— Прикройте его! — отчаянно кричу я.
— У тебя в заднем кармане противотанковое орудие? — холодно осведомляется Порта. — Думаешь, Т-34 проймешь этой проклятой трещоткой? — И злобно пинает ручной пулемет. — Такой танк действует на Малыша, как чашка свежих сливок на кошку.
— Господи, преврати меня в мышь, — молится Профессор Богу. Зубы у него щелкают, будто кастаньеты.
— Лучше в муравья, — отвечаю я, зарываясь поглубже в снег.
— Почему бы не в кусок дерьма? — спрашивает Порта. — Нас бы это вполне устроило.
— Люди слишком большие, чтобы иметь шанс спастись, — говорит Профессор. — Нам достаточно лишь повести глазами, и ребята в танке это увидят.
Вокруг нас свистят пули, вздымая фонтанчики снега. Я зажимаю ладонями уши. Скрежет гусениц сводит меня с ума. Танк неумолимо приближается. Его адский грохот напоминает песню смерти. Я хочу зарыться руками и зубами в землю, как крот, но не осмеливаюсь. Малейшее движение, и ледяные глаза за смотровыми щелями Т-34 углядят нас.
Порта придвигает к себе магнитную мину и готовит ее к действию.
— Черт возьми, где Малыш? — обеспокоенно спрашивает Штеге.
— Спит, — усмехается Порта. — С него станется!
Но Малыш не спит. Он лежит, выжидая, когда стальной колосс приблизится к нему. Спокойно смотрит на громадную башню и зеленые бронированные бока. Из пулеметных дул сверкают вспышки. Широкий, приземистый танк переваливает через последний холм.
Я прямо-таки чувствую, как широкие гусеницы вдавливают меня в снег. Нужно основательно собраться с духом, чтобы подавить желание вскочить и побежать.
Малыш подтягивает ноги под себя, готовясь прыгнуть на зеленое чудовище. Кто мог бы подумать, что этот босяк с Реепербана, один из тех, кого называют неудачниками, лежит там, готовясь совершить героическое деяние, от которого генералы в страхе отказались бы! Из бедных парней получаются самые лучшие солдаты.
Танк уже всего в восьми метрах.
Малыш ползет к нему. Тяжелая противотанковая мина оставляет в снегу позади Малыша широкий след.
Вся рота напряженно следит за ним. Он тащит мину за собой на веревке. Делает длинный прыжок, будто кот, и бежит к ревущему танку. Вот он в шестиметровой зоне, в пределах которой из танка ничего не видно. Взмахивает миной над головой, словно дискобол. Такой силищи, как у Малыша, нет ни у кого в роте. Мина с тянущейся за ней веревкой летит и попадает прямо под башню. Малыш приподнимает свой котелок и скрывается в снежной яме.
Танк резко останавливается, словно наткнулся на невидимую стену. К небу вздымается огненный смерч, жуткий взрыв разбрасывает далеко в лес искореженные куски металла. Над столбом пламени появляется черный гриб дыма. Русские пехотинцы грузно бегут по снегу в попытке достигнуть нас.
Малыш сдвигает котелок на глаза и открывает огонь из пулемета. Русские валятся, будто кегли. Раненые пытаются уползти, но гибнут под нашим сосредоточенным огнем.
МГ стреляет с перебоями и дымится. Ствол его раскален докрасна. Когда пулемет окончательно отказывает, Малыш злобно пинает его.
— Хваленое немецкое дерьмо! — бранится он в гневе. — Дайте мне русский «максим»! Этот будет стрелять, пока в кожухе есть вода!
Обер-лейтенант Мозер поднимается и размахивает над головой руками, подзывая нас.
— Пошли отсюда, пока за нами не отправили самолеты.
Мы огибаем деревню с севера, сняв нескольких часовых, чтобы они не подняли тревогу. Отчаянно несемся по кустам и подлеску. Страх придает нам крылья.
На руках у нас еще пятеро раненых. Один из них вскоре умирает. Внутренности его буквально вывалились. Мы оставляем мертвого сидеть под деревом, его остекленелые глаза смотрят на запад.
— Видел бы его Адольф! — говорит Порта.
С разрывающимися легкими мы продолжаем бежать к лесу. В нем безопаснее, чем в открытых полях. Пороша окутывает нас, словно колючий саван. Раздаются команды на русском языке, и мощные моторы яростно ревут.
Ужас гонит нас дальше. Каждая мышца горит, словно в огне.
Часа через два обер-лейтенант Мозер отдает приказ о пятнадцатиминутном отдыхе.
Запыхавшиеся, усталые, мы валимся на месте. Несмотря на лютый мороз, по нашим лицам катится пот, одежда липнет к телу.
— Проклятые вши! — бранится, отчаянно корчась, Порта. — Чуточку тепла — и эти мелкие партизаны носятся как сумасшедшие. Ощущение такое, будто оказался в центре маленькой мировой войны.
— Может, так оно и есть, — говорит Малыш, поднимая для осмотра двух крупных особей. — Вот эта, с красным крестом на спине, — коммунистическая вошь. Эта серая тварь — нацистская. Не такие уж они сумасшедшие. Когда проголодаются, они останавливаются и кормятся на поле боя. А мы не можем есть землю и деревья. Вши умнее нас!
— Mille diables, нельзя же вести войну на грядках, — возражает Легионер.
— Можно было б, если б треклятые генералы взяли на себя труд подумать об этом, — рассуждает Малыш, — только этим самодовольным ублюдкам нельзя докучать.
Не слышно ни звука, лишь ветер жалобно стонет в вершинах елей.
Мозер расстилает грязную карту и подзывает Старика.
— Смотри, Байер! Деревня, которую мы только что миновали, — Нивское, — указывает он карандашом, — а вот деревня, где располагался штаб дивизии. Только думаю, его там уже нет.
— Уверен, что нет, — улыбается Старик. — Штабистам не нравится, когда поблизости рвутся снаряды.
— Если бы только знать, где теперь проходит немецкая линия фронта! — продолжает обер-лейтенант.
— Немецкий фронт? — говорит Порта. — Кто сказал, что какой-то немецкий фронт существует?
— Неужели думаешь, что все пропало? — нервозно спрашивает Барселона.
— Не исключено, — отвечает Порта. — Германия всегда рано или поздно терпит неудачу. Это традиция. Поэтому мы вполне можем потерпеть неудачу как под Москвой, так и позднее. Потом наступит время, когда многие захотят отдать все, лишь бы незаметно скрыться, и генералы станут менять свои звезды на ефрейторские нашивки.
— А почему у нас на пряжках ремней написано «С нами Бог»? — наивно спрашивает Малыш.
— Потому что больше никого с нами нет, — объясняет Порта. — Он позаботится о том, чтобы мы не победили. Чтобы не слишком задирали нос. Как только мы получаем как следует по башке, тут же становимся хорошими, милыми людьми. Лет на двадцать пять или около того.
— Это правда? — бормочет Малыш. — В самом деле, мы, немцы, сплошное дерьмо? — И проводит по лицу большой, грязной ладонью. — Знаешь, если подумать над этим, все немцы, каких я знаю, гнусные ублюдки!
— Спасибо за комплимент, — говорит Порта.
— Я имею в виду не тебя, себя и большинство из наших, а треклятого немца, черт возьми! Ты понимаешь, о чем я. Трудно ведь ломать голову над такими вещами, правда? — добавляет он чуть погодя.
— Я уже говорил, тебе лучше всего аккуратно упаковать свой мозг и отправить домой. Пусть за тебя думают другие, — советует Порта.
— Так будет проще всего, — признается Малыш.
— Взять оружие! Колонной по одному за мной! — командует Мозер, засовывая карту в планшет. — К рассвету выйдем к своим, — оптимистично обещает он.
Ветер воет в лесу, неся громадные тучи снега. Деревья трещат от холода и лопаются с резким звуком.
Мы идем всю ночь и почти весь следующий день. Неторопливые русские сумерки словно бы беззвучно спускаются с серых туч.
Ветер хлещет нас ледяными кристаллами, безжалостный мороз покрывает наши лица инеем. Мы похожи на чудовищ из какого-то фантастического мира.
Еще два шага, говоришь себе, и я свалюсь. Но продолжаешь идти. Тебя гонит страх перед местью русских. Мы лежим в снегу, прижимаясь друг к другу, чтобы согреться, и прислушиваемся к доносящимся из темноты звукам. Громадные ели и сосны высятся над нами, словно насмешливые великаны.
— Который час? — спрашивает весь занесенный снегом Легионер.
— Два часа, третий, — рычит Порта, втискиваясь плотнее между Стариком и Малышом. Он такой тощий, что мороз пробирает его до костей.
— Naldinah Zubanamouck[111], — ворчит Легионер.
Какой-то артиллерист-ефрейтор зовет мать. У него обморожены обе ступни. Нам приходится нести его повисшим между двумя людьми. У многих на местах обморожений язвы, они ковыляют, опираясь на палки. Порта считает, что мы умерли несколько дней назад и стали оборотнями, идущими непроизвольно. Будто куры с отрубленными головами. Мы столько ходили в жизни, что переставляем ноги и после смерти!
— Думаешь, мы придем прямо в рай? — спрашивает Малыш, осторожно потирая мокрые язвы на обмороженном лице.
— Non, mon ami! — говорит Легионер. — Там мы обретем покой! Vive la mort![112]
— Бог любит нас! — негромко говорит Малыш. — Значит, мы получим постоянное увольнение? Сможем ходить в сортир, когда захотим, ни у кого не спрашиваясь?
