Отца скоро перевели в Киров, дочь начальника отделения милиции Лилия Кисельникова пошла учиться в привилегированную женскую гимназию и… начала шкодить по-черному. Еще совсем соплявка, училась она средне, зато дралась «на отлично» — на квартале ее знали жесткой. В друзьях были одни мальчишки, а девчонок она просто поколачивала. Или схватит в охапку и сунет головой в снег. Мать одной такой страдалицы нередко кричала вдогонку: «Бандитка! Бандитка!» Лилю это слово обижало — какая же она бандитка?! А то встретит одного мальчугана, который белого песика замучил, размахнется портфелем и по морде — фьюить! А портфель из мешковины пошит, в нем пенал металлический, куча книг — тяжелый…
После школы пошла в лесотехникум, позже закончила политехнический институт, долго работала в строительной отрасли. По мужу она теперь была Широкова. И часто ездила в Ленинград — искала свои родовые корни.
Однажды ехала по городу на трамвае, и словно что-то кольнуло внутри, подсказало: «Вставай, выходи — твоя остановка». Вышла и точно — родное место! На внутреннем дворике стоял стол — мужики-пенсионеры жучили в домино. Подошла, представилась, разговорились. Спросила про старика Видякина. Оказалось он погиб от фугасной бомбы… Потом доминошники показали, где расположено домоуправление. Там подняли домовую книгу довоенного времени, где значилось, что Земская Лилия Дмитриевна родилась 5 марта 1936 года в Ленинграде, ее отец Земский Дмитрий Александрович, мать — Чайкина Елена Титовна…
— Во флигеле как раз был ЖЭК. И там сразу отыскали домовую книгу… А война выбила из памяти — и как маму зовут, и как папу зовут. Ну напрочь все выбито. Но в домовой книге все отмечено. И мне сразу дали выписку. А до этого у меня вообще на руках никакого документа не было, — рассказывает Лилия Семеновна. — А еще я целую неделю ходила на Пискаревку. Каждый надгробный камешек прочитала. Кто похоронен… Потом одна женщина говорит: «Девушка, вы каждый день ходите. Кого-то ищете?» — «Да, я ищу могилу отца…» — «Что вы, милая-дорогая, на Пискаревском кладбище много безымянных могил. Бесполезно вы ищете…» Да, тут и я вспомнила, как собирали трупы, как вывозили. По отцу потом делала запросы в несколько архивов. Только один ответил, что погиб в марте 1942 года на обороне Ленинграда. Захоронение неизвестно. Но блокадники Ленинграда сделали очень хорошее дело. Все — от детей до пенсионеров — кто попал в этот котел, кто погиб в Ленинграде или за Ленинград, занесены в Книгу Памяти. Книга в 33 томах. Все тома большие, красные по цвету, с золотыми буквами на обложке. И в 10 томе, на 367 страница значится Дмитрий Александрович Земской. Я и маму искала на Пискаревке, но мне посоветовали: ищите на Кировском заводе. И я пошла на Кировский завод — а это такая махина. Километр туда, километр сюда… От Кировского завода идет красненькое кладбище. Там хоронили тех, кто на заводе умер. Но до 1946 года все документы сгорели. Что меня там удивило — это кладбище, словно парк. Часовенку проходишь, и все асфальтные дорожки под номерами. У смотрителя план кладбища на стене. А оно очень большое — за речкой все продолжается и продолжается. Заходишь — первый памятник офицерам. Второе захоронение — летчиков… А третье — гражданское захоронение рабочих Кировского завода. Там тьма людей — но захоронение безымянное.
Теперь у нее было не только три фамилии (Земская, Кисельникова и Широкова), но даже две даты рождения (по интернатской выписке, составленной визуально, в Слободском, год рождения — 1937) и два отчества. И чтобы доказать, что Земская и Кисельникова — одно лицо, пришлось обращаться в суд.
Сирена!!!
…Безумный страх и инстинктивное желание бежать, прятаться — эта коренная память о пережитом преследовала ее еще долго, очень долго.
Как-то в пионерском лагере, где отдыхала десятилетняя Лиля, вздумали играть в войну. Разделились на две команды. Красненькие лоскуточки вечерами шили — по числу этих захваченных тряпочек в итоге будет определен победитель. А еще надо найти горн, знамя и барабан — прямые атрибуты победы…
И вот вначале соревнований завели сирену!
И сразу все всколыхнулось, сразу померкла мирная жизнь. Какая игра, какие лоскутки и барабаны?! Куда, зачем? Одна мысль бьет в висок: надо бежать, надо где-то схорониться. И она сломя голову помчалась куда-то в поле, как жучок, зарылась в солому и напрочь забыла о времени.
Искали ее трое суток…
Блокадный Ленинград. Хроника
Октябрь 1941 г.
В городе прошло очередное снижение продовольственных норм по карточкам: рабочие и ИТР стали получать по 400 граммов хлеба в день, служащие, иждивенцы и дети — по 200.
Руководство Ленинграда опасалось: если немцы устроят диверсию, забросят в город фальшивые хлебные карточки, в условиях начавшегося голода и нехватки продовольствия это приведет к катастрофе. Поэтому принимается решение: «В целях пресечения злоупотреблений продовольственными карточками и недопущения получения продовольственных товаров по возможным фальшивым карточкам провести с 12 по 18 октября 1941 года перерегистрацию выданных карточек на октябрь месяц».
В итоге число хлебных карточек уменьшилось на 80 тысяч.
С 20 октября состав ленинградского хлеба следующий: 63 процента ржаной муки, 4 — льняного жмыха, 4 — отрубей, 8 — овсяной муки, 4 — соевой муки, 12 — солодовой муки, 5 процентов заплесневелой муки.
Чтобы увеличить объем продукции, к муке добавляли в два раза больше воды, чем было предусмотрено нормами — в итоге хлеб на ощупь напоминал глину.
Ноябрь 1941 г.
Гибель от бомбежки судна «Конструктор», на борту которого находились в основном эвакуируемые из города женщины и дети. В ледяной воде погибли более 200 человек.
7 ноября в честь праздника выдали дополнительно: детям по 200 граммов сметаны и по 100 граммов картофельной муки, взрослым — по 5 соленых помидоров.
Но неделю спустя вновь снижены продовольственные нормы: по рабочей карточке стали отпускать 300 граммов хлеба, по карточкам остальных категорий — 150.
К середине месяца, к концу навигации в город было доставлено 24 тысячи тонн зерна, муки и крупы, 1 130 тонн мясных и молочных продуктов. Это продовольствие растянули на 20 дней.
20 ноября уже в пятый раз за войну снижены нормы выдачи продовольствия: по карточке рабочего стали отпускать 150 граммов хлеба в день, по карточкам служащего и иждивенца — 125.
22 ноября начала работу ледовая трасса на Ладожском озере — «Дорога жизни». До двадцатых чисел апреля по ней в блокадный город было доставлено 360 тысяч тонн грузов, из которых почти 80 процентов — продовольствие.
В ноябре в Ленинграде от голода умерли 11 тысяч человек.
Заморыш… из Кировского района
…Долго добирался, долго искал по записанному на клочке бумаги адресу нужный дом в поселке Оричи, потом удобное место для парковки. А время неумолимо текло и текло. Предупрежденная звонком Надежда Михайловна Мартьянова меня, пожалуй, уже заждалась, потеряла.
Но ничего. Затянувшиеся адресные хлопоты, наконец, благополучно закончились, мы радушно встретились, познакомились. И потянулся не спеша разговор-воспоминание.
Играли в «зубарики», в «маялку»
— Нас, детей, в семье было четверо: три старших брата, а я самая маленькая. Порождению — с октября 1931 года… Отец работал машинистом на поезде. А мама. Мама у меня была дворянкой. И она вышла замуж не за того человека, кого ей сватали. А вышла наперекор, по любви. И ее сразу от семьи отстранили. Отодвинули. Все, нет ее для прежней семьи. Ее родные сестры, мои тетки — они и меня не признавали. Вот у тети Насти напротив нас дом был, через дорогу. И еще бабушка была жива, мамина мама. А мы в казаки-разбойники играем, прибежим туда, прячемся. А бабушка любила у окна сидеть. Но как только нас увидит, сразу — раз: закрывает, занавешивает все окна и уходит в комнату. Чтобы только на нас не смотреть.
