— Я не говорил, что нам нужен фашизм, — сказал Фарриш, старательно подбирая слова. — Чтобы война закончилась победой, ее должны вести военные. «Армия граждан»… Ну, ясно, она состоит из граждан, а то из кого же? Но руководить ею должны военные, согласно военным законам, и по-военному — железным… железной…
— Железным кулаком?
— Вот-вот. Железным кулаком.
— Когда-то мы сочинили вам листовку. Вы помните, что в ней было написано?
— А как же! Она мне понравилась. Четвертое июля! Вот за это мы и воюем — за сильную Америку, чистую Америку, такую, которой можно гордиться!
— И за равенство перед законом?
— Конечно… только закон должны представлять мы. Нам нужна военная каста…
— А демократия?
— Разумеется. Но демократия должна быть как щит — сверкающая, крепкая, такая демократия, за которую каждый с гордостью пойдет воевать.
— Государство состоит не только из военных. Вы бы не продвинулись ни на милю, если бы не труд тысяч людей; вы никогда их не видели, никогда о них не слышали, но если они не работают заодно с вами, вы — ничто. У нас, как бы это сказать, индустриальное общество. То, что вы предлагаете, годилось, может быть, для Средних веков…
— В истории я слаб. Я — всего только командир дивизии. У меня пятнадцать тысяч людей, большинство из них я не знаю ни в лицо, ни по имени. Но я их заставляю действовать заодно, так? Я даже посылаю их умирать, а этого никто не требует от тех, о ком вы говорите!
— Я все же думаю, что из ваших планов ничего не выйдет. — Девитт говорил медленно, подчеркивая каждое слово. — Мы, как-никак, американцы. Мы не такой народ.
— Народ! — фыркнул Фарриш. — Народ распродает мой бензин. А я вот думаю, мой милый, не отстали ли вы от жизни?
Девитт уехал к себе в Верден. По дороге он думал; хорошо, что удалось хотя бы принять горячий душ.
Иетс, когда приглашал Ковалева, ни о чем не успел подумать; теперь же этот визит представился ему в новом свете, — он будто слышал, как Уиллоуби спрашивал вполголоса: «Опять Иетс что-то мудрит? Зачем он привел сюда этого бродягу?» И если бы такой вопрос задали Иетсу в лицо, он бы не сумел ответить. Что он хочет доказать? И кому? И разве это обязательно нужно?
Но Ковалев держал себя так просто и с таким достоинством, что опасения Иетса быстро рассеялись и он стал с интересом наблюдать, как состоялось знакомство, — словно встретившиеся в первый раз щенята, тихонько ворча, обнюхивают друг друга, — как в людях вспыхнуло живое участие, как наконец хозяева захлопотали, стараясь, чтобы гость почувствовал себя непринужденно.
Иетс понимал, что затея его удалась только благодаря терпимости Девитта и потому, что Девитт, организуя жизнь своих подчиненных в Вердене, в первую очередь имел в виду не этикет, а работу. Для своей маленькой группы — большая часть отдела еще оставалась в Париже в ожидании приказа — он реквизировал поместительный дом, где люди и жили, и работали. Несмотря на возражения Уиллоуби, он распорядился, чтобы офицеры и солдаты питались в общей комнате, хотя и за разными столами. Если бы Девитт не принял Ковалева, Иетсу было бы много труднее. Но Девитт сказал:
— Я воспитан в традициях гостеприимства. Мы все живем вместе; ваши гости — мои гости, — и первым пожал Ковалеву руку.
Уиллоуби внимательно оглядел могучую фигуру гостя и сухо заметил:
— Ничего себе… Но почему вы не выбрали более типичного образчика, Иетс?
— Я не искал образчиков, — отрезал Иетс. — Я привел сюда этого человека, потому что он много сделал для нас, и наш долг — хотя бы накормить его досыта.
— Ну, знаете, этак нам придется кормить пол-Европы!
— Не такая уж дорогая плата за кровь, — сказал Иетс.
— Возможности у нас ограниченные, — сказал Уиллоуби и добавил, брезгливо приглядевшись к сероватой массе в своей тарелке: — Честное слово, сэр, не грех бы нам потребовать более приличный паек…
Полковник лениво ковырял вилкой свиной паштет, разогретый прямо в консервной банке и отдававший жестью. Взглянув на Ковалева, он увидел, что тот методично отправляет паштет в рот, кусок за куском.
Девитту было досадно, что он не может поговорить с русским без посредника. Этот человек ему сразу понравился. Фигура и выправка замечательная, а это важно для солдата. Он оценил и взгляд Ковалева, который внимательно, ничего не упуская, изучал свое новое окружение, и то, как он быстро приспособился к новому для него обществу. По всему видно — воспитанный человек. Это тоже важное качество для военного.
Ковалев повернулся к Девитту.
— Что он хочет узнать? — спросил полковник.
Иетс нагнулся вперед, стараясь перекричать общий разговор.
— Он спрашивает, как мы кормим пленных немцев.
— А при чем это? — спросил Уиллоуби.
— В лагере для перемещенных лиц кормежка неважная.
— Они скоро выйдут из лагеря, — сказал Уиллоуби, — и начнут зарабатывать деньги. Часть перемещенных будет работать здесь поблизости, кажется, в лотарингских шахтах.
Иетс нахмурился. Он смутно припомнил, что слышал о чем-то таком от Бинга. И что-то там было очень нехорошо, но что именно — он забыл.
Девитт перестал ковырять вилкой паштет.
— Иетс, скажите сержанту Ковалеву: наши пленные едят в точности то же, чем мы сейчас угощаем его самого.
На лице Ковалева изумление сменилось недоверием, недоверие — гневом.
— Напомните ему про Женевскую конвенцию! — сказал Девитт.
Иетс начал говорить. Но он тут же почувствовал, что в присутствии Ковалева красивые фразы насчет гуманного обращения с побежденным, безоружным противником звучат как издевательство.
Ковалев отогнул рукава своей куртки, и все увидели на его запястьях шрамы, словно процарапанные толстым пером, обмакнутым в лиловые чернила.
— Проволочные кандалы, — пояснил он и, скрестив руки позади спинки стула, показал, как его подвешивали за кисти.
— Это было в Риге. Я возглавлял там одну группу. Нам было поручено взорвать пороховой склад, захваченный немцами.
— …пороховой склад, захваченный немцами, — повторил Иетс по-английски.
— Диверсия в тылу противника, — сказал Уиллоуби. — Мы за это тоже не погладили бы по головке.
Ковалев подождал, пока живые глаза Девитта снова не обратились на него, а затем продолжал свой рассказ, делая паузы, чтобы Иетс успевал переводить.
— В это время наша группа пополнилась одним новым человеком… Мы его ждали… Пароль он назвал правильно… Он должен был сменить меня… Я получил приказ выбраться из Риги еще до взрыва… Я пошел к нему на дом, чтобы передать дела… Никогда не забуду эту комнату… Деревянный стол, на крышке грубо вырезана голая женщина… Он сидел за столом, а когда я вошел, он встал… Мы поздоровались за руку, его рука была очень холодная… И тут в комнату ввалились немцы… Он так и не отпустил мою руку… Когда меня пытали, мне говорили, чтобы я все сказал… Что им все равно все известно… Они сказали, что схватили нашего человека, а вместо него послали своего агента… Они сказали, что я переношу пытки лучше других… Они смеялись, как будто им очень весело… Может, так оно и было.
— Может, так оно и было, — закончил Иетс. В столовой наступила тишина, только позвякивала посуда.
Молчание нарушил Уиллоуби.
— Спросите его, Иетс, как же он остался жив?
Ковалев отрезал тонкий ломтик американского сыра, положил его на ломтик хлеба, не спеша откусил кусочек и съел.
— Я ничего им не сказал. — И, помолчав: — Я остался жив.
Уиллоуби задумчиво упер палец в толстую щеку.
— Не хотел бы я иметь вас своим врагом, Ковалев! — И засмеялся.
Иетс повернулся к Ковалеву.
— Майор говорит, что не хотел бы иметь вас своим врагом.
Ковалев тихонько отложил нож.
— Мы сражаемся вместе, против общего врага. Вместе мы победим.
Напряженная атмосфера сразу разрядилась. Девитт поднял чашку с кофе.
— Прекрасный тост! Жаль, что у меня не осталось спиртного.
Выпили серьезно, в торжественном молчании.
Уиллоуби вдруг усмехнулся.
— Скажите ему, Иетс, для него уж и работку припасли. Такой верзила да с такими руками, как шахтер он просто находка…
Иетс резким движением отодвинул от себя чашку. Кофе расплескался на стол. Он заметил, что Бинг и другие солдаты обернулись в его сторону.
— Думаю, что вы ошибаетесь, майор! — сказал он. — Вы не знаете Ковалева. Он уже работал в шахте. У немцев. И выработку давал им ничтожную.
За солдатским столом кто-то засмеялся.
Полковник поднял руку.
— Военному место в армии. Если он хочет служить в нашем отделе, мы охотно возьмем его. Спросите его, Иетс.
— Сэр!… — Уиллоуби сдвинул брови.
— А почему бы нет? — Девитту стало не по себе. — Нам предстоит все больше сталкиваться с перемещенными лицами. Он мог бы переводить вместе с Иетсом, так ведь? А кроме того, он превосходный солдат. — Голос его опять звучал уверенно. — Вы как, Уиллоуби, хороший пулеметчик?
