-таки менять колесо. Правда, не разбортовывать и клеить, только ставить запаску. Но и так с непривычки он к середине процесса стал бормотать себе под нос такое, что Урсула увела Петера от машины вперёд по дороге, чтобы он не слышал. Он бы, конечно, предпочёл помогать, но отец помощи так и не попросил.
На въезде в Слоним их встречал большой портрет фюрера, собственноручно нарисованный Урсулой на чьей-то реквизированной для этого простыне. Так сказать, от благодарного народа. И восторженного германского (рисовавшего), и почтительного местного (уступившего простыню). Такие вещи были возможны только в очень маленьком городе и только временно, пока не доставили одобренный портрет из Берлина.
– Какой народ мы продули этим демагогам, – вздохнув, сказала Урсула. Вероятно, увидев знакомые усики, она подумала о погибшем шофёре. – И как бездарно.
– Кто это – мы? – задал правильный вопрос
