может уязвить мужское самолюбие, и тогда у мужчины может сработать пусковой механизм отстаивания своего авторитета, пусть и в извращённой, но в «понятийной» для него форме — он просто отработает «по понятиям». Особенно если он был воспитан в такой парадигме, где у настоящего мужчины всегда должно быть много денег и много женщин, которые должны перед ним склоняться. А та, которая не склонилась, да ещё и посмеялась, по сути, запускает кнопку обострённой мужской идентичности. И, как правило, это насильственное действие, хоть и непреднамеренно спровоцированное, уже трудно развернуть в обратную сторону, т. к. у мужчины, по его «пацанской идеологии», другого выхода из унижающей его ситуации не остаётся.
При риске возникновения подобной ситуации, когда мужчина настаивает на знакомстве, девушке лучше сослаться на плохое самочувствие, спокойно проговорить это, без возмущённых и унизительных тирад. Тогда даже самый оголтелый «братан» ничего не сможет возразить, потому что при таком отказе его личность, его мужское самолюбие никак не задеваются. А когда у него нет уверенности в том, что девушка отказывает исключительно из-за плохого самочувствия, он будет думать, что отказ дан по иным причинам: ты не красив, ты беден, у тебя не брендовая одежда и т. п. И если парень действительно беден и отчаянно пытается выбиться в люди и показать, что он «крут», то этот отказ для него вообще моральная рана.
Ещё во Вторую мировую войну сохранялся достаточно высокий статус сестёр милосердия, который сам по себе обезоруживал. Именно милосердие в этом статусе обезоруживает. В раненом человеке пробуждается та самая вторая доминанта, на поверхность выходят какие-то другие инстинкты — сыновние или братские. А если женщина (медицинская сестра в госпитале) выполняет свою работу только отстранённо, так сказать, в «лучших» современных традициях «психологической отстранённости», когда считается, что для объективности восприятия картины состояния пациента не надо вступать с ним в эмоциональный контакт, подключаться к нему смыслами, то для неё целью работы становится только зарабатывание денег. При таком подходе она и сама не развивается в парадигме милосердия и на корню срезает эти «братские» ростки, готовые тянуться ей навстречу. Что-то очень важное не улавливается тогда. И вообще, этот тезис, что отсутствие эмоциональной связи делает познание другого человека более объективным, абсолютно не выдерживает критики. Как же тогда, к примеру, супруги познают друг друга при наличии теснейшей эмоциональной связи?
История преподобноисповедницы Параскевы (Матиешиной) хорошо иллюстрирует ответную реакцию (в данном случае — заключённых) на милосердный, эмоционально включённый подход. Она была сослана в годы гонений на веру, работала поварихой на лесоповале, где преобладали «уголовные элементы». Примечательно, что уголовники уважительно называли её «сестрой» и даже ругаться не смели при ней. Она не то что останавливала их ругательства, но её внутренняя настроенность и вовлечённость в их судьбу словно призывали этих мужчин возвыситься над самими собой.
Уже сама идея сестёр милосердия сопровождается внутренней чистотой, которая даже в самых чёрствых сердцах способна пробудить нечто высшее. А когда в современной парадигме все акценты смещены с внутреннего на внешнее, и женщина должна быть скорее всегда физически привлекательной, то и на работе она остаётся таковой. Конечно, мысль не в том, чтобы девушка на работе была «страшненькой», никто не против красивых девушек среди медицинского персонала. Здесь имеется в виду то, что подобный коктейль из красивой внешности и современного подхода «психологической отстранённости на работе» со стороны носительницы этой внешности и способен вызвать эффект неконтролируемого насилия у определённого контингента пациентов. Эта отстранённость красивой девушки считывается ими как равнодушие и даже пренебрежение. На самом деле, трудно понять, как медсестра может оставаться медсестрой, этой последовательницей сестёр милосердия, психологически отстраняясь от пациентов. И опыт людей, выживших в экстремальных условиях ссылок и лагерей, опровергает предубеждение о том, что чрезмерная вовлечённость человека в проблемы другого разрушает его самого. Напротив, только психологическая солидарность способна дать человеку иммунитет против запредельных условий существования.
Если отнестись к общению разумно, то можно просто помнить некоторые принципы духовной безопасности. Если видим, что ход мышления человека запутанный или аномальный, то, может быть, именно в этом конкретном случае не надо глубоко погружаться в ход его мыслей. Его ситуация целиком не ведома. И особенно не стоит рисковать в том случае, если у человека есть в голове какие-нибудь «тараканы». Они, как известно, имеют свойство «перекочёвывать» из головы в голову, что действительно может стать печальным [216].
У Виктора Франкла [217] есть такая мысль, что если медсестра просто выполняет свой функционал, то в случае потери работы она будет испытывать неудовлетворённость жизнью. Дело в том, что в своё время она не раскрыла в себе человека, не была активна в своих человеческих проявлениях с другими людьми. Поправить пациенту подушку не входит в обязанности медсестры, но ты поправила, сказала ласковое слово, приободрила человека. Ты развиваешься как человек. «Задним умом» всё это кажется простым и естественным, отсюда и тоска о не сделанном вовремя. Если есть желание, можно прочитать историю медсестры Любочки из книги «Отец Арсений» (глава «Доброе слово») [218].
В контексте проблемы возможного сексуального насилия речь идёт даже не о том, что женщина, всегда стремящаяся выглядеть сексуально (и в помощь ей в этом «агрессивная» косметика), может как-то провоцировать раненого. Смысл кроется в том, что эта психологическая отстранённость, помноженная на холодный функционал, может вызвать у раненого ощущение собственной униженности и всколыхнуть в его душе чувство ожесточения и, как следствие, гневный порыв к действию — «да не доставайся же ты никому!» Потому что в его восприятии: пришла безразличная кукла, поставила укол, одновременно болтая по телефону с подругой, при этом ведя себя так, будто его вообще не существует. И если невозможно достичь общения в любви (в широком смысле этого слова), то возникает «дьявольский» посыл достичь его всеобщим разрушением — хоть так, но ты на меня внимание обратишь! [219]
Унижает больше всего то, что тебя не замечают в принципе. Не в том смысле, что с тобой не поздоровался врач, встретив в коридоре, не имея просто временного ресурса здороваться с каждым пациентом в больнице. А смысл кроется в том, что при непосредственном контакте людей человеческая связь — словом, добрым взглядом, да даже только дружеским жестом — это всё очень важно в современной суете дней для того, чтобы не потеряться, не стать механическим роботом. Причём важно для обеих сторон общения.
