Никакой тропы под ногами нет, но вел он уверенно, зная, что в пятидесяти шагах их поджидает крутой обрыв, по карнизу которого можно перебраться на западный, относительно пологий склон, а оттуда, урочищем, выйти к подножью.
В темноте хоть глаз выколи, ноги то и дело задевают за торчащие корни. Иногда приходится, теряя равновесие, хвататься за шершавые стволы деревьев, чтобы не скатиться кубарем, шумом выдав себя с головой.
С обрыва просматривается лагерь федералов. Подсвечивают ночной туман неживым светом сигнальные ракеты, точками озаряются вспышки выстрелов.
Возле кучки сидевших у обрыва боевиков Магомет остановился и отозвал Журавлева.
— Спускайтесь… — приглушенно велел Семен товарищам. — Я догоню.
Те пошли дальше по склону.
— Мины мы сняли еще днем. У орешника будете минут через двадцать. Если не провозитесь, к четырем утра выйдете на дорогу. Двигайтесь на юго-запад, до Ингушетии недалеко. А мы расшевелим этих… Бывай! — прощаясь, хлопнул Магомет его по плечу.
Журавлев поправил сползающий автомат и зашагал вслед за ушедшей группой.
Едва туман поглотил шорох удаляющихся шагов, Магомет подозвал бойцов, достал из-за спины гранатомет «муха» и возложил на плечо. Еле слышно лязгнули взводимые затворы автоматов…
Внизу сверкнул огненный всполох, и эхо принесло отзвук отдаленного разрыва. И ночь вновь ожила яростным автоматным лаем, красные нити трассирующих пуль пронизывали воздух и таяли, искрами разлетаясь к целям.
* * *
Первогодок срочной службы Стас Метелкин, беззлобно костеря ночь и командира взвода, возился гаечным ключом в трансмиссии не вовремя сломавшегося бронетранспортера. И поломка, вроде, мелочная, да попробуй, устрани на ощупь, когда ни ключом, ни пальцами не подлезть к топливным шлангам, и переноску не включишь: неохота стать подарком снайперу.
Загнанные в леса на вершине Калхилоя, уже обреченные «чехи» ночью как сдурели. Открыли шквальный огонь, лупанули чем-то тяжелым, накрыв палатку, где, скрючившись на земле, отсыпался их поредевший второй взвод.
Им повезло, и граната никого не убила. Осколки ушли вверх, превратив в дрань и лохмотья брезентовый купол, и только один зазубренный кусок горячего металла, словно заблудившись, ударил в живот старшины Мартынова.
Рана оказалась серьезной, кровь из вспоротой брюшины хлестала ручьями, и фельдшер беспомощно разводил руками — без срочного хирургического вмешательства раненый до утра не доживет. Мартынов потерял сознание, а до ближайшего медсанбата, к соседям — пограничникам, час хорошей скоростью гнать.
Не жилец был Мартынов; с первого взгляда Стас, смерть видавший, это понял, но взводный криком и матами загнал в БТР трясущегося фельдшера и велел на всех парах лететь к настоящим врачам.
До медиков они добрались без приключений, вот только бестолку. Сердчишко у старшины не выдержало, когда до медсанбата оставались какие-то минуты.
Фельдшер предчувствовал на обратном пути неприятность. Сгрузив в санчасти стынущий труп, хлобыстнул полстакана чистого спирта и заявил, что обратно до утра не тронется, и ночевать будет у погранцов. И скажи слово против: ему до дембеля меньше месяца…
А Стасу, во что бы то ни стало, следовало вернуться в роту; утром башенными пулеметами поддерживать атаку. Завтра, от силы послезавтра проклятую гору они возьмут. Силенки у нохчей на исходе.
… Он заменил пробитый дюрит, царапая до крови руки, затянул на патрубке стальной проволокой. До расположения добраться хватит, а завтра, на свету да со свежими силами, он довершит ремонт в два счета.
Захлопнув крышку трансмиссии, он обтер руки ветошью, сунул в рот оставленный про запас окурок и с удовольствием закурил. Спрыгнул с брони, собираясь помочиться на колесо машины, и… ойкнул, вздрогнул от неожиданности.
На обочине, около бэтээра, маячили темные силуэты.
«Влип!» — обмер Стас, и холодная струйка пота, щекотя, скатилась между острыми лопатками.
Автомат и гранату, что таскал он с собой на всякий пожарный случай, оставил на сиденье. А с ними было бы гораздо увереннее! Сдаваться нохчам нельзя ни под каким соусом. Замполит достаточно накрутил трофейных видеокассет со сценами изуверских пыток пленных и изощренных убийств. Лучше уж сразу рвануть чеку, чем покорно, по-бараньи ждать, пока какой-нибудь отмороженный чабан не вспорет глотку заточенным кинжалом.
— Не бойся! — вполголоса, на чистом русском произнесла рослая фигура и шагнула навстречу. — Мы свои, разведка. Ходили к чичикам в поиск, да заплутали, твою мать… До части подкинешь? Да не бойся нас, говорю. Я капитан Анисимов; хочешь, удостоверение покажу.
— Не надо, товарищ капитан, — смутился Стас и выбросил под ноги дымящийся окурок. — Конечно… садитесь. Тут езды-то…
Договорить Стас не успел. В голове туго рванул обжигающий протуберанец, оплавил мозг болью… Он непроизвольно посунулся вперед, издал неживое булькающее кряхтение и медленно обернулся.
Ноги солдата подогнулись. Так и не успев увидеть своего убийцы, он повалился на гравий, судорожно дернулся и затих.
Козырев склонился над убитым, обтер нож о рукав бушлата и с ухмылкой взглянул на Журавлева.
Семен кошкой вскарабкался на броню. Казбек с Яном, подхватив обмякшее тело, оттащили в зеленые кусты терновника.
Задорин спрыгнул в люк водителя, нащупал ногой педаль газа и выжал стартер. Двигатель затарахтел с пол-оборота…
Рыкнув, бронетранспортер выбросил в инжекторы вонючий дым, дернулся с места и, набирая скорость, скрылся за поворотом.
Москва. 28 апреля 9 ч. 05 мин.
Субботнее утро для полковника Сажина началось с телефонного звонка, раннего и настырного. Телефон упрямо издавал трели, но Сажин, проснувшись, трубку не снимал. Из Департамента его вряд ли бы стали беспокоить. Итак неделю вертелся, как белка в колесе, и хвостов на выходные не оставил. А если названивают Тамаркины женихи, пусть остынут: дочь вместе с мамочкой уже неделю поправляют в санатории на берегу Черного моря надломленное за зиму здоровье, расцеловав его на прощанье в обе щеки и велев сильно не скучать.
Сильно скучать пока не приходилось. С утра до позднего вечера трудился полковник Сажин в Департаменте по борьбе с терроризмом Федеральной Службы Безопасности, возвращался домой при первых звездах, а, вернувшись, первым делом, не разуваясь, проходил в зал и включал телевизор — тогда стены оживали, и казалось, кроме него в квартире есть еще живая душа.
Вечером в пятницу напомнила о себе супруга. Из восторженного телефонного монолога Сажин понял, что лечение шло своим чередом, хотя процедурам, фитотерапии и массажам обе его любимые женщины предпочитают солнечные ванны на пляже, у них все нормально, так что беспокоиться ему не о чем.
Поговорив, он с расстройства выпил большую рюмку водки, дождался по телевизору последних новостей и спать лег глубокой ночью в твердой уверенности отоспаться досыта…
Телефон ни в какую не умолкал, пробуждая в Сажине зверя. Вскипая праведным гневом человека, поднятого в законный выходной ни свет, ни заря, он протянул руку к трельяжу, где соловьем заливался аппарат, сорвал трубку и раздражительно гаркнул: «Да!», намереваясь послать любого, посмевшего заикнуться: «А Тамару можно?» к чертовой матери.
— Спишь, Евгений Александрович?
Сонливость как ветром сдуло. Сажин оторвал растрепанную голову от смятой подушки, растирая все еще слипающиеся глаза.
Ошибки не было. Густой бас в трубке принадлежал никому иному, как начальнику Департамента генерал-майору Наумову.
С какой стати он потребовался начальству в такую рань, в выходной, и потому напрямую, минуя секретаршу Верочку?
— Уже нет, — зевая, ответил он и сел, почесывая грудь. — Я вас слушаю, Николай Васильевич.
— Жду тебя ровно в десять.
И все; ни слова, ни полслова больше. Трубка запикала, оборвав разговор.
Пересилив себя, Сажин встал и отправился в ванную; крякая, принял холодный душ. Причесав мокрые волосы и насухо вытеревшись огромным махровым полотенцем, вышел уже совершенно другим человеком. Завизжала электробритва, съедая со щек белесую щетину.
Евгению Александровичу Сажину было сорок пять лет, и восемнадцать из них, окончив факультет журналистики МГУ, проработал в известной спецслужбе, тогда еще носящей аббревиатуру КГБ. Последние три года в должности старшего оперуполномоченного оператино-розыскного подразделения. Возраст не сильно сказался на Сажине. Он до сих пор сохранял молодцеватую подтянутую фигуру, был плотен и физически силен. Вот только подводила рано поседевшая, но все еще густая шевелюра…
Чайник закипел в считанные минуты. Обжигаясь, он хлебал чай крошечными глотками, жуя наскоро сооруженный бутерброд. После оделся в темный, купленный за бешеные деньги на ярмарке в Сокольниках, костюм, поправил перед зеркалом выглядывающие из рукавов манжеты рубашки, повязал галстук.
