Лестеру было слышно, как чертыхается Фулбрайт; он не видел лейтенанта, потому что его скрывала выпуклость холма и потому что Лестер полз, опустив голову. Земля была мокрая и скользкая от вчерашнего дождя; уже через несколько минут одежда его промокла. Летом земля была другом; теперь она отвергала его. От этого рождалось ощущение бессилия и злости, но страха он не испытывал.
Страх исчез, как только он начал подниматься на высоту 378. Следом за ним двигались капрал Саймон, Уотлингер, Черелли, Трауб и Шийл. С ними ему предстояло сделать последнюю перебежку — ярдов пятьдесят по голому месту, без единой былинки, за которой бы можно было укрыться, — прямо к стене дота. Только добежать до этой стены, пригнуться к ней — и дот им не страшен, потому что немцы могли стрелять только через амбразуры. Фулбрайт сказал:
— Когда будете пересекать этот участок, вас будут прикрывать двадцать пять винтовок и минометы…
И Лестер ответил:
— Да, сэр! — хотя знал, что они не могут его прикрыть, потому что немцев за их бетонными укреплениями этот огонь все равно не достанет.
Лестер полз, стараясь оставаться незаметным. У него было достаточно времени, чтобы обдумать, почему это он не боится, — вероятно, потому, что достиг той точки, когда уже ничего не чувствуешь. Всю ночь он ворочался с боку на бок и не мог уснуть; он мысленно переживал эту перебежку — пятьдесят ярдов до стены дота; он представлял себе страшную минуту — удар, словно с размаха кулаком по лицу; вот он вскинул руку, перевернулся и замер, кровь сочится из раны, а сам он становится все легче, легче — сейчас улетит. Он так и не заснул до побудки. Он испытал все, что может испытать человек в предсмертных муках, и теперь ощущал только пустоту да страшную головную боль.
Это случалось с ним всякий раз, когда он заранее знал о предстоящем бое. Но чем дольше он был на фронте, тем более подробные и яркие картины ему рисовались. Перед первыми боями среди нормандских изгородей страх возникал лишь в общих очертаниях; с тех пор Лестер столько всего нагляделся, что теперь мог в совершенстве расцветить его подробностями.
Последние полмили до исходной точки он шел, сознавая только, что должен с каменным лицом передвигать ноги впереди пяти солдат, которых сам себе выбрал. Он не разговаривал с ними; им уже было сказано, что кому делать и кто что должен делать, если сосед будет убит или ранен.
И внутри у него была пустота, а страха не было.
Склон холма поднимался к доту отлого, но весь был изрыт воронками. Воронки неудержимо тянули к себе. Лестер старался не смотреть на них; он чувствовал — стоит залезть в воронку и не захочешь вылезать. Он очень устал ползти на локтях и коленях, каждое движение требовало усилия воли. Мелкие острые камешки кололи руки; казалось бы, нечего обращать внимание на такую ничтожную боль — а вот поди же ты!
Он посмотрел на часы. Прошло всего четыре минуты, половина склона была позади, и пока ничего не случилось.
Внезапно он ощутил нетерпение. Захотелось поскорее отделаться. Он взвесил шансы.
Если встать и пуститься бегом, у немцев окажется сравнительно большая мишень. Если продолжать ползти, мишень будет меньше, но она неизмеримо дольше останется на мушке у немцев. Неизвестно, что хуже.
Он приподнялся. Немецкий пулемет дал очередь.
— С ума сошел? — крикнул Саймон. — Ложись!
Боится, подумал Лестер, а посмотреть на него — силач, богатырь.
Лестер встал, махнул другим, чтобы не отставали, пробежал несколько шагов. Вот это еще так! Теперь каждый шаг приближал его к цели, хотя нога, коснувшись скользкой земли, при каждом шаге съезжала назад на несколько дюймов. Он отчаянно боролся с глиной. Дыхание у него прерывалось, в висках стучало.
Все же он услышал слабый возглас, словно вскрикнул испуганный ребенок. Он хотел бежать дальше, но не мог.
Он подумал, если я обернусь, — конец, а так хорошо бежали. Он обернулся. Он увидел, как огромное тело Саймона катится вниз по склону. Руки и ноги казались мягкими, как тряпки, на тело налипала грязь. Наконец Саймон скатился в воронку и остался лежать распластавшись, уже наполовину засыпанный землей.
Пулемет опять застучал. Впереди Лестера взметнулся фонтан грязи.
— Ложись! — крикнул он. — Ложись!
И снова он как автомат полз вверх на локтях и коленях. Без Саймона их осталось всего пятеро. Ради живого Саймона он прошел бы через такой же ад, какой переживал сейчас; мертвый Саймон был только цифрой, — теперь немцы будут целиться всего в пятерых, особенно во время последней перебежки. Его личные шансы уменьшились.
Он услышал позади себя тяжелое дыхание. Часто переводя дух, Шийл выговорил:
— Надо к Саймону… раненый он, ранен.
— К черту! Он убит, — сказал Лестер.
— Ранен он… в колено… я видел… раз — и готово.
— К чертовой матери! — крикнул Лестер. — Здесь оставайся! Со мной!
Шийл остался. Вид у него был жалкий.
— Сукин ты сын! — сказал он.
Лестер все полз вперед.
— Тебя бы самого так! — сказал Шийл.
Лестер уныло молчал. Он все полз вперед.
— Надо же было подняться! — сказал Шийл. — Теперь он кровью изойдет!
— Санитары заберут его, — хрипло сказал Лестер. — Держи дистанцию.
Шийл отстал.
Лестер посмотрел на часы. Прошло еще две минуты. Они почти достигли конца подъема.
Те, что уцелели после этой перебежки — Черелли, Трауб, Шийл и Лестер, — никогда ее не забудут. Еще долго они будут с криком просыпаться по ночам и видеть разрытый снарядами кусок земли и в конце его — серый бетонный блок, расширяющийся книзу, как крышка гроба.
Уотлингер не добежал до него. Черелли и Трауб видели, как он погиб. У них на глазах он обратился в ничто и вознесся к небесам в дыму и пламени, под оглушительный грохот взрыва. Им показалось, что они видели, как куски его тела пронеслись по воздуху, но опытные люди в ответ на их рассказ только качали головой — не может быть. Он наступил на мину, так? Ну, значит, если от него и остались видимые глазу куски, они летели так быстро, что их все равно невозможно было увидеть.
От ужаса оба застыли на месте. Черелли услышал, как мимо со свистом пронеслись куски металла, и подумал, — ну, конец, а потом удивился, что он еще может думать, и решил, нет, значит, не конец, и рыдание сдавило ему горло, но не вырвалось наружу. Уотлингер не был ему особенно близок; но просто не верилось, что там, где только что был человек, теперь яма, а больше ничего не осталось.
Трауба с силой ударило куском мокрой глины; удар пришелся в почки, и Трауб застонал. Он понял это уже позднее, а в ту минуту был оглушен и ничего не соображал, только ловил ртом воздух. У него мелькнула сумасшедшая мысль, что взрыв, в котором исчез Уотлингер, вобрал в себя весь воздух, что сам он оказался в безвоздушном пространстве, а значит, ему не жить. О господи, о господи, твердил он мысленно, не в силах ничего произнести вслух. Он видел своих: Черелли стоит как вкопанный, Лестер и Шийл бегут вперед. Но они казались маленькими, далекими и нереальными, как бывает, когда смотришь в перевернутый бинокль. И еще он видел дот, дымки, вырывающиеся из щелей; оттуда продолжали стрелять — стрелять в него.
В эту минуту Лестер обернулся. Не более десяти шагов отделяли его от безопасной точки под стеной дота. Немцы не могли стрелять через амбразуры прямо вниз; там, рядом с ними, отделенный от них бетоном и сталью, он сможет передохнуть, а потом уничтожить их. Десять шагов.
И тут грохот взрыва дошел до его сознания, и он, не останавливаясь, оглянулся через плечо; Шийл тоже бежал, немного позади и сбоку от него. Дальше два солдата стояли на месте, как бараны перед запертыми воротами; а где же, черт возьми, третий? Третий имел какое-то отношение к взрыву. Был взрыв, и третий солдат исчез. Заряды по-прежнему в руках у Черелли и Трауба; значит, исчез Уотлингер. Но что они там стоят, как истуканы? Люди должны двигаться, людей убивают, это серьезное дело, нельзя стоять и ждать, пока тебя прихлопнет.
Он закричал, но они либо не услышали, либо не обратили внимания.
Лестер видел гостеприимную выемку у подножия дота. Он стремился туда из последних сил, с отчаянием загнанного зверя. И все же он повернулся и побежал обратно к Траубу — десять, пятнадцать, двадцать шагов, в обход ямы, возникшей там, где исчез Уотлингер. Он толкнул Трауба, стал бить его по спине, кричать:
— Вперед беги, сволочь ты этакая, вперед! — Он заставил Трауба сдвинуться с места. — Быстрей! — заорал он, и Трауб побежал быстрее, смешно увертываясь от пуль, сгибаясь под тяжестью зарядов, которые могли взорваться от малейшего попадания и разнести его в клочки.
Тогда Лестер ринулся к Черелли. Тот, видимо, испугался, и Лестер успел отметить это со злорадным удовлетворением. Черелли отпрянул от него и бегом пустился вперед. Гораздо позже он рассказал Лестеру, что даже не видел, как тот шел на него, подобный разъяренному быку; просто он заметил, что Трауб побежал, и ему не захотелось оставаться одному.
