могила, родная, дорогая для всех нас. – Он опустил голову, повторил негромко, словно бы хотел услышать слова, которые произносил: – Родная. А когда есть на земле такие могилы, то землю эту не сдают, ее защищают… Так будем защищать и мы. Это наша земля. Не китайская, не корейская, не агафоновская – наша! И нашей останется. Чего это ни будет нам стоить.
На могилу водрузили крест, сколоченный Семенычем, повесили портрет Анисимова в рамочке – молодого, времен службы на заставе, в сержантской хлопчатобумажной форме, при погонах с тремя лычками… Вот и все.
Прощай, доктор.
Ни жена Анисимова, ни дочь его в Никаноровку не приехали – видимо, поминали мужа и отца своего у себя дома, в далеком городе, в комфортных условиях…
Пейзаж афганский почти всегда бывал уныл и однообразен, утопающие в дрожащем свете лета горы казались сшитыми из замши, они были шерстистыми на ощупь, мягкими, доброжелательными к человеку, но все было не так. Это старший сержант Боганцов проверил на себе, причем проверил не раз и не два, а – многократно.
Его группа уходила на «боевые» – локальную операцию, чтобы встретить караван верблюдов, идущий из Пакистана с оружием, и по возможности «приземлить» его, чтобы те, кто ждет оружие, не могли наделать бед, а охранникам вообще не дать шанса даже схватиться за автоматы.
Задача вроде бы простая, но одновременно и сложная. Впрочем, в решении таких задач сержант принимал участие еще дома, в Союзе, когда в составе мотоманевренной группы охранял границу… Было это в Узбекистане.
В батальоне было принято всякую группу, уходящую, чтобы перекрыть дорогу какой-нибудь банде, рвущейся в Кабул, считать на «войне», сослуживцы, остающиеся в части, такие же лейтенанты, сержанты и рядовые, уважительно говорили:
– Ушли на войну.
«На войну» – только так и больше никак. А воевать наши ребята, находившиеся в Афганистане, научились, – и патроны научились экономить, и время, и хлеб с солью из походного пайка, и жизни свои сохранять, и друзьям помогать, когда от того, как быстро ты придешь на выручку, зависело все, не только жизнь земляка, а даже то, будет цел какой-нибудь кишлак или нет…
Обычно группы забрасывали на боевых вертолетах, но очень уж пристально начали следить за вертолетами душманы, поэтому группу Боганцова решили забросить в горы бэтээрами – за бронетранспортерами душманская разведка следила меньше, да и задачи бэтээры решали не такие серьезные, как группы вертолетов.
Боганцов прыгнул на броню, вытащил из-под троса, намотанного на буксирные крюки, старый ватник, бросил под себя, поскольку к раскаленной на дневном солнце броне невозможно было прикоснуться, а вот зажарить яичницу на весь взвод можно запросто, и уж поджарить собственную задницу до хрустящей корочки – тем более… Полторы минуты для этой кулинарной операции хватит с лихвой.
Иногда на «противопожарную» подстилку шли душманские одеяла – трофей, добытый на «боевых», но чаще всего – старые ватники или бушлаты. Впрочем, народ в группе был закаленный и превратить собственную кормовую часть в румяный антрекот никто особо и не опасался.
Выдернув из-под троса еще один ватник, Боганцов пристроил его рядом и, хлопнув по нему ладонью, пригласил сесть Чутура – ефрейтора, с которым когда-то служил в мотоманевренной группе:
– Тезка, пра-ашу!
Чутур кивнул и уселся на броню рядом.
Когда бэтээры выкатились за батальонные ворота, начались дорожные мучения: бронетранспортеры – это ведь не вертолеты, езда может превратить человека в мешок пыли.
Земля в Афганистане особая, пыль мелкая, как мука, даже еще мельче, из-под колес поднимается тугим столбом, прилипает к рукам, к лицу мертво, а поскольку цвет у нее карминно-красный, то и люди делаются красными, как перуанские индейцы, либо представители племени рапануи.
Когда бэтээры через четыре часа, совершив несколько обманных маневров, остановились около замшевых горных клыков, под которыми росло целое поле высохшей до проволочной жесткости травы, на лицах бойцов выросли красные пылевые сосульки, стекали вниз, к плечам…
Бронетранспортеры развернулись и ушли, на травяной поляне также никого уже не было, и ничего не было, даже следов – скрывать собственное присутствие ребята Боганцова умели хорошо.
Они вообще умели обращаться в бойцов-невидимок.
В восьми километрах от стеклисто-травяной поляны, на привале, Чутур – хрупкий, как мальчишка, ловкий, – спустился в кяриз, подземный колодец, имеющий выход наверх, наполнил по самый край брезентовое ведро водой, выволок его на поверхность, потом достал еще одно ведро воды…Этого было достаточно, чтобы смыть с себя красную дорожную грязь, мертво прилипшую к коже.
Группа двинулись дальше.
Через полтора часа, уже в густеющих сумерках, расположились у устья ущелья Шолхан, где караванный путь, выпутавшись из каменных теснин, попадал на безмерный простор, где от обилия воздуха и шири предгорья можно было задохнуться. Дальше, в горах, такого воздуха и столько, в таком количестве, нет; в камнях, на высоте, воздуха всегда бывает мало.
В темноте, когда исчезли все предметы, – не было видно даже собственных рук, – группа затихла. Хотя вероятность того, что караван выйдет из ущелья ночью, была равна почти нулю: караванщики – не дураки, ночью отдыхают, а верблюды – тем более не дураки…
На рассвете, в розовой разреженной темноте неожиданно послышалось негромкое медное звяканье, прозвучавшее для Боганцова как сигнал к готовности, – минуты, всего одной минуты группе хватило для того, чтобы очнуться и занять места, расписанные старшим сержантом. Человек опытный, он знал, кого куда поставить, кто где должен находиться в начале схватки, куда какому бойцу нужно переместиться в пиковый момент, в разгар боя и где следует быть в конце операции.
Центральную точку за угловатыми мощными камнями занял Чутур, вооруженный ручным пулеметом.
Звяканье колокольчика, а точнее – колокольца, пришитого к ковровой шейной ленте, украшавшей головного верблюда, повторилось – караван должен был вот-вот показаться из ущелья Шолхан.
И охрану каравана, и груз его, которым можно вооружить стрелковый батальон (шестьсот человек), надо было смять, тех, кто будет отстреливаться – уничтожить, верблюдов – отпустить: могут пригодиться местному населению, груз частично уничтожить, частично отправить в Джелалабад – там знают, что с ним делать…
Боганцов оглянулся на Чутура: как он? Чутур был спокоен, он удобно улегся между камнями и приготовился открыть огонь. Сержант предупредил его: «Игорь, дай каравану выйти из ущелья, сразу не стреляй – выжди». Чутур наклонил голову: понял, мол.
Не знал Боганцов, и разведка это не смогла засечь – ночью караван, который они собирались взять, соединился с другим, таким же длинным, тяжелым, стал удвоенным, а охрана – недобрая сила, оберегавшая его, – утроенной. Боганцов
