что-то вглядывается, затем идёт дальше.
— Ты же здесь не раз ходил, а осторожничаешь, — говорю.
— Бандерия растяжки ставит. Видно усмотрели, что я здесь птиц ловлю, вот и упражняются, а может за пушку свою опасаются?
— Какой же с тебя им навар, если даже и подорвёшься?
— Как какой? — удивился Саня. — Самый простой. Посмеются, себе настроение поднимут.
«Жизнь ребёнка для потехи», — резанула сознание мысль, по спине пробежал холодок.
Вскоре наша группа вошла в поросль ивняка.
— Здесь и будем дожидаться, — сказал Саня и лёг на землю под кустом. — Отсюда днём её укрытие будет хорошо видно.
Когда совсем рассвело, Саня, указывая пальцем на группы невысоких, но густо растущих деревьев, тянущиеся недалеко от подошвы горы, проговорил:
— В этих зарослях они её и прячут.
Я стал смотреть в бинокль. Смотрю — ничего, только масса густого кустарника прыгает перед глазами, да застыли над ним ветви деревьев. Гаубицы нет. Вопросительно гляжу на проводника.
— А я что говорил, — важно проговорил Саня. — Вон, видите, перед зарослями одинокий куст шиповника растёт, а дальше у высокого дерева макушка сломана и повисла?
— Вижу.
— Вот по этой линии, за кустами и пушка.
Я не могу не верить Саньке, но гаубицу не вижу — сплошной ковёр из веток и листьев. Смотрю не переставая, устают глаза и вдруг, ветки шевельнулись и стали отъезжать в сторону. «Вот она, — обрадовался я. — Это ствол шевельнулся, а с ним и закреплённые на нём ветки». Гаубицу даже в бинокль было не разглядеть и если б не наводка Саньки, то я бы её и не обнаружил.
— Что, увидели? — нетерпеливо спрашивает Санька.
— Засёк, дружище, засёк…
Отрываю глаза от оптики и передаю координаты цели. Через несколько минут, левее от замаскированной гаубицы, вырастают чёрные клубы земли и дыма. Вношу коррективы. Чёрные вихри взметнулись в том месте, где расположилась вражеская пушка, летит в воздух железо, земля, деревья. Бросаю взгляд на Саньку. Мальчишка стоит во весь рост, губы напряжены, кулаки сжаты, глаза не мигая смотрят в сторону натовской гаубицы. С пушкой покончено. Крепко обнимаю подростка, на его и на моих глазах слёзы.
— Это им за папу и маму, дядя Юра, — шепчут его губы, — это им за меня и Лизу.
Плечи мальчика вздрагивают.
— Да, сынок, да…
Быстро уходим.
Мой собеседник замолчал, буд-то чего припоминая, а затем в глазах его забегали лукавые искорки и он, улыбнувшись, весело проговорил.
— Нацики тогда весь день по посёлку бегали, нас выискивали. И над нами сверху ходили. Сидим в подвале, а на верху громко перекрикиваются, от дома к дому переходят. Слышим сипатый голос, о нас говорят:
«— Падлы, как сквозь землю провалились. Тут и спрятаться негде, один битый кирпич, да арматура. — И тут же в ответ голос шепелявый, командный.
— Ты, Леший, смотри лучше, а то будет тебе арматура. Пять человек не иголка в стоге сена, как-то, а проявятся.
И снова тот же сипатый:
— Пацанёнок колченогий их спрятал. Как пить дать, он. Мы ведь так и не нашли пещеры этого змеёныша. Он и из окружения их вывел. Как пить дать, он. Чтоб выйти из липняка и спрятаться, надо местность знать, а укрытие, чтоб найти, про то и говорить нечего. Где они его тут ночью найдут? Мы же их как собак гнали. Некогда им было приглядываться, да искать. Бежали они не по тем местам, где хотели, а там, где пришлось, с ранеными.
— Верно, Лось, говоришь, — добавился третий голос, стариковский, с хрипотцой. — Ночью все волки серые, а какие сейчас ночи, то и чёрные. Значит, шли в заранее подготовленное место, огня не зажигали, иначе б мы их срисовали. Пацан их из этой ложбинки вывел, больше некому. И про укрытие они ничего не знали, иначе бы в ложбинке оборону не занимали, а пока мы рощу прочёсывали, они бы спокойно ушли в этот схрон, всего и делов. Я на этого хромоногого растяжку ставил — не попадается, змеёныш.
— Пристрелить было надо этого хромоногого, — сказал сиплый.
— Пристрелим, когда попадётся, за этим не станет, — вставил шепелявый. — Давайте к другому дому переходить.
Сверху шорох и голоса замолкли, стало тихо, пронесло. Тогда мы поняли, что на детей идёт настоящая охота и бандеровцы им не оставят шансов на жизнь, если попадутся. С вражеской территории уходили все вместе и без стрельбы не обошлось. Детей целыми вытащили. Мы их собой прикрывали. Тогда меня и зацепило.
Юра замолчал, думая о своём. Я его не торопил. Он немного помолчал и заговорил снова.
— Мы с женой решили Саню с Лизой усыновить. Они же одни остались.
— И как с этим делом, получается?
— Да пока, никак. Бумаги собираем, а дети в больнице находятся. Им здоровье надо восстанавливать. Они не на курорте были.
— А, вон и мой автобус подруливает, — проговорил Юра. Через полминуты рядом с нами остановился большой белый автобус с голубой полосой посредине.
На прощанье Юра сказал:
— Как видите, все войны одинаковые. Везде смерть, грязь, кровь и страдания… — Он махнул рукой и судорожно улыбнулся. — Да, да, всегда одно и тоже. — Юра встал, взял сумку и, пожав мне руку, пошёл на посадку. Вскоре автобус с моим знакомым отошёл, а я остался стоять и глядеть ему в след. Он увозил не просто Юру, а увозил, оставляя навечно в моём сердце и Юру, и девчушку Лизу, и великого патриота двенадцатилетнего Саньку.
25.01. 2024 г.
