Если у человека нет конструктивных целей, он будет стремиться к патологическим. Потому что само стремление к цели заложено в природе человека. Существует принцип святоотеческого объяснения страстей, когда страсти рассматриваются как извращённые добродетели. Не можешь достичь единства в конструктивном общении, значит, вылезет на поверхность деструктивное разрушение. А, соответственно, если контакт возник уже на уровне сопереживания, милосердия и доброй улыбки, то это значит, что процесс пошёл по конструктивному каналу. В противном случае, если контакта не случилось, а интерес появился, процесс может войти в русло ненависти.
Святитель Игнатий Брянчанинов советовал: если ты испытываешь к кому-то гнев, то сделай что-то доброе для этого человека, и тогда энергия гнева перейдёт в другое русло. Понятно, что все человеческие средства (и приведённое выше, в том числе) работают только совместно с молитвой. И если сам по себе человек двигается в некоем векторе ненависти, то от того, что он нальёт чай человеку, которого ненавидит, мало что изменится. Потому что сам человек живёт в таком непримиримом состоянии. Но в целом, если мы стремимся к нормальному единству с другими людьми — к единству в чём-то правильном и хорошем, а не к единству в извращённых и патологических интересах, — то если даже в рабочем моменте мы «вскипели» в недопонимании, любая мелочь в виде той же чашки чая или улыбки, любой другой добрый жест как тумблер могут переключить нашу нейрофизиологическую полноту, и мы словно «вдруг» испытываем к человеку расположение.
Так и если медицинская сестра будет вести себя как сестра милосердия, то тогда она действительно будет вызывать к себе совершенно иные чувства. И необязательно для этого быть замарашкой. Главное, в стремлении быть привлекательной не достигнуть противоположного эффекта — эффекта непроницаемой куклы, когда девушка и внешне непроницаема под слоем косметики, и эмоционально непроницаема под установкой психологической отстранённости. Тогда пациент и чувствует, что вообще не существует для неё, что он полный ноль в её глазах.
Мы уже упоминали в книге про Сухановскую тюрьму особого режима. Один из узников этой тюрьмы вспоминал, что, несмотря на жесточайшие телесные испытания, нестерпимее была боль от психологического ощущения того, что ты никто для этих людей, волею судеб поставленных над тобой в тот момент. Когда конвой вёл его по тюрьме на пытки, проходя мимо открытых дверей кабинетов, он слышал, как женщины из отдела кадров обсуждали предстоящие отпуска, сотрудники между делом рассуждали на отвлечённые темы. Будто и не было рядом людей с этим чувством вселенского горя и колоссальной несправедливости в сердце. Вот это ощущение, словно люди — это деревянные поленья, которые можно взять и обстругать, как тебе вздумается, — это ощущение убивало.
И всё-таки можно предположить, что немецкие лагеря были страшнее. Там отстранённость от узников была математически выверенной. В своих лекциях один автор объясняет, как сама атмосфера лагерей, их архитектура и весь быт были нацелены на низведение человека в ранг «никто». Для сравнения: если в городе в конце улицы ты видишь храм или фонтан, ты вообще вокруг себя видишь некое разнообразие, то немецкие лагеря были так спроектированы, чтобы взгляд узника всегда упирался в серую стену или в колючую проволоку. Одинаковая планировка, одинаковая форма эсэсовцев, всё вокруг одинаково-усреднённое — мозгу человека не за что было цепляться. Постоянные окрики охранки, что на них и пули жалко. Человеку постоянно подчёркивалось, что ничто из того, что он мог бы сделать, никак не повлияет на его спасение, т. е. внушалась мысль, что он никто, что его не существует. На человека не обращалось никакого внимания, он был просто номером. И вот эта потеря ощущения индивидуальности собственного существования — вот что убивало. Человек терял ощущение собственной жизни.
В советских лагерях были, конечно, не менее жёсткие условия существования. Но там, как кто-то считает (конечно, это мнение может носить и дискуссионный характер), было хоть какое-то отношение к человеку — ты был «контрой» (осуждённым за т. н. «контрреволюцию»), врагом системы, которого нужно уничтожить, но ты «был». Оставался хоть какой-то намёк на бытийность твоей отдельной личности.
В качестве зарисовки к нашей теме вспоминается одна паломница Соловецкого монастыря, которая ранее неоднократно подвергалась насилию. Она приехала, чтобы найти ответы на свои вопросы. Но даже в общении со священником у неё сохранялась манера разговаривать холодно и свысока, взгляд оставался дерзким и унижающим, а лицо искажала презрительная усмешка, будто с возрастом въевшаяся в него, — всё это указывало на глубоко укоренённый навык определённого поведения с противоположным полом. Вероятнее всего, её усмешка и презрительный отказ в глазах мужчин являлись своеобразным вызовом на дуэль.
В госпитале же, даже при определённых запросах в сторону медсестры, если она с непоказным сочувствием относится к пациентам, доброжелательно общается с ними, трудно представить такого полностью выжженного человека, который продолжал бы настаивать на своей программе при милосердном отношении к нему. Милосердие с насилием трудно коррелируются. Такого пациента могут приструнить и товарищи по палате, со стороны отчётливо видя всю непристойность данного предложения. А вот если медсестра будет строить из себя этакую холодную, отстранённую «мадам», то эти же товарищи ещё и приободрят: «Давай, дерзай!»
Если всё же какая-то недвусмысленная фраза и прозвучит, то совсем необязательно эту фразу разоблачать, не надо давать ей ход. В духовнической практике существует подобный подход. Когда ты чем-то недоволен и пытаешься на повышенных тонах доказать духовнику свою правоту, то он так мягко, не обличая, переводит тебя в совсем другое русло своим ответом на… не заданный тобою вопрос. Есть такой духовнический принцип: не отвечай на вопрос, который был задан, отвечай на вопрос, который должен был быть задан! То есть он не опровергает тебя, но своим ответом на непоставленный вопрос показывает необоснованность твоих домыслов. По этому же принципу, замяв развитие темы притязаний, добротой и человеческой сердечностью действительно можно обезоружить человека с его возможными агрессивными намерениями.
Вспомним литературные образы: Соню Мармеладову у Достоевского, которую на каторге называли «матушка ты наша», Любочку из главы «Доброе слово» в упомянутой книге «Отец Арсений» — поведение этих героинь вызывало и соответствующее отношение к ним.
Как соблюсти золотую середину в общении, находясь в военном госпитале в многочисленном мужском окружении? С одной стороны, тезис — эмоционально не вовлекаться, с другой стороны, что-то подсказывает, что при полном отстранении ничего не получится. Но если настроиться определённым образом, то
