моя да подруга ее Вера Петухова, повелись на обещания красивой жизни и подались в Германию…
Эту историю я слышал с раннего детства.
Без малого пятнадцать лет никаких вестей от Ани не было. Только в 1956-м пришло от нее первое письмо. Потом приходили еще письма, а дедушка под диктовку бабушки писал ответы. Бабушка была безграмотной. Чтение она кое-как освоила самостоятельно, а вот писать так и не научилась. А всему виной ее отец, мой прадед, Петр Алексеевич. Детей мужского пола ему бог не дал, только две девки в семье росли – Настя да ее сестра Евдокия. А хозяйство у них было большое. И когда пришло время девочкам идти в школу, Петр Алексеевич сказал как отрезал: «В поле работать некому да за скотиной ухаживать. А бабам грамота ни к чему, им в армии не служить…»
Из писем тети Ани стало известно, что в Германии она батрачила на семью зажиточных бюргеров. К работе по дому и по хозяйству Аня была приучена с детства, а потому хозяева относились к ней терпимо. Голодом не морили. Даже денег немного давали на одежду и всякие мелочи.
А после войны она оказалась в американской зоне оккупации. В конце 40-х там появилось много деловых людей из Америки. Штаты выделяли большие деньги на восстановление Западной Германии, и осваивать эти средства из-за океана устремились тысячи разного рода бизнесменов.
С одним таким коммерсантом и познакомилась Аня. А вскоре вышла за него замуж и отправилась с ним в Америку. Со временем она родила двоих детей – девочку и мальчика. Это, стало быть, мои двоюродные сестра и брат.
В начале 60-х Аня писала родителям, что вот-вот соберется и прилетит к ним в гости, только денег подкопит. А потом сообщила, что развелась с мужем и теперь даже не знает, когда сможет навестить родителей, ведь приходится самой поднимать двоих детей. Так и не удалось ей побывать на Родине и повидать родителей.
***
Вернемся, однако, к нашему разговору с бабушкой.
– А Филиппок в добровольцы не стал записываться, затаился на время. Фашисты в первые месяцы войны быстро продвигались. Уже в октябре 41-го наше село оказалось в зоне оккупации. Немцы объявили набор для службы в полиции. Вот тут Филлипок был первым добровольцем. Вообще, на все село нашлось только двое отщепенцев, добровольно пожелавших поступить на службу к оккупантам, – это Филлипок и Авдей Рудаков. Но у Авдея были свои резоны – он из раскулаченных. Еще в конце 20-х его отца признали кулаком, отобрали все нажитое и отправили с семьей на выселки – в Оренбургские степи. Вернулся Авдей в родное село уже перед самой войной – весной 41-го. А родители его и братья с сестрами все померли на выселках – от голода и холода…
Бабушка на минуту замолчала и снова смахнула краем платка слезы.
– Бабушка, ты что, жалеешь кулаков-мироедов? Они же враги и эксплуататоры! – возмутился я.
– Да какие они «эксплуататоры»! Справные хозяева были, много работали на земле. Батраков только в сезон – на покос сена – нанимали, а так сами горбатились да детей с малолетства к труду приучали. И кому они врагами были? Большакам-коммунистам? Была у нас тут одна семья большаков. Тунеядцы и пьяницы. Авдеевы их фамилия…
Я перебил бабушку:
– А Авдеев Иван Трофимович – директор нашего совхоза – не из этой семьи?
– Как же не из этой. Из этой самой и есть. Его родной отец и два дядьки – братья отца, – когда в 29-м колхоз создавали, подсуетились и все главные должности на селе заняли. Один стал председателем колхоза, второй – парторгом, а третий – председателем сельсовета. Потому как из самой бедной семьи были – ни кола, ни двора. А почему они бедными были? Четыре здоровых мужика в семье. У других одни девки и то умудрялись справно хозяйство вести. А эти с утра зальют зенки самогоном и целый день на лавочке сидят семечки лузгают да в карты режутся. Вот и запустили хозяйство. Не то что плохонькой коровенки – цыпленка не держали. И земля у них была, да вся сорняками заросла. Чтобы на самогон да закуску заработать, нанимались в сезон к тем самым Рудаковым сено косить. Только и там больше дурака валяли да пьянствовали, чем работали. А потом еще возмущались, что им не доплатили за работу. А когда большаки к власти пришли, первым делом Комитет бедноты создали, куда все три брата-бездельника и вступили. По их навету Рудаковых и раскулачили да в ссылку отправили на погибель… Потому никто и не удивился, что Авдей в полицаи подался. Ты не подумай, внучек, что я оправдываю Авдея. Служить врагам – последнее дело. Тем более добровольно. Но объяснить его поступок хоть как-то можно. А вот рвение Филиппка к службе на фашистов ничем, кроме трусости и желания сладко жрать, когда у других дети с голоду пухнут, не объяснишь. Вот этого я понять и простить не могу. Хоть и прошло столько лет. Встретила его как-то на кладбище, на Радоницу. Он, когда увидел меня, напрягся весь, но поздоровался. А я мимо прошла, даже голову в его сторону не повернула. Да, когда немцев прогнали, Авдея арестовали и едва не расстреляли, по законам военного времени – без суда и следствия. Но потом передумали, он ведь никого не убивал и не насильничал. Только продовольствие для хозяев по селу, да соседним деревням собирал. Отправили его на фронт, в штрафбат – кровью искупать вину перед Родиной. Больше никто в селе его не видел. Наверняка погиб, из штрафников очень редко кто выживал.
Беседа наша проходила на улице. Мы сидели с бабушкой на лавочке, у колодца. Мимо нас изредка проходили по улице прохожие. Соседи, знакомые и вовсе незнакомые. Но все обязательно здоровались с нами, а мы отвечали им тем же. Так принято в сельской местности. Некоторые прохожие подходили к колодцу, чтобы испить холодной водички. День был очень теплый, почти жаркий. Для конца апреля большая редкость.
Тут моя бабушка вдруг оживилась, заулыбалась и говорит:
– Я, кажется, знаю, чем тебе, внучек, помочь. Вон идет твой герой. Самый настоящий. Вот только сможешь ли ты его уговорить поучаствовать в вашем митинге, не знаю. Не любит он про войну вспоминать…
В это время к нам приблизилась немолодая, но очень красивая пара. Мужчина высокий и статный. Убеленные сединой волосы и довольно глубокие морщины на лице выдавали его почтенный возраст, но стройная фигура, уверенная походка и умный пронзительный взгляд давали понять окружающим, что он еще многим молодым фору даст. Женщина была ему под стать. Ростом она едва достигала
