Но Наталка отвела его руку.
— Семен… род… родной… там… там… ваших… коней… заби… ирают… восстание… скор…
Она не договорила. Из кукурузы начали бить по окопам три тяжелых пулемета. Хмель вовремя схватил Наталку за плечо и заставил присесть на дно окопа. «Неужели конец?» — подумал он и посмотрел на Бабича. Тот стоял за спиной Семена и слышал, что сказала Наталка. Да и не он один. По цепи стоящих в окопах бойцов полетела страшная молва: «Позади белые коноводов наших забрали»; следом другая весть, уже ни от кого не слышанная, но еще более грозная: «Семьи гарнизонцев вырезывают… вот–вот хаты запалят».
— Павло! Снимай свою сотню и паняй в станицу.
— А вы тут как?..
— Не разговаривай… Быстрей!..
Сильная стрельба продолжалась несколько минут, затем она разом смолкла, и из кукурузы с диким воем высыпали густые цепи врангелевцев. По их крикам Хмель понял, что они опять пьяны.
Наталка, закусив губу, старалась различить среди бегущих Тимку. Она видела, как брат махнул рукой и по наступающим хлестнули первые пулеметные очереди. Но цепи не отхлынули, не залегли, продолжали бежать вперед. Вот к пулеметам присоединились винтовки всего отряда. Цепи стали заметно редеть. Пулеметный огонь усилился. Толпы врангелевцев заколебались, еще миг — и они остановились бы и затем побежали бы назад, но из кукурузного поля выбежал какой–то высокий офицер и, что–то крича, устремился к окопам. Врангелевцы ответили дикими выкриками и громовым «ура» на брошенные на ходу слова своего командира. На правом фланге первая цепь уже добежала до окопов, завязался штыковой бой.
Наталка закрыла лицо ладонями.
Неожиданно ей в уши ворвался расхлестнувшийся могучей волной крик. Так кричат только казачьи конные лавы, идя в бой.
…Андрей высадил привезенные им сотни Каневского гарнизона в нескольких верстах от станицы Староминской и сразу же, на рысях, двинулся к станице. Стрельба слышалась уже на улицах, и Андрей, обеспокоенный судьбой Староминского гарнизона, перешел с рыси на галоп.
У станицы он разделил свой отряд на две части. Одна из них ворвалась в станицу, другая, под командой Андрея, помчалась, огибая ее стороной.
…Когда есаул Гай в сопровождении своих ординарцев влетел в хуторской двор, Тимка сидел на крылечке амбара, кутаясь в бурку. Генерал только что уснул, и Тимка вышел во двор погреться на солнце. Несмотря на летнюю жару, Тимке, истомленному малярией, было холодно.
Увидав Гая, он встал и пошел ему навстречу.
— Господин есаул, генерал спит. Не будили бы его… Гай слез с коня, бросил поводья ординарцу и, не глядя на Тимку, сказал:
— Отступили… Твою сотню больше всех потрепали. У Тимки дрогнули губы, и он не сразу смог выговорить:
— Ерка… живой?
Гай с грубоватой нежностью привлек его к себе.
— Мальчик ты мой! Нет у тебя больше брата. Срубали Георгия, сволочи… Да разве его одного? За шесть дней половина отряда погибла. По бойцу… собирал…
Он, пошатываясь, пошел к дому, а Тимка присел на землю, под ноги лошадям, и горько заплакал.
Ночью пришел на хутор Тимкин отец. Как всегда суровый, неразговорчивый, сидел он в кухне, не находя слов утешения и не прося их сам. Его обветренное, загорелое лицо с всклокоченной бородой смутно виднелось при слабом свете каганца.
Тимке было немного страшно. Ему все казалось, что дверь на кухню вот–вот откроется и на пороге вырастет высокая фигура брата.
Отец облокотился на шаткий стол всей своей грузной фигурой, продолжал молчать.
Хотя вахмистр Шеремет частенько отзывался с иронией о своем старшем — «ученом» сыне–офицере, но в душе очень любил его. Весть о его смерти тяжело поразила старого вахмистра.
Он провел заскорузлой ладонью по лицу и посмотрел на Тимку.
— Знаю я, кто… Ерку рубал. Передали. Трое на него навалились. Одного он с коня сбил… Тогда Васька Моргун его по голове… А Степка Чапля его, уже срубленного, с плеча… Не было с ним Галушко да Щуря… Те бы не дали…
Тимка жадно слушал скупые слова отца. Перед его мокрыми от слез глазами бегала страшная картина кавалерийской рубки… и окровавленное тело брата, в пыли, под ногами у лошадей.
1
Андрей поудобнее устроился в седле и закрыл глаза. Его конь уверенно ступал по мягкой проселочной дороге, изредка отмахиваясь хвостом от надоедливых мух. Конные сотни Каневского и Староминского гарнизонов растянулись далеко за ним. Жаркий день клонил ко сну, хотелось пить, хотелось слезть с лошади и повалиться в тень. Даже неугомонный Степка Пустобрех дремал на передке гарнизонной кухни. Сотни, высадившихся на станции Каневской, шли походным порядком к Бриньковской дамбе.
Остатки отряда полковника Дрофы и штаб генерала Алгина бежали в плавни, что дало Андрею возможность оставить охрану станицы на комсомольско–партийную роту и полусотню с Бабичем во главе. Конные же сотни обоих гарнизонов он поспешил перебросить к Бриньковским плавням, куда из Ростова подошла Уральская кавбригада.
До дамбы осталось всего несколько верст, и к частым орудийным выстрелам, слышным еще на станции, явственно примешалась дробь пулеметных очередей. «Идет бой за станицу Бриньковскую между бригадой и группой десанта», — подумал Андрей и обернулся в седле:
— По–о–ово-о-од!
Казаки подтянулись, выпрямились в седлах и тверже взяли повода. Лошади пошли крупной рысью. Степка Пустобрех, заснувший на козлах, качнулся вперед, открыл глаза и, обращаясь к мышастому коньку, везшему походную кухню, укоризненно проговорил:
— И кто тебя подгоняет, хотел бы я знать?
Через час отряд подошел к балке, за которой начиналась дамба. Впереди тихо плескались волны Бейсугского лимана и расстилалась необъятная ширь зеленеющих плавней.
Когда отряд обогнул балку, Андрей выслал вперед разведку. Половину дамбы проехали спокойно. Потом в камышах справа и слева от дамбы стали попадаться трупы лошадей и красноармейцев. Чем дальше, тем больше. И там, где кончались плавни, они стали встречаться уже прямо на пути отряда. Пришлось передним спешиться и оттаскивать их в сторону.
Показалась Бриньковская. На самом краю станицы горела чья–то хата. Недалеко от хаты молодайка причитала в голос над трупом мужа, а у ее подола испуганно жались трое малышей.
Отряд перешел на галоп, и вскоре перед ним открылось поле сражения. Влево от станицы конные эскадроны бригады то бросались в атаку, то откатывались назад, ведя упорный бой с окопавшейся в степи пехотой врангелевцев. А в это время — видел Андрей — конная группа десанта обходила бригаду со стороны станицы с явным намерением ударить неожиданно с тыла.
Андрей быстро принял решение.
— Снять чехол со знамени! Шашки вон! В атаку марш, ма–а–а-арш! — он дал коню повод и, выхватив саблю, помчался навстречу белой коннице.
Силы были неравные, но противник не ожидал удара. По стремительности атаки и черкескам всадников белые решили, что это не красноармейцы кавбригады, и, не приняв боя, повернули назад, стараясь укрыться за пулеметами и пушками своей пехоты.
Андрей решил не гнаться за конницей, а атаковать пехоту. Он вывел свои сотни в степь, развернулся и лавой обрушился на левый фланг белых.
— Командир конной Уральской бригады Орлов.
Андрей в упор посмотрел на комбрига, на его продолговатое бритое лицо, светло–серые глаза навыкате и закрученные кверху, длинные рыжие усы. Потом приложил пальцы к папахе и сухо проговорил:
— Председатель комиссии по борьбе с бандитизмом комбриг Семенной. — И подумал: «Офицер… И видать, не в малых чинах». Орлов протянул руку.
— Как же, слышал про вас, комбриг. Слышал. Очень благодарен за помощь, чрезвычайно благодарен. — И, помолчав, добавил: — знаете ли, очень тяжело было пробиться через дамбу.
— Видел… — нахмурился Андрей.
— Вы, кажется, не одобряете занятия мною станицы?
— Я никогда не одобрял бесцельной потери людей.
— Война, товарищ комбриг, жестокое дело.
— Я вот уже пятый год воюю…
— Значит, вы должны понять меня. Надо было сразу же сломить сопротивление неприятеля, отнять у него надежду на победу.
«Может, он и прав, черт его знает, — подумал Андрей. — Какое, собственно, основание у меня его подозревать?» И он более любезно проговорил:
— Вот что, ваших убитых надо похоронить. Я тут хорошее место наглядел для братских могил. Твой комиссар речь скажет…
— Убит комиссар, да и все полковые — тоже… Безотчетное чувство неприязни и недоверия к Орлову
снова овладело Андреем.
— Это когда вы пехоту в лоб брали?
— Ну да. Я и сам впереди был.
Андрей не нашелся, что ответить, и они замолчали, поехав рядом.
По дороге к станице Андрей заметил около своего отряда Капусту, простился с комбригом и подъехал к нему.
