— Снаряды скоро должны привезти.
Значит, кроме чистки еще и разгрузка тяжеленных укупорочных ящиков предстоит. Я мысленно застонал.
— Товарищ лейтенант, а кухня когда будет? — интересуется Тимофеев.
— Не знаю, — пожимает плечами Сладков. — Тылы отстали, сами видели что творилось. Ладно, отдыхайте, я — к комбату.
Он ушел, а мы остались изгонять из себя, накопившуюся за трудный день усталость. День закончился, но впереди был еще вечер, потом ночь. А потом будет еще один день, и еще… Если будет…
Короткая июльская ночь пролетела незаметно. Кажется, только закрыл глаза, а тебя уже пихают в бок.
— Подъем.
Когда с трудом удается разлепить глаза, небо на востоке едва начинает светлеть. Плеснув на глаза воды и размазав ее по своей небритой морде, начинаю понемногу соображать, чего от меня хотят. Хотели, в принципе, то же самое, что и вчера. Насильно запихнув в живот завтрак и, когда уже полностью рассвело, грузимся в машины. Пропускаем вперед танковую колонну — судя по номерам на башнях, в бой пошел второй эшелон — и пристраиваемся к ней в хвост. Впереди грохочет артподготовка, грохочет недолго, около получаса. В воздухе проплывает большая группа наших бомбардировщиков, самолетов тридцать, целый полк. А потом все повторяется: «юнкерсы», «фоккеры» и опять «мессеры», «фоккеры», «юнкерсы». В отличие от вчерашнего дня, наши колонны с воздуха прикрыты истребителями. Видимо, кому-то из авиационных командиров ночью накрутили хвост. Но наши летают группами по четыре-шесть самолетов, а немцев налетает по тридцать-сорок, поэтому толку от такого прикрытия немного. Да и от нас, если честно, тоже.
К полудню ситуация меняется, немцы в небе практически исчезают, а наших наоборот прибавляется. Над головой проплывают шестерки и девятки штурмовиков. Штурмуют передний край и ближний немецкий тыл. После их атаки гремит артиллерия и под прикрытием дымовой завесы наши танки врываются в небольшой населенный пункт. На улицах поселка вскипает ожесточенный бой, а мы получаем передышку.
— Если так дальше пойдет, за неделю стволы расстреляем.
Ложкин, Бикбаев и Коробовкин снимают горячий ствол, держа его руками в асбестовых рукавицах.
— Ты еще проживи эту неделю-то, — отвечает второму номеру установщик дальности.
Мы все невольно косимся в сторону КП, где лежит тело батарейного радиста. Во время последнего налета пара «фоккеров» прошлась из пушек по батарее. Радист упал на землю, и двадцатимиллиметровый снаряд под острым углом попал ему в спину. Рана страшная. До сих пор никак не могу привыкнуть к виду изуродованных и обгоревших трупов. Пока есть немного времени, надо будет похоронить, а то в любой момент может прийти приказ двигаться дальше.
Однако бой в населенном пункте продолжается до самого вечера. Но и наступление темноты не приносит передышки — наступление продолжается ночью. Продвинувшись еще на пару километров, танки и мотострелки завязывают бой за какой-то хутор. Вместе с ними перемещаемся и мы, но поскольку работы у нас не предвиделось, батарее разрешили отдыхать. Хлопнув по сто грамм, мы засыпаем мертвецким сном, еще один день прожит. Знал бы я, чем закончится следующий день! Но, увы, я, пусть и приблизительно, мог сказать, что будет со страной следующие семьдесят лет. А вот что будет со мной через двадцать четыре часа, мне не было дано знать.
Погода улучшилась, но для нас, зенитчиков, это означает, что работы только прибавится. На этот раз позиция нам досталась посреди ржаного поля. Тяжелые колосья образуют почти ровную золотистую поверхность с промятыми следами наших машин и черными язвами огневых позиций. Времени у нас было немного, закопаться успели неглубоко, но хоть что-то.
Над нами, высоко в небе проплывает девятка «пешек». Красиво идут. Еще выше видны точки истребителей прикрытия, однако их тип без оптики не разобрать. По этой девятке откуда-то из-за линии фронта открывают огонь немецкие «ахт-ахт». Черные пятна разрывов начинают пятнать небо вокруг самолетов, но они продолжают свой, кажется, неспешный полет, не обращая на них никакого внимания. Видимо, по дальности прицел был взят неверно. А вот вокруг нас посыпались осколки немецких снарядов. Никого не задело, но комбат дал команду надеть каски.
Коробовкин разминает в руках один из колосьев, осторожно сдувает с ладони шелуху, оставляя зерна.
— Поспел уже колос-то, убирать пора, а то скоро осыпаться начнет.
— Некому убирать, — отвечает ему Ложкин, — а сейчас фрицы налетят, бомб набросают, может и загореться еще.
— Не. Не загорится, — вклиниваюсь я, — дожди трое суток шли, влажное все.
Над позицией повисает тишина, все прислушиваются к гремящей на западе канонаде. Мы уже знаем, что это немцы пытаются отбить хутор, ночью занятый нашими. От нас до места боя всего пара километров, а сейчас, скорее, уже меньше, и мы можем различить отдельные нюансы боя. Вот грохочут разрывы тяжелых снарядов — немецкая артиллерия поддерживает наступление своих. А вот звонко захлопали танковые пушки, за хутором поднимаются черные столбы дыма. К танковым присоединяются еще более мощные, до боли знакомые, хлопки — это бьют 52-К, в дело вступили противотанкисты. Черных столбов становится больше.
Мимо нас, в обход хутора, вытягивается танковая колонна. «Тридцатьчетверки», в конце уже знакомые крокодилы-«черчилли».
— Что-то фрицы сегодня задерживаются, — глядя на проходящую колонну высказывается второй номер.
Словно в ответ на его слова с КП батареи доносится «К бою!».
— Накаркал! — окрысился я прежде, чем сам заорал, дублируя команду — К бою!
Уже заметив в воздухе растущие черные точки, по манере захода на цель понял — «фоккеры». И уже автоматически выдал.
— Осколочным! Скорость сто пятьдесят! Тридцать!
Точки начинают обрастать крыльями и хвостами.
— Длинными! Огонь!
Эта группа атакует наши танки на поле боя. Грохота много, толку мало — все фрицы убираются восвояси целыми. Расстояние в два километра великовато для стрельбы по скоростным «фоккерам». После этого налета наступает пауза. Фрицы, не выдержав нашего контрудара, откатываются.
Ближе к полудню в батарею прибывает капитан Руденко с приказом следовать дальше за наступающими танками. «Тягачи на батарею!», и наша колонна вытягивается на запад. На месте недавнего боя еще дымятся подбитые танки, наши и немецкие. Впереди показывается еще один населенный пункт, колонна догоняет марширующую впереди пехоту и тут в очередной раз «Воздух!»
Немцев много, десятка три, «юнкерсы» и «фоккеры». Впервые вижу такое смешение разных типов в одной группе, видимо с авиацией у немцев совсем туго, вот и бросают против нас все, что смогут собрать. Пехота, шедшая впереди, стремительно исчезает с дороги, стараясь укрыться в небольших балках, а мы с ходу разворачиваемся для открытия огня.
— Осколочным! Скорость сто двадцать! Тридцать! Длинными! Огонь!
Первый «юнкерс», ведущий, получает снаряд в брюхо и пылающим факелом рушится вниз еще до того, как успевает войти в пике. Остальных потеря ведущего не смущает, поодиночке и тройками они упорно идут вниз, навстречу нашим трассерам, сбрасывают бомбы. «Фоккеры» добавляют нам пулеметно-пушечным огнем.
— Выше! Выше!
Внезапно орудие замолкает.
— Ложкина ранили!
Наводчик сидит в кресле, навалившись на маховики наводки и пытаясь зажать рану в бедре. Шальная пуля с пикировщика или штурмовика, судя по кровотечению — рана серьезная.
— Санитар! Санитар, сюда быстро!
Вместе с Коробовкиным стаскиваю наводчика с кресла. Сую прицельному индивидуальный пакет.
— Перевяжи его!
А сам плюхаюсь в жесткое стальное кресло, под которым растеклась небольшая лужа крови. Выглядываю поверх визира, выискивая цель. Вижу как еще один «восемьдесят седьмой» рушится вниз явно не по своей воле. На подходе еще один.
— Давай по этому!
Первый номер кивает, сплюснутый фюзеляж, и изломанные крылья с лаптями обтекателей появляются в визире. Еще пара движений маховиками, есть цель. «Огонь!», командую самому себе, нажимая педаль огня. Пушка послушно заходится длинной очередью до окончания патронов в магазине. Мимо! Лязг вставляемой в магазин обоймы. Еще раз! Г-г-г-гах! Опять мимо! «Юнкерс» выходя из пике, выскакивает из поля зрения визира. Выискиваю следующего. Огонь! Мимо! Черт, выше надо брать! Выше! Сколько раз сам видел, как трасса, загибаясь, проходит под самолетом, а наводчику кажется, что трассеры летят в цель, так как вершина их полета проходит через силуэт. Стоило самому оказаться в кресле, как все из головы вылетело.
Когда в визире появляется следующая цель, беру прицел на одно деление выше.
— Огонь!
И буквально секунду спустя.
— Е-е-е-с-сть!
Вспышка взрыва в корне крыла, и «юнкерс» переворотом через это крыло выносит из визира. Этот мой, точно мой! Наш, точнее. Однако радоваться некогда. Г-г-г-гах! Г-г-г-гах! Гремит орудие. Ловлю в прицел очередной самолет. Черт! Почему молчат остальные? Есть цель, огонь. Г-г-гах! Короткая очередь и пушка затыкается. Удар по педали огня, но орудие продолжает молчать.
