Весело поскрипывает, будто поет, снег под полозьями саней: рота Каргина идет к знакомой уже станции Выселки, где, по сведениям разведчиков, завтра или послезавтра будет разгружаться батальон карателей. В санях-розвальнях, которые скользят в середине обоза, растянувшегося почти на километр, лежит Каргин и дремлет. И ему невольно думается, что вот точно так же, укутавшись в тулуп, бывало, ездил он за сеном или дровами, ездил в той далекой, довоенной жизни. И нет у него на душе волнения или беспокойства, хотя на боевое задание, а не на прогулку, ведет он своих людей. То хорошее волнение потом обязательно появится, но пока нет его. Потому что огромную силу чувствует он; как только узнал о разгроме фашистов под Сталинградом, так и поверил: самое страшное уже позади.
А может, и потому так спокойно на сердце, что пока они едут по партизанскому краю? И этот край настолько велик, что, зажмурив глаза, сунь в него иное европейское государство — потом долго искать придется?
Очень даже может быть, и это на настроение влияло. Но, конечно же, и то, что после большой облавы, из сетей которой бригада все-таки выскользнула, не убавилась, а увеличилась ее сила: сегодня под командованием Каргина уже двести четыре бойца. С автоматами, винтовками, пулеметами станковыми и ручными, с тремя ротными минометами и командой подрывников, которую возглавляет Григорий!
Скрипит обоз полозьями, не гонит Каргин от себя сладостную дремоту…
Остановились километрах в десяти от Выселок. С большой неохотой Каргин вылез из саней, но только ступил подшитыми валенками на белешенький похрустывающий снег — сразу посерьезнел, согнал с лица добродушие и окинул взглядом неподвижную вереницу саней и своих бойцов, бесшумно стекавшихся в цепочки отделений и взводов. В это время к нему на лыжах и подбежал раскрасневшийся от быстрого хода Соловейчик, радостно доложил:
— Так что пока ничего нового!
Ничего нового — значит, ни один полицай или немецкий солдат за истекшие сутки сюда не прибыл, значит, здесь сейчас по-прежнему около сорока полицаев, капитально обосновавшихся в четырех бункерах-срубах, почти по самые бойницы спрятавшихся в землю. Толково, со знанием дела, расположены бункера: подступы к станции и друг к другу под прицельным огнем держат. Их построили вскоре после того, как рота Каргина совершила налет на эту станцию; бункера и станционное здание — закопченное, с одной стороны даже обуглившееся, — вот и все, что теперь имеется здесь.
Все это промелькнуло в сознании Каргина за считанные секунды, и он проворчал:
— А ты, Серега, чему радуешься? Думаешь, эти сорок полицаев стрелять не умеют?
В ответ Соловейчик широко улыбнулся и молодцевато спросил:
— Разрешите идти?
— Разве тебе не приказано сопровождать меня?
— Так точно, приказано, только… Только вы и сами дойдете куда нужно, если моей лыжни станете придерживаться!
Каргин понял, что Соловейчик торопился к товарищам, боялся, как бы там, пока он с командиром роты здесь торчит, не произошло чего. Что ж, молодость всегда будет жадной до подвигов. Каргин еще недавно и сам переживал нечто подобное, потому и ответил снисходительно:
— Иди, раз не терпится. — И сказал уже Федору, который сразу же, как только обоз остановился, подошел к нему: — Проследи, чтобы Виктор, как ему было приказано, со своим взводом у обоза остался. Мало ли что… Потом догонишь нас.
И, проваливаясь в снег почти по колено, пошел лыжней Соловейчика, стремительно бежавшей к чернеющему лесу. За Каргиным, растянувшись в длинную и молчаливую цепочку, пошли остальные.
Ни бряцания оружия, ни голоса. Только поскрипывает снег под ногами.
Еще до сумерек рота подтянулась к самой станции, залегла в снегу почти на кромке недавней вырубки; дальше — метров двести, не больше, — бункер с аспидно-черной щелью амбразуры.
Каргин, пристроившись за тем же вывороченным пнем; за которым уже давно лежал Юрка, долго разглядывал станционное здание и бункера, где сейчас, если верить разведке, отсиживались полицаи. Около часа пролежал в снегу, ведя наблюдение. И за все это время не увидел ни одного человека. Лишь дымок, поднимавшийся над трубами бункеров, свидетельствовал о том, что они не заброшены, что в них и сейчас идет какая-то своя жизнь.
— И мороз сегодня не так чтобы очень, — пробормотал Каргин.
— Сам не пойму, с чего они носа на улицу не кажут. Шестой час лежу здесь, до последней косточки промерз, а из них ни один даже до ветра не выскочил, — охотно откликнулся Юрка.
И опять звонкая тишина вокруг.
Но вот раздался гудок паровоза. Вскоре после этого над лесом поплыли белые клубы пара, смешанного с дымом. Только тогда из станционного здания вышли дежурный по станции и полицай. Последний все время озирался по сторонам и держал свою винтовку так, словно при первой опасности намеревался выстрелить в спину дежурного.
Прогрохотал состав товарняка — оба сразу убежали в станционное здание.
— С чего они такие пуганые? — недоумевал Юрка; чувствовалось, он вызывал Каргина на разговор.
И тот откликнулся:
— Не ты у меня, а я у тебя как командира разведки должен об этом спрашивать.
— Ты, Иван, глянь на эти сугробы, пристально глянь, — сразу же заторопился Юрка. — Против каждого бункера их ровнехонько по три!.. Средний — заметно побольше… С чего бы так?
Действительно, с чего? Что лес вокруг станции и вдоль путей порубили, завалов из него наделали — это очень даже понятно: чтобы воспрепятствовать партизанам, чтобы затруднить им подходы. Допустим, что сугробы эти — ветки срубленных деревьев, припорошенные снегом. Тогда почему они так симметрично расположены? Аккуратность у немцев в крови? Может, и так… А почему тогда на той стороне каждого сугроба, которая к бункеру обращена, снег будто бы подрезан? Не совсем, а так, что ветки видны?
У сугробов, что прямо перед Каргиным, этой подрезки не видно потому, что он их с одной, внешней, стороны видит. На те же, что у дальних бункеров, он как бы из центра площади глянул. Вот и заметил то, что не для чужого глаза предназначалось.
— Договаривай до конца, — потребовал Каргин.
Юрка ответил уклончиво:
— Ты — командир, тебе мозгами ворочать и положено.
А Каргин в этот миг вдруг с отчетливой ясностью увидел свою роту в наступлении, в том самом, которое будет сегодня ночью; его бойцы, буравя головой снег, ползут к бункерам; вот до цели остается уже совсем немного, еще только несколько минут терпения, — и можно будет бросать гранаты; и тут вспыхивают те таинственные кучи багровыми отблесками огня, кровавя снег; по команде, одновременно вспыхивают, высвечивая роту, каждого бойца ее; а из бункера бьют ненасытные пулеметы и автоматы…
Конечно, это только предположение. Но тогда для чего они, те чертовы кучи?
Вторя его мыслям, ворчит Юрка:
— Все думаю, ломаю голову: а для чего они? Лично я начинил бы их горючкой. Бензином или другой какой химией…
Почему бы и нет?.. А зажечь их можно током или выстрелом. Пальнуть зажигательной, и делов-то… Ночь, ничего не видно? Опять же можно еще засветло навести пулемет туда, куда положено.
— Эти кучи мы Григорию подкинем, что ни говори, а он недавно командирские курсы подрывников осилил, выходит, ему и карты в руки, — думает вслух Каргин.
И тотчас за спиной раздается звонкий девичий голос:
— Позвать его?
Каргин, будто его ударили между лопаток, резко оглядывается и метрах в двух от себя видит Марию. От злости забывает все слова, только и может сказать:
— Ну, Марья, ну, Верба… Или мои приказы для тебя недействительны?
— Да человек же я, товарищ Каргин, живой человек! — взволнованно и даже с радостью отвечает она.
И Каргин, окончательно рассвирепев, говорит ей первое, что приходит в голову из самого обидного:
— Не человек ты, а… баба!
— Девка я, товарищ Каргин, девка! — задорно поправляет она. — Так я позову Григория? — И ползет в лес, не дожидаясь разрешения.
Юрка вроде бы и не слышал этой перепалки, он неотрывно вел наблюдение, однако сказал, когда Каргин уже начал успокаиваться:
— Давай, Иван, спорить: ежели до майских праздников она на тебе не женится, с меня пол-литра, а ежели…
— Заткнись!
— Мне что, я могу и заткнуться, — хитро усмехнулся Юрка и добавил: — Потому и злишься, что чуешь — моя правда.
Больше они не проронили ни слова до тех пор, пока рядом с Каргиным не улегся запыхавшийся Григорий. Каргин сказал ему сухо:
— Ваша задача — ночью добраться до этих сугробов, — пальцем поочередно указал на каждый из них, — и определить, есть ли в них начинка. И какая. Подумайте, как использовать ее с выгодой для нас… А одну группу своих динамитчиков отправите со мной, железную дорогу рвать… С которыми вам быть — сами решите.
