Вторая повешенная была пожилой, полноватой, седой, лицо, скованное холодом, было спокойное, мудрое. Из мужчин бросался в глаза старик, большой, широкий, с черной окладистой бородой, со связанными на спине руками.
Женщины плакали в голос, изредка касаясь руками босых ног казненных…
— Когда их повесили? — спросил я старуху, находящуюся рядом со мной.
— Два дня уж. — Старуха варежкой вытерла слезы. — Не давали подходить близко, не то что снять да похоронить…
— Кто же это сделал? — Ко мне пододвинулись еще две женщины и подросток. — Вы видели, как это было?
Женщины удивились:
— Как же не видеть? Все село согнали. На наших глазах совершалось злодейство.
— Что это за люди? Ваши односельчане?
— Все наши. Коммунисты. Скрывались в лесах, нападения делали. А женщины — мать с дочкой, она учительница Екатерина Васильевна, а дочка, Светочка, ученица… Вместе их и казнили. Муж у нее, отец Светочки, тоже учитель, комиссаром в армии служит… Как они прощались, так все село в голос плакало… Хорошие были люди, душевные…
Это объясняла женщина, что стояла перед девушкой на коленях.
Я спросил ее:
— А кто их казнил, вы запомнили?
— Как же не запомнить зверя такого!.. Покоя от него не было. Всех собак пострелял. Идет улицей, собака залает, он ее тут же решает жизни…
— Сможете узнать его в лицо?
— Я смогу, товарищ командир, — перебивая женщин, ответил подросток. Когда пурга была, я вел его лошадь до самой Росицы и обратно. По-русски знает…
Я повернулся к Чертыханову и к разведчикам. Они стояли плотной стеной и угрюмо смотрели на виселицу.
— Приведите сюда всех пленных!
Сержант Мартынов дал знак разведчикам и скрылся в толпе, которая разрасталась и становилась все крикливее. Чертыханов посоветовал, шепнув на ухо мне:
— Надо бы снять их?..
— Чуть позже…
Пленных привели на площадь, разномастно, совсем не по-воински одетых, побывавших в огне и понявших войну по-настоящему, теперь уже по-русски; у некоторых виднелись повязки на ранах. Их расположили перед виселицей полудугой, человек двести. Они равнодушно взирали на казненных, дуя на руки, пританцовывая на холоде, должно быть, давно привыкли к такому зрелищу, и оно их нисколько не занимало.
Я сказал подростку:
— Ищи.
— Вот он.
Мальчик указал на невысокого и неказистого человека в серо-зеленой шубе с меховым воротником, в серой каракулевой папахе советского полковника; папаха была великовата и наползла ему на уши; из-под нее высовывался хрящеватый нос, острый на конце; глаза небольшие, холодеющие льдом, а губы полуоткрыты в улыбке.
Я сделал знак, чтобы он вышел из строя. Немец оглянулся на соседей, убеждаясь, его ли вызывают. Солдат с повязкой на голове, высокий и угрюмый, вытолкнул его из ряда. Тот робко приблизился ко мне, все так же скверно и липко улыбаясь.
— Он? — спросил я женщин.
— Он самый!
Толпа загудела, зашевелилась, придвигаясь к нам.
— Тут и другие каратели есть. Вешатели! Вот они!..
Несколько женщин подбежало к пленным. Они схватили и выволокли на площадку еще троих. Немец хорошо говорил по-русски и отвечал на вопросы сам. Я показал ему на повешенных.
— За что?
— Партизаны. — Он пытался обосновать свою жестокость. — А партизаны это есть бандиты. По законам немецкой армии все бандиты должны быть, — он коснулся шеи и вскинул руку вверх, — повешены.
Я кивнул на девушку.
— Она тоже бандитка? — Гестаповец молчал. — Бандит она? Говори!
— Она дочь коммуниста, дочь комиссара, — начал он, озираясь по сторонам.
К тем троим истязателям кинулась толпа женщин, сомкнулась над ними, страшная и беспощадная.
— Стойте! — крикнул я и выстрелил из пистолета в воздух. Женщины остановились. — Не марайте рук об эту падаль! Отойдите! Их будут судить по нашим, по советским законам. Расплаты им не избежать.
В штабе батальона, расположенном в кирпичном здании сельпо на нижнем этаже, я постепенно остыл от пережитого, сел на лавку и задремал, облокотившись на подоконник. Очнулся сразу же, как только в помещении очутился командир бригады. Он на ходу стащил с себя шлем, швырнул его на лавку и сел к столу, кивнул мне, улыбнулся.
— Отдохнул, комбат? Отдыхай. Бой только начинается. Известно ли тебе, что в Саратове мы разгромили целый гарнизон — батальоны полка СС «Великая Германия» со всей техникой, с войсковыми тылами, со складами… Понимаешь, что нас ждет впереди. Разведка донесла, что сейчас сюда движутся танки и пехота. Будут массированные атаки. Как можно быстрее организуйте оборону. Особенно западной стороны. Да и с юга пойдут. Я свои машины поставил в укрытия, в засады. Если мы не удержим этот населенный пункт, то всем нашим прежним усилиям грош цена.
— Должны удержать. — Я спросил подполковника Оленина: — Ну, а на мою, на западную сторону, ты выделил танки?
— Твоя сторона — главная, как же ее оставлять без прикрытия? — Он встал и надел шлем. — Что ж, держись, комбат. Мой КП за селом, рядом со скотным двором. А недалеко от меня — пожарная каланча. Там меня и ищи.
— С каланчи-то видней, конечно. — Я усмехнулся, провожая его до двери. — Гляди, как бы не обошли нас с севера. Сыграем мы тогда в котел…
— Там у меня артиллеристы. Не пустят…
Началась упорная, тяжелая, кровавая битва за этот стоявший на перекрестке населенный пункт, и длилась она до самой ночи.
Массированный удар танков противника мы приняли в полдень. С чердака избы, стоявшей на возвышении с краю села, я, как на ладони, увидел вражеские машины. Черные коробки вереницей двигались по западной дороге, где укрылись в засаде наши танки и пехотинцы, ползли они веером и по целине тащили следом за собой пышные шлейфы снежной пурги. В клубах белой пыли, как в тумане, смутно различались ломаные цепи солдат. Танки приближались двумя волнами, охватывая село с запада и с юго-запада.
— Эх, сколько! — Чертыханов, глядя в бинокль, зацокал языком. — Не жалеют техники. Вот работка предстоит, товарищ капитан. За одну смену не управимся. Придется задержаться на сверхурочное время.
— Придется, Прокофий, — сказал я, ощущая, как что-то тоскливое, сосущее зашевелилось под ложечкой, холодя и опустошая. Я забыл о себе, о Нине, о жизни и смерти. Мысль сосредоточилась на одном, грозном и важном: танки противника.
— Со счета сбился. — Чертыханов отнял от глаз бинокль. — Насчитал больше пятидесяти и сбился. При случае, товарищ капитан, заранее дайте мне разрешение действовать, как сочту нужным. Не сердитесь на меня.
Я не ответил: знал, что он даже под угрозой смерти, если понадобится, уйдет охотиться на танки.
— Нам надо спуститься вниз, скоро обстрел начнется, дом этот у них наверняка на примете, — сказал Чертыханов.
— Успеем, — ответил я, не отрывая взгляда от дороги. В каком месте устроили засаду наши танкисты, я не знал, и с возрастающим нетерпением и любопытством ожидал, когда же они обнаружат себя и ввяжутся в битву.
Танки, поднимая бурю, приближались и по целине и по дороге с одинаковой скоростью, без единого выстрела. И Чертыханов отметил с презрением.
— В психическую пустились.
Первый залп прозвучал на дороге из засады.
Танки, увеличивая скорость, накатывались на село. Стреляли на ходу. Уже загуляли по улицам, загрохотали трескуче и резко минные разрывы. Легко, с костяным хрустом отхватывались углы зданий, сносились, как перышки, кровли, большими кострами занимались дворы…
Снаряд, влетев в окно нашей избы, разорвался под нами, выбил потолок, и мы чуть не провалились в пробоину.
— Уходите! — крикнул Чертыханов и силой потащил меня с чердака, сердито ругаясь. В образовавшуюся дыру мы спустились сперва на печь, еще теплую, затем спрыгнули на пол и выбежали из избы.
Село сотрясалось от взрывов, казалось, не оставалось ни одного места, которого бы не коснулся огонь. Едкий чад стлался по улицам, все более уплотняясь. Мимо нас старший лейтенант Скнига с двумя бойцами тащили противотанковую пушку. Шапка у Скниги сдвинута на затылок, лицо закоптилось, кончики молодцевато подкрученных усов поникли, под ними блестел оскал зубов — он с усилием толкал пушку.
— Где вторая пушка? — спросил я.
— Нет пушки, — с ожесточением ответил старший лейтенант и выругался. Разбили вдребезги, сволочи. Прямое попадание. Двое ребят ранены, один убит. Но прежде чем выйти из строя, они подожгли три танка… Сейчас перемещаюсь на южную дорогу к Рогову, как ты велел… Там, — он махнул перчаткой в западную сторону, — оборона крепкая, там им не прорваться.
В это время с визгом врезалась в дорогу и брызнула жужжащими осколками и комьями земли и снега мина; бойцы, сопровождавшие пушки, мгновенно легли, мы прижались к стене избы. Оторвавшись от стены, Скнига беззлобно выругался.
