Между тем распоясавшиеся офицеры всё больше и больше подходили под его последнее определение. Радист Колосков, быстро набравший необходимый градус, непрерывно произносил тосты, мешая остальным проявить свою индивидуальность. Он уже сидел в обнимку с вертолётчиками и периодически одаривал гостей сладострастными поцелуями. Юрка Селиванов включил музыкальный центр, но уже через минуту толпа потребовала сменить репертуар. «Убери это западное фуфло... Давай наше!.. Вруби что-нибудь душевное». Луноликий Колонок мигом сбегал к себе в палатку и принёс кассету с «Песнярами». Потом пьяную компанию услаждал своим голосом Юрий Антонов, а потом — ансамбль «Цветы». С этого дня в палатке «каскадёров», уставших от модных зарубежных исполнителей, звучала преимущественно отечественная музыка. А между тем торжественный обед продолжался. В палатке становилось жарко. Чтобы обеспечить приток свежего воздуха, хмельные каскадовцы бесстыдно заголили полы своей палатки, закинув их на брезентовые скаты. Прохлады это не добавило. Послеполуденное солнце быстро разогрело полог, и все решили перебазироваться в эвкалиптовую рощу.
Герман, насладившись компанией друзей, пошёл в бассейн. Он печально сидел на прохладном бетонном бортике, опустив ноги в воду. В эвкалиптовой роще грянул сводный хор. «Это надолго, — подумал Герман. — Пойду-ка я в душ, ополоснусь».
Тёплый душ от нагретой на солнце железной бочки постепенно успокаивал отверженного Галилея. Он вытягивал к струям руки, блаженно фыркал и отплёвывался. Потянувшись за мылом, купальщик неожиданно отпрянул, застыв в неудобной позе. На уровне груди, на толстом брусе, скреплявшем конструкцию душа, на него, не мигая, смотрел огромный варан. Из пасти варана торчала лягушачья лапка. Герман боялся пошевелиться. Варан — тоже. Наконец ящеру надоела игра в гляделки, он закрыл белёсой плёнкой свои глаза, дважды мотнул головой и заглотил жертву. «Приятного аппетита», — прошептал молодой человек. Животное сощурило немигающие глаза. «Думаешь, я тебе подойду? — спросил гада напуганный молодой человек. — Будешь сидеть смирно — ещё лягушку принесу». Постепенно к нему стало возвращаться утраченное самообладание. Он набрал воды в ладони и плеснул в морду охотника. Варан открыл пасть и зашипел. Герман вновь отпрянул. «Что это я, ну не сожрёт же он меня, на самом деле». Нагибаясь и пятясь назад, он поднял резиновый тапок и метнул его в рептилию. Варан подпрыгнул, шлёпнулся на настил и, стуча хвостом по деревянной решётке, бросился к выходу. От неожиданности Герман высоко подпрыгнул, поскользнулся и рухнул на пол. Варана не было.
«Рассказать кому — не поверят», — подтягивая мокрые солдатские трусы, размышлял он на пути в лагерь. Первым, кто встретился на пути, был Конюшов. Поведать товарищу о случившемся Герман не смог бы даже при большом желании. Репа лежал на груди, раскинув руки как истребитель — крылья. Издали он походил на стрелку-указатель, направленную в сторону палаточного городка. Участливый Герман взвалил его на плечи и донёс до кровати. Заглянув в бочку, офицер обнаружил лишь треть заявленной к переработке браги. Вскоре со стороны рощи послышались голоса. Хмельная братия шла провожать авиаторов. Со стороны это выглядело возвращением племени первобытных людей с удачной охоты. Самого крупного лётчика нёс, слегка согнувшись, Мамонт, того, что поменьше, — Ляховский. Загрузив телами армейский джип и проводив машину до выезда из городка, коллектив посчитал возможным продолжить банкет. Очередным местом для пикника было избрано маковое поле. К этому времени компания уже разбилась на группы по интересам и, загрузив остатки хмельного напитка в подручные ёмкости, утонула в благоухающем море целебных растений.
Герман побродил некоторое время по лагерю в поисках собеседника, но никого, кто бы превосходил интеллектом майора Перекатова, так и не нашёл. Последний же, напротив, был склонен к общению. Он даже увязался за трезвым «каскадёром», предлагая на выбор: «раздавить» бутылку, «забить козла» или съездить в бригаду — погонять «тёлок».
Опечаленный Галилей вернулся в палатку, добавил к своему гардеробу разношенную майку и углубился в чтение Жюля Верна. Вскоре вошёл полковник Стрельцов.
— Герман?
— Я!
— А где остальные?
— В поле, товарищ полковник.
— Та-а-ак, значит, с агентурой встречаются.
— Почти...
— Как это понимать?
— Медитируют, товарищ полковник!
— Та-а-ак, значит, по-русски говорить отказываешься... А что это с бочкой?
— Стоит.
— Брага, спрашиваю, куда делась?
— Использована для достижения нирваны.
— Брось паясничать, капитан.
— Устал народ, товарищ полковник, гости из эскадрильи были.
Командир с тоской посмотрел поверх головы своего подчинённого, махнул в сердцах рукой и добавил:
— Пойдём со мной, титульный лист к отчёту за месяц нарисуешь.
— Так точно!
Герман за час изобразил на обложке отчёта двух спецназовцев с перекошенными от злобы лицами, бросающимися в атаку на беззащитных «духов». Вверху справа он поместил серп и молот, между которыми прорывались штурмовики, затем большими буквами вывел слово «Отчёт», а внизу — «„Тибет“, 1981 г.»
— Молодец, — похвалил полковник.
— Служу Советскому Союзу! — подобострастно откликнулся художник.
Стрельцов поморщился, покосился на Германа и печально покачал головой, будто намереваясь сказать: «Да, батенька, это уже не лечится».
— Найди Колоскова, пусть подготовит шифровку — отчёт за неделю.
Капитан по уставу сделал полуоборот и, подтягивая трусы, вышел искать радиста. В расположении радиоцентра его не было. В палатках в живописных позах лежали офицеры, измученные пикником, но шифровальщика среди них тоже не было. После пересчёта по головам была обнаружена ещё одна недостача — Мамонт. Его крупное тело не наблюдалось ни в одном скоплении тел спящих каскадовцев. Герман тут же снарядил группу из шести солдат на поиски пропавших. Потеря Игоря Морозова — это, конечно, досадный инцидент, а вот исчезновение шифровальщика — это уже катастрофа. Чуя неладное, к поискам присоединилось руководство. Вначале обошли ближние окрестности макового поля, где вытоптанные проплешины обозначали следы недавнего пикника. Потом прочесали весь Самархель. Вброд обошли самые глубокие места многочисленных арыков и, уж конечно, осмотрели дно бассейна. Два офицера как сквозь землю провалились.
На прочёсывание местности отрядили весь личный состав, способный стоять на ногах. Решили расширить круг поисков. Длинная неровная шеренга бойцов с автоматами наперевес двигалась по маковому полю в направлении глиняной крепости свирепого Муллы Омара. Со стороны растянувшаяся от края до края цепь напоминала отряд фашистских оккупантов, идущих по нескошенному полю. Видимо, эта психическая атака изрядно напугала обитателей крепости, которые повылазили на стены и с ужасом наблюдали за приближением безжалостных советских орд.
К счастью для домочадцев бандглаваря людская цепь, вытоптав изрядную часть целебных посевов, замерла, не доходя двадцати метров до цитадели. Герман, шедший в центре шеренги, первым услышал слезливую мелодию самой романтичной в СССР группы «Цветы»: «Песни у людей разные, а моя одна на века...» Офицер метнулся на звук. Вот они, родные, лежат! «Звёздочка моя ясная, как ты от меня далека...» — выжимал жалость из слушателей солист, между тем как благодарных фанатов «Цветов» мог оживить только духовой оркестр. Мамонт и Колосков лежали ничком в форме буквы «Т». Шифровальщик зарылся головой в мягкое подбрюшье великана. Оба безмятежно спали. «Чистая моя, строгая, как же я хочу рядом быть», — не унимался японский «Шарп», лежащий в изголовье у Мамонта. Герман не выдержал и зашёлся смехом, когда узрел, что в знак взаимного уважения меломаны обменялись солдатскими трусами. Игорь Морозов лежал в распоротых по швам плавках, а радист-шифровальщик — в широкой юбке из той же материи. Подбежали солдаты, раскинув плащ-палатку. Тела погрузили на брезент. Четверо тащили того, что в плавках, а двое — пробуждающегося радиста в юбке. Привстав с ложа, особо охраняемое лицо под затухающий аккомпанемент группы «Цветы» визгливым фальцетом завершил песню: «Поздно мы с тобой поняли, что вдвоём вдвойне веселей даже проплывать по небу, а не то что жить на земле...» Легко покачивая телами в брезенте, солдаты возвращались на базу, ломая хрустящие стебли осыпающегося мака. «...А не то что жить на земле...» — не унимался Колосков, в третий раз выводя последние строки полюбившейся песни, но уже без музыкального сопровождения.
Ночь прошла бурно. Недобродившая брага дозревала в утробах «каскадёров», ища выходы на свободу через все мыслимые отверстия. Наиболее неистовым компонентом был метан, который даже не спрашивал, когда ему можно покинуть тело. Осунувшийся от бессонницы Герман развлекался подсчётом трубных звуков, издаваемых его товарищами. «235, 236...» — беспристрастно фиксировал он звуковые явления. «Досчитаю до пятисот — и усну!» — закодировал свой мозг измучившийся трезвенник. «Блям!» — срыгивает зловонную пульпу сосед Репа. «Конь! Твою мать! — орёт Герман. — Выйди на улицу, засранец!.. Блин, на чём я остановился... 271, 272...» В конце палатки срывается со своего места Мамонт и, придерживая лохмотья дарёных трусов, несётся прочь, за ним устремляется Лях. «Слоновник, а не палатка, — ворчит безутешный Герман. — 303, 304... Нет, сегодня определённо не усну», — осознаёт он реальную перспективу. «Может и к лучшему», — ощущая позывы солидарности собственного живота к утробам друзей, бормочет страдалец. Наконец он встаёт, продвигается к выходу, минуя разливы окрошки.
