Эти бои окончательно разрушили главные основы гитлеровской стратегии молниеносной войны.
Стратегия блицкрига была построена на том, что пространства России от западных её границ до Уральского хребта будут пройдены за восемь недель. Этот срок Гитлер исчислил, разделив протяжённость советской земли на средний дневной пробег немецких танков, моторизованной артиллерии и моторизованной пехоты. Расчёт этот был перечёркнут, он оказался ни к чёрту не годен. А ведь из этого расчёта вытекали все остальные предпосылки гитлеровской стратегии: уничтожение советской тяжёлой промышленности, развал советского тыла, невозможность для командования Красной Армии мобилизовать резервы.
Но за год Россия отступила на тысячу километров. Тянулись на восток эшелоны, везущие станки, машины, котлы, моторы, балетные декорации, библиотеки, собрания редких рукописей, картины Репина и Рафаэля, микроскопы, рефлекторы астрономических обсерваторий, миллионы подушек, одеял, домашние вещи, миллионы фотографий отцов и дедов, прабабок, спящих вечным сном на Украине, в Белоруссии, в Крыму, в Молдавии.
Но только ослеплённым пламенем и дымом военных пожаров людям могло казаться, что этот год был лишь годом страданий и отступления, годом разрухи. Централизованная мощь государства — Комитет Обороны организовал перемещение миллионов людей и огромных масс промышленного оборудования из западных районов на восток, где планирующий разум Советского государства создал мощную угольную и металлургическую промышленность Урала и Сибири.
Члены Центрального Комитета партии, руководители обкомов партии, работники райкомов, низовые партийные организации, десятки тысяч коммунистов возглавили работу по созданию новых заводов, по закладке новых шахт и рудников, по строительству жилья для рабочих, эвакуированных на восток. Партия повела рабочие батальоны на трудный подвиг сквозь мрак сибирских ночей, под вой метелей, среди сугробов снега.
Этот год стал годом героической работы могучих оборонных предприятий, годом, в который среди снегов Сибири и Урала выросли сотни новых, дышащих пламенем заводов. На них в бессонном тяжком труде рабочие, мастера, инженеры множили военную мощь Советского государства. И одновременно энергия миллионов людей, работавших на посудных, картонажных, карандашных, мебельных, обувных, чулочных, кондитерских фабриках, в тысячах мастерских и артелей, была переключена на дело обороны: эти тысячи и десятки тысяч малых предприятий стали солдатами так же, как стали солдатами тысячи тысяч крестьян, агрономов, учителей, счетоводов, не помышлявших год назад о военной службе. Эта огромная работа многим тогда казалась незаметной, ибо часто самое огромное кажется незаметным.
Гнев, боль, страдания народа обращались в сталь, во взрывчатку и броню, в орудийные стволы, в моторы бомбардировщиков.
Вера народа в правду, любовь народа к свободе обращались в оружие, в прочную связь солдат и командиров Красной Армии между собой.
За год произошёл переворот в соотношении борющихся сил. Преимущества военной и материальной внезапности были утеряны Германией. Со всё нарастающим размахом работали в глубоком тылу советские танковые, авиационные и орудийные заводы; беспрерывно идущая вверх кривая военного производства сулила победу советским рабочим и инженерам в битве за количество и качество военных моторов.
Этот год работы на оборону, эти оборонительные бои, эти вёрсты отступления явились той суровой школой, где народ и армия изживали ошибки, изживали робость, учились, где познавался враг.
Часто в течение этого года советские люди в минуты наивысшего напряжения сил думали о втором фронте, ожидали его открытия. Эти мысли основывались на естественном и казавшемся в ту пору логическим взгляде — ведь и камни не могли остаться равнодушными к великим жертвам и страданиям народа, отстаивавшего свою независимость и свободу на залитой кровью, горящей, истерзанной земле.
И пулемётчик, обвязанный окровавленным бинтом, на мгновение отрываясь от раскалённого пулемёта, оглядывая подползающего к нему политрука воспалёнными от бессонницы и пороховых газов глазами, спрашивал:
— Как там насчёт второго фронта? Ничего не слышно?
А газета «Нью-Йорк таймс» публиковала в это время слова сенатора Гарри Трумэна: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии и, таким образом, пусть они убивают как можно больше». А ведь и камни, казалось, не могли остаться равнодушными в эту тяжёлую, страшную пору.
Если бы летом 1942 года американцы и англичане по-настоящему включились в борьбу и открыли второй фронт в Европе, война, вероятно, закончилась бы гораздо быстрее, и сотни тысяч, а может быть, миллионы жизней были сохранены.
Зимние победы Красной Армии создали предпосылки для быстрого разгрома немецко-фашистских войск при войне на два фронта.
Но люди, определяющие стратегию англо-американских вооружённых сил, во что бы то ни стало хотели, чтобы Советский Союз вышел из войны возможно больше ослабленный, обескровленный. «Пусть убивают как можно больше…»
Борьба советского народа с немецко-фашистскими захватчиками продолжалась один на один.
В кампании 1942 года Гитлер, пользуясь отсутствием второго фронта, сконцентрировал на советско-германском фронте 179 немецких дивизий из общего количества 256, имевшихся в ту пору у Германии. Кроме того, германское командование перебросило сюда 61 дивизию своих союзников. Всего против Красной Армии в кампании 1942 года выступило 240 дивизий, более 3 миллионов человек, то есть вдвое больше войск, чем было выставлено Германией, Австро-Венгрией и Турцией в войне против России в 1914 году. Гитлеровское командование сосредоточило главную массу этих войск между Орлом и Лозовой на 500-километровом участке фронта. В конце мая немцы начали наступать на Харьковском направлении. В конце июня немцы стали наступать на Курском направлении. 2 июля немецкие танки и пехота перешли в наступление на Белгородском и Волчанском направлениях. 3 июля пал Севастополь.
Гитлер предпринял это наступление, продолжая, как ему казалось, войну, начатую 22 июня 1941 года. Но это только казалось ему. Действительность изменилась, неизменной осталась лишь стратегия Гитлера.
Но фронт был вновь прорван. Вновь был занят Ростов, немцы прорвались на Кавказ. И некоторым людям, захваченным вихрем событий, находившимся в дымном и чадном чреве войны, казалось, что продолжается то, чем началась война, что идёт победоносный гитлеровский блицкриг. Но время не прошло даром. То, что казалось немецкой победой, не было победой.
49
После ухода Серёжи в доме Шапошниковых стало печально и тихо. Александра Владимировна много работала, обследовала предприятия, готовящие смесь для противотанковых бутылок. Возвращалась Александра Владимировна поздно, завод стоял далеко от центра города, автобусы туда не ходили, случалось подолгу дожидаться попутной машины, а несколько раз она шла пешком от завода до дома.
Однажды Александра Владимировна была настолько утомлена, что решила позвонить Софье Осиповне в госпиталь, и та послала за ней грузовую полуторку. Александра Владимировна по дороге домой заехала в Бекетовку, в казармы, где находился Серёжа.
Но казарма оказалась пустой, накануне рабочие отряды ушли в степь. Когда она сказала об этом дома, дочери тревожно поглядели на неё, но она была спокойна и, даже улыбаясь, рассказала, как водитель грузовика на её вопрос о Софье Осиповне ответил:
— Товарищ Левинтон — человек справедливый и хирург знаменитый, только характер тяжеленек.
Действительно, Софья Осиповна в последние дни стала нервна, приходила к Шапошниковым не часто, очень уж много было раненых. Их везли в Сталинград из-за Дона. На подступах к Дону день и ночь шло огромное сражение.
Как-то она сказала:
— Тяжело мне. Все почему-то думают, что я железная баба…
А однажды, придя из госпиталя, она расплакалась:
— Ах, какой мальчик умер час назад на операционном столе! Какие глаза, какая трогательная, милая улыбка…
В последние недели всё чаще объявляли воздушные тревоги.
Днём самолёты летали очень высоко, оставляя в небе длинные пушистые спирали, и все уже знали, что летит разведчик — фотографирует заводы, порт, Волгу. А затем почти каждую ночь стали прилетать одиночные самолёты и сбрасывать бомбы — гул разрывов раздавался над замершим городом.
Степан Фёдорович с семьёй почти не виделся — электростанцию перевели на военное положение. После взрывов он звонил по телефону и спрашивал:
— Как у вас, всё благополучно?
В конце июля и в первых числах августа в сводках Совинформбюро появились знакомые всем сталинградцам названия: Цимлянская, Клетская, Котельниково — места, прилегающие к Сталинграду и слитые с ним{53}.
