— Отряд Черного…
— Пан Власик, почему вы считаете меня глупее, чем я есть? Провалился, не оправдал надежд ваш Черный, вот и весь сказ. Потому вы сегодня и нацеливаете меня на него, потому и хотите прилепить меня к нему. Чтобы было на кого вину сваливать.
Пан Власик не возразил, но и не подтвердил догадки Василия Ивановича. Он, словно раньше и не упоминалось о Черном, вдруг повел разговор о том, что в эти дни, когда солдаты вермахта уже вышли к Волге, здесь нужно объединить все национальные силы, что на сегодняшний день основная цель всех подлинных патриотов Белоруссии — создание своего национального правительства.
Пространно, красочно говорил, суля всяческие блага тем, кто без промедления примкнет к этому движению. А закончил и вовсе неожиданно:
— Не буду скрывать: мы долго и внимательно приглядывались к вам, пан Шапочник. И теперь мы протягиваем вам руку на дружбу во имя нашего общего и великого дела!.. А что касается пана Золотаря… Вам стоит только подать сигнал…
Ушел пан Власик, беззвучно прикрыв за собой дверь, Василий Иванович согнал с лица дежурную доброжелательную улыбку и устало-опустился на стул. Не на свой, а на тот, который стоял в самом темном углу кабинета: чтобы хоть несколько минут побыть самим собой и не дать кому-нибудь ненароком подсмотреть это.
Сначала в голову лезли исключительно черные мысли, и вдруг словно просветление нашло: а не потому ли фашисты разрешили легализироваться местным националистам, что дела на фронте не так хороши, как хотелось бы?
Осенила эта догадка — сразу вспомнил, что гитлеровское командование уже неоднократно сообщало: дескать, начинаем последний, самый решительный штурм Сталинграда, дескать, теперь-то обязательно падет эта большевистская крепость.
Василий Иванович повеселел. И уже не с раздражением, а с насмешкой подумал, что и о настоящих патриотах Белоруссии, которые будто бы группируются вокруг националистов, врет пан Власик, вульгарно врет! Не патриоты, а чистокровное отребье они, ваши единомышленники, пан Власик! Верные же сыны Белоруссии сейчас бьются с фашистами на фронтах войны, партизанят в здешних и других лесах, лишая вас спокойствия!
И он мысленно стал перебирать в памяти имена белорусов-партизан. Вспомнил Защепу и всех тех пинских, о ком Виктор рассказывал, Николая Павловича, деда Евдокима и многих других. Никак, около сотни имен вспомнил уже, а память знай себе подсказывает и подсказывает. И, тихонько и радостно засмеявшись, Василий Иванович подошел к своему столу и решительно сел за него.
Через несколько секунд лицо Василия Ивановича опять стало строгим и чуть туповатым, самодовольным: он вновь приступил к исполнению своих обязанностей.
4
Понял Стригаленок, что не партизанским отрядом, а самой настоящей бандой верховодит Дмитро, стал избегать встреч с Галннкой, обходить стороной ее хутор. Надеялся таким способом разорвать тенета, в которые так неожиданно угодил. Но однажды, когда, лакомясь ягодами, он вышел за линию охранения роты, словно из-под земли вдруг появился Рашпиль. Ощерился вроде бы в радостной улыбке, но спросил холодно, почти зло:
— Или к Гальке дорогу забыл?
Стригаленок начал оправдываться, безбожно врать, ссылаясь на обстановку и придирки командиров. До тех пор молол всякое, пока Рашпиль не перебил его:
— Заткни фонтан! И вот тебе наш последний сказ: или умей ценить нашу дружбу, или… Да ты оглянись для интересу.
Стригаленок оглянулся и увидел сзади себя бандита с такой рожей, что пропала всякая охота спорить, сопротивляться.
С того свидания и пошло: он заглядывал к Гальке раз или два в месяц, сообщал ей то, что предназначалось для Дмитра, а взамен получал и горячие ласки, и кое-что материальное. Правда, особо ценного больше не давали, но оккупационных марок отваливали порядочно; и шматок сала — в придачу.
Нет, каких-то особых военных секретов он не выбалтывал, больше так, по мелочам, промышлял. И то, что он самый заурядный предатель, окончательно понял лишь после того, как из засады был убит Защепа, о маршруте которого Стригаленок проболтался просто так, чтобы сказать хоть что-то.
Понял это — сначала испугался до дрожи во всем теле, может быть, с час мучался мыслью о том, что следовало бы пойти к начальству и чистосердечно покаяться. Не пошел, не покаялся: никаким раскаянием не исправишь сделанного, а вот себя, свою карьеру — наверняка погубишь. Он решил, что и сам достаточно умен и силен для того, чтобы начать жить по-новому.
И какое-то время крепился, вернее — насиловал себя: и к Гальке не захаживал, и с товарищами по роте старался мир наладить.
Но партизанский паек был так ничтожно скуден…
5
Старший лейтенант Константин Яковлевич Пилипчук искренне считал, что дисциплина — основа боеспособности армии, а точное соблюдение распорядка дня — одно из ее слагаемых. Поэтому с первого дня формирования бригады бился за то, чтобы заставить всех точно выполнять и уставы и все прочее, определявшее поведение партизан в тот или иной момент. Причем, если рядовым партизанам или командирам рот и батальонов было достаточно приказать, чтобы все эти требования стали для них непреложным законом, то как быть с командиром бригады? Ему не прикажешь, ему — в недавнем прошлом человеку сугубо гражданскому — почти год пришлось доказывать, что раз сейчас по распорядку дня то-то, значит, так и должно быть: уж очень привык Александр Кузьмич к тому, что, если пришел к нему человек, — немедленно брось все дела и займись с ним, помоги ему разрешить сомнения или просто поговори так, чтобы он ушел от тебя посветлевшим.
И конечно, доказывать пришлось, прежде всего личным примером…
Но сегодня, едва пробежав глазами первое донесение, полученное через Ольгу от Василия Ивановича, Пилипчук сразу же почти побежал к командиру бригады, бросив дежурному по штабу:
— Передай Николаю Павловичу, чтобы немедля шел к комбригу!
Александр Кузьмич жил в домике, стоявшем на самой окраине деревни, а штаб бригады располагался в центре ее. Почти в километре от штаба, у самого леса, стоял тот домик. Непорядок? Да еще какой! Но тут товарищ. Иванец настоял на своем, откровенно заявил, когда Костя Пилипчук однажды все же допек его своими разговорами об опасности жизни на окраине деревни:
— Опасно, говоришь? А почему? Здесь наиболее вероятен внезапный удар противника? Если это тебе точно известно, если без колебаний веришь в это, тогда давай так организуем службу, чтобы напрочь исключить его, этот внезапный вражеский удар!
И вот почти километр пришлось сейчас прошагать старшему лейтенанту. За весь этот путь он только однажды подумал о том, что сейчас по распорядку дня, разработанному им же самим, командир бригады никак не ждет его, что их плановая встреча должна обязательно состояться еще через час и десять минут. Однако не замедлил шага: с такими новостями, какие содержит полученное донесение, не можно, а должно являться в любое время суток.
Командир бригады действительно удивленно взглянул на Пилипчука, когда он без стука ворвался в горницу, но ничем не выразил своего недовольства.
— Вот, от Ольги, сегодня получено, — сказал в оправдание Пилипчук и протянул донесение. — Как видите, все подтверждается! И про Черного, и про…
— Может быть, все же позволишь сначала мне самому прочесть? — спокойно, без тени раздражения, спросил Александр Кузьмич и оседлал нос очками.
Пилипчук замолчал. Ни слова не сказал даже тогда, когда пришел запыхавшийся Николай Павлович. Только глянул на него торжествующе.
Ох, как невыносимо долго читают они донесение! Нарочно, что ли, время тянут? Чтобы позлить его, испытать его терпение?
В донесении сообщалось то немногое, что Василий Иванович узнал о банде Черного, сжато, но точно давалось определение ее сути: фашистский выкормыш, предназначенный исключительно для того, чтобы своими действиями подорвать партизанский авторитет в глазах местного населения.
Этот вывод подтверждался фактом: Василий Иванович точно назвал даже место, где фашисты уничтожили всех, кого провокаторам удалось сманить в лес.
Писал Василий Иванович и о том, что, если верить слухам, где-то в соседнем районе базируется еще одна подобная банда: в деревне Козевичи она обчистила огороды не только прислужников фашистов, но и самых обыкновенных жителей; так сказать, с одинаковой силой по тем и другим ударила, будто подчеркнула, что для нее все равны. И еще две подводы угнала.
Упоминалось в донесении и о пане Власике как о представителе так называемой Белорусской народной самопомощи; давались его приметы и особо подчеркивалось, что тот почему-то настойчиво пытается установить деловые контакты с ним, Опанасом Шапочником.
Подробнее же всего говорил Василий Иванович о том, что сейчас фашисты намереваются и вовсе безжалостно ограбить деревни, не только все продовольствие, но и молодежь у них украсть.
