Пилипчук прекрасно понимал, что эта работа — дело первостепенной важности. Поэтому все сведения, поступающие от разведчиков и своих людей, тайно работающих среди оккупантов, он изучал очень бережно и внимательно, но каждый раз невольно и особо волновался, когда получал весточку от Василия Ивановича — лично ему неизвестного человека: в самом пекле, на проклятущем посту обосновался он, можно сказать, все время по тонюсенькой проволочке над бездной ходит!
Зато и сведения, поступающие от него, всегда интересны, важны. Взять, к примеру, вчерашнее донесение. В нем сообщается, что в Германии полным ходом идет подготовка к тотальной мобилизации.
Это свидетельствует прежде всего о том, что вермахт основательно потрепан. Так потрепан, что пришлось фашистскому командованию призвать под ружье безусых юнцов и старцев-ревматиков!
С другой стороны, не следует забывать и того, что эта тотальная мобилизация все же увеличивает фашистскую армию. А на сколько?
Всегда некогда начальнику штаба бригады, он за счастье считает, если удается вырваться в какой-нибудь батальон, а сегодня времени и вовсе нет, сегодня надо не только материалы для Большой земли обработать, но еще обязательно быть и на общем построении: сегодня партизанам будут вручать правительственные награды!
Очень торопился сегодня Костя Пилипчук, поэтому почти с ненавистью и поглядывал на набухшие березовые почки, манившие его прочь от бумаг, заполнявших стол.
В то время, когда начальник штаба бригады так упорно боролся сам с собой, Каргин с Федором подходили к той кате, где хозяином расположился Николай Павлович.
— Разрешите? — спросил Каргин, приоткрыв дверь.
— Иван Степанович? Входи, дорогуша, входи, всегда рад видеть тебя, — ответил Николай Павлович, вылезая из-за стола.
Обменялись крепким рукопожатием, и Каргин сразу же выпалил:
— У него, — кивок в сторону Федора, — мысль имеется. Дельная. Потому и пришел с ним, что полностью ее разделяю.
Николай Павлович, пристально взглянув сначала на Федора, потом на Каргина, прошел к столу, уселся на свое привычное место и стал старательно скручивать «козью ножку». Ему эти секунды были нужны для того, чтобы погасить недовольство, вспыхнувшее неожиданно и только потому, что с час назад он еле выпроводил одного очень горячего товарища, который всего-навсего и предлагал-то — послать в Берлин соответствующим образом подготовленных людей, послать для того, чтобы они похитили не кого-нибудь, а самого Гитлера!
Успокаивал себя тем, что Каргин всегда трезво смотрел на жизнь.
Наконец, бросив сгоревшую спичку в немецкую каску, он сказал:
— Что же молчите? Я слушаю.
— Дельная мысль у него, — опять начал Каргин, но, словно спохватившись, замолчал и толкнул Федора локтем: — Давай сам все выкладывай.
— А чего все? — сразу же взъерошился Федор. — Сколько у нас сейчас ребятни имеется? Такой, которой за партой сидеть положено? Человек сорок! Или даже побольше… Короче говоря, товарищ комиссар, найти бы нам учителей и засадить пацанву за учебники! Чтобы годы зря не разбазаривали!
Выпалил все это Федор с одного захода. И замолчал. Но глаз не опустил, без колебаний выдержал испытующий взгляд Николая Павловича.
— Повторяю: я полностью за данную идею, так как учеба ребятни — дело наше общее. И не мелочь, как, видать, некоторые думают. — Тут Каргин многозначительно повысил голос.
— Зачем же так волноваться, Иван Степанович, если я и слова еще не сказал?
— Потому и психую, что отмалчиваешься! — ответил Каргин и полез в карман за кисетом.
Николай Павлович подождал, пока он свернет цигарку, потом, щелкнув зажигалкой, дал ему огня и лишь после этого сказал спокойно, рассудительно:
— Шуточное ли дело предлагаете — школу открыть! Тут с командиром бригады посоветоваться надо, и вообще… Допустим, будет у нас школа. Нужен ей директор или нет?
— Само собой, — даже удивился Каргин нелепости этого вопроса.
— А вы подумали, кого назначить на эту должность?
Нет, об этом они не думали, считали, что их дело идею подкинуть, а все прочее — заботы начальства.
— То-то и оно, — проворчал Николай Павлович. — Сейчас одно обещаю: немедля, как только командир бригады освободится, вынесу этот вопрос на обсуждение… Как жизнь-то у вас идет, что новенького?
— С чего новому быть, когда уже вторую неделю только разведку ведем да слушаем, как трава растет, — ответил Каргин и сразу же: — Разрешите идти? Я ведь, как приказано, с товарищами прибыл.
И они ушли. А Николай Павлович еще долго смотрел на дверь, захлопнувшуюся за ними, с гордостью и радостью думал о том, что вот ведь как получается: мысль об открытии школы пришла не ему, комиссару бригады, не кому-то из учителей, которых несколько в бригаде, а бывшему непролазному двоечнику Федору Сазонову. Значит, дошло до него главное, значит, посади его теперь за парту — о гулянках начисто забудет!
А Каргин, конечно, сгоряча ляпнул, что они сейчас только разведку ведут да слушают, как трава растет. Не твои ли люди, Иван Степанович, еще четыре дня назад на шоссе мосточек взорвали? Не твои ли бойцы, товарищ младший лейтенант… Хотя о том, что ты офицером стал, тебе пока еще неизвестно… Не твои ли бойцы, товарищ Каргин, минувшей ночью изменника смерти предали, привели в исполнение народный приговор?
Все прибедняешься, Иван Степанович. Зря прибедняешься…
А ровно в шестнадцать часов на деревенской улице и выстроили их, всех вызванных. Человек пятьдесят или около того.
Только подравнялись, только замерли в торжественной тишине — из штабного домика вышло бригадное начальство и человек в гражданском — в годах, лысоватый и добрый с виду. Пилипчук читал Указ, а человек в гражданском вручал награды. Самые разные. Каргину, например, — орден Красного Знамени…
Мария, конечно, словно обалдела от счастья: сама и орден к его гимнастерке прикрепила, так долго с ним возилась, что несколько человек помощь предложили. И ведь добилась своего: многие сгрудились около Каргина, поздравили его с наградой!
Каргин был рад ордену. Так же он радовался и тому, что орденами и медалями оказались отмечены и Федор, и Юрка, и Григорий, и Виктор с Афоней.
А потом, когда вручили награды, зачитали приказ наркома обороны о присвоении некоторым командирам офицерского звания. Согласно этому приказу, командир бригады Александр Кузьмич Иванец стал полковником, Костя — майором, а Каргин получил погоны младшего лейтенанта. Полевые погоны получил — два продолговатых кусочка зеленого материала с красным просветом посередине и одной маленькой звездочкой на нем, а волнение такое нахлынуло, что все слова забылись. Те самые, какие сказать полагалось…
Юрка эти погоны ему на гимнастерку цеплял. Правда, сначала Мария рванулась это сделать, да ничего не получилось у нее.
И вдруг, когда настроение у всех было — лучше невозможно, появился Мыкола, постаревший сразу лет на десять или больше. Он подошел к командиру бригады и что-то такое ему сказал, что не только тот, а все, кто рядом с ним был, будто осунулись.
Тихо стало на людной улице, где еще минуту назад звенела тальянка. Так тихо, что все услышали, как полковник Иванец сказал после длительного молчания:
— Наш товарищ вернулся из дальней разведки… Заглянул и в село Хатынь, где у него жили родственники… Нет сейчас села Хатынь. Двадцать второго марта фашистские палачи уничтожили его. Вместе с людьми. Согнали всех жителей села — детей малых, баб и дедов, — согнали их в сарай и сожгли…
Больше ничего не сказал полковник Иванец. Постоял в раздумье, помолчал, потом повернулся и ушел в штабную избу.
А партизаны какое-то время еще стояли, будто враз лишившись речи и способности двигаться. И вдруг все заспешили, заторопились в свои роты и батальоны.
Впереди своих вышагивал Каргин. Словно за ним враги гнались, так вышагивал.
Мария семенила следом, старалась не отстать. И беззвучно плакала. Ей было жаль жителей того села, название которого она уже забыла. И себя, свою любовь было жаль. Мысленно она уже решила, что сегодня же ночью сама придет к Ивану: пока тот на это смелости наберется, или его, или ее жизнь оборваться может…
До лагеря роты было уже совсем близко, когда Марию догнал товарищ Артур, некоторое время шагал рядом молча, потом все же сказал:
— Не плачь, не надо, Мария.
И тут она впервые за всю дорогу громко всхлипнула и сказала, изо всех сил стараясь подавить рыдания:
— Не знаю, как тех жалко… И такой большой праздник пропал…
Два взвода и шесть малых групп — по два-три человека в каждой — послал Каргин на задания этим вечером. Самовольно послал.
Лично объяснив каждой группе, чего он от нее ждет, и особо подчеркнув, что на рожон лезть — дело зряшное, Каргин вдруг понял, что сегодня больше ничем заниматься не сможет, что и караульная служба, и множество других забот, которых всегда полно у любого командира роты, — ничто его сегодня не волнует. И, проводив на задание последнюю группу, он ушел в свою землянку, долго бирюком сидел там, прислонившись спиной к единственному столбу, подпиравшему крышу. Сидел и думал о Хатыни, о которой до сегодняшнего дня и не слыхивал.
