— Нарушение границы! Крупная провокация! — закричал Буров. — Сигналим на заставу!
Он выстрелил из ракетницы дважды — красные ракеты помигали, на излете угасли. С заставы должны продублировать, что сигнал наряда принят.
— Стереги ответную ракету!
Карпухин раскрыл рот, чтобы ответить Бурову, и не успел: левый берег Буга озарило вспышками, грохнули орудийные выстрелы, вспышки были непрерывные, и выстрелы были непрерывные, сливающиеся в канонаду. Разрывы сотрясли правый берег, до ямы долетели куски суглинка и веток. Карпухин закрыл рот, втянул голову, пошевелил губами, быть может, спросил у старшего на ряда что это, и Буров произнес утонувшее в грохоте слово, которого еще вчера старался избежать: «Война». Старея за эти непоправимые мгновения, он приоткрыл часы: четыре ноль-ноль.
Он отыскал пальцы Карпухина, потные, подрагивающие, стиснул их. Лицо Карпухина белело, как гипсовая маска, и Буров подумал: «И я бледный». Побледнеешь, коли заварилось. А может, крупная провокация? И безжалостно усмехнулся: не хитри, мальчик, не провокация. Это война. Настал ее час. И твой настал, Паша Буров.
Чувствуя, что навсегда отрешается от земного, житейского, мелкого, будто возносится над миром, Буров сжал губы и высунулся из ямы.
— Куда вы? — прозвучало над ухом, и Буров скорее догадался о смысле, чем услыхал Карпухина. Он похлопал бойца по плечу, надавил: ты, мол, не вылезай, сиди, а я оценю обстановку.
Перед мысом, на мысе и у мельницы рвались снаряды и мины, выворачивая суглинок и корневища. Дымно загорелась мельница. Пожары занялись на заставах и хуторах, в селе Лудзин, где штаб комендатуры и резервная застава. Похоже, и в Устилуге, где штаб соседней, первой комендатуры, четвертая линейная застава и резервная, во Владимире-Волынском, где штаб отряда. В городках мощные взрывы: вероятно, бомбят «юнкерсы», обстреливают тяжелые орудия.
Бьют по нашему девяностому погранотряду. Видимо, бьют и по соседям — по Любомльскому и Рава-Русскому, по всем западным отрядам. И, подумав об этом и представив возможную протяженность обрушившейся на границу войны, Буров содрогнулся.
Горит родная застава — над лесом встает багровое пламя. Что там, как там? Идти на помощь либо оставаться в секрете, оборонять мыс? С заставы должны дать ракеты, вызвать наряды с границы. Ракет не видно. Не прозевать бы их. И не прозевать бы, если немцы станут переправляться.
Горит родная застава, горят другие заставы, горят хутора, села. Огонь уничтожает дома, хлеба и того, довоенного Бурова, что жил когда-то.
Артиллерийские залпы, взрывы слились в сплошной грохот, стегавший по перепонкам, по темени. От разрывов мысок ходил, как на волнах, осколки пролетали над ямой. Буров еще вздрагивал при разрывах, но страха уже не было, было нарастающее, напряженное ожидание, теснившее все иные чувства.
Рассвет как будто и не наступал: небо заволокло дымом, взрывами вздымает груды земли. На корню пылают сосны, пылают телеграфные и телефонные столбы. Нет, все-таки утренний свет борет ночную тьму, сквозь клубы дыма проглядывает заря над лесом. В ноздри шибает гарью, смрадом.
Буров посмотрел на часы: немцы обстреливают двадцать минут. Всего-то двадцать минут, а сдается, прошел день, близок вечер. Это потому, что дымные тучи и груды земли в воздухе? Ну, а что будет дальше? Почему нет сигналов с заставы?
Карпухин втягивал голову, поглядывая то вперед, то на Бурова, лицо его белело, передергивалось; еще не очухался, но винтовку не забыл прикрыть собою, чтобы не засыпало землей, — молодец. А Буров прикрыл свой автомат сразу, как начался обстрел, машинально прикрыл. Оружие надо беречь, пригодится. Волноваться не надо, волнением не поможешь. И Буров похлопал Карпухина по плечу.
Как малярией, затрясло Карпухина, он ткнул пальцем в сторону реки. Кивнув, Буров жестом показал: готовь, мол, оружие к бою. На том берегу в ивняке замелькали фигуры немцев, повозки, автомашины. Возникая из тумана, автоматчики подтаскивали к урезу понтоны и деревянные лодки, сталкивали их в воду.
Буров потрогал гранаты, сжал автомат. На миг явилась мысль: колпак из стекла, прикрывавший землю, разбит орудийным грохотом вдребезги. Осталось только ожидание, росшее в Бурове и уже переросшее размеры его тела, ожидание переправы немцев, ракет с заставы, боя и того, как поведут себя в бою красноармеец Карпухин и сержант Буров.
Мыс перестало покачивать. Буров не тотчас сообразил почему. Ага, разрывов нету. Значит, артиллерия уже не обстреливает берег. Но по заставам, по комендатуре, по отряду бьет. Грохот поутих, слышно как снаряды шелестят над головой. Слышно и ружейно-пулеметную стрельбу с левого берега, пули посвистывают. Под прикрытием крупнокалиберных пулеметов немцы лезли в лодки, гребли к середине русла, с лодок стреляли из автоматов и ручных пулеметов.
— Ну, Карпухин! — крикнул Буров. — Ну, Карпухин!
А больше слов не нашел и сплюнул вязкую слюну.
Крашенные в защитное резиновые и деревянные лодки огибали песчаный островок и, сносимые течением, выбирались на стрежень. В каждой лодке человек по пятнадцать, двадцать: в касках, с оголенными по локоть руками, мельтешат веслами, поливают свинцом. А сколько их, лодок? Не сосчитать, они по всей реке.
Там и сям на участке шли в воздух ракеты: наряды продолжали сигналить на свои заставы о нарушении границы. Буров поднял ракетницу и выпустил две ракеты красного дыма. Застава все же должна их продублировать, но что на ней творится? Ведь так и нету сигнала «Спешите на заставу», может, не продублируют и на этот раз.
Две красные ракеты описали дугу и неподалеку от мыса, справа — это усиленный наряд соседней заставы с ручным пулеметом. Вот он затрещал, затрещал. Жаль, думал Буров, мы без «дегтяря», занемог Титаренко, но ничего, «дегтярь» и на заставе пригодится. А мы будем стрелять из автомата и винтовки, гранатами угостим; это и есть взаимодействие с соседями. Буров снял автомат с предохранителя:
— Карпухин! Стрелять по моей команде!
— Есть, товарищ сержант! — Карпухин передернул затвор.
— Бей прицельно! По офицерам, по пулеметчикам!
— Есть, товарищ сержант!
Выдавливая волны, сталкиваясь, догоняя друг друга, лодки подходили к берегу; кое-где автоматчики спрыгивали в воду, плыли или шли бродом. Эх, «дегтяря» бы сюда, еще лучше «максима», да нет, на заставе они нужней.
— Огонь!
Автомат забился в дрожи, но руки были тверды. Дав четыре очереди по ближним лодкам, Буров скосил глаза на Карпухина. Тот неторопливо нажимал на спусковой крючок, выбросив гильзу и дослав новый патрон, щурился, целил. Правильно, так и надо: ты выбирай цель поважней, а я короткими очередями по гущине.
Автомат подрагивал, выплевывал стреляные гильзы, щелкали винтовочные выстрелы, постукивал невидимый «дегтярь»; где-то выше по течению, в лозняке, рвались гранаты, Буров определил: наши, РГД. Он стрелял, про себя отмечая: так-так, понтон продырявили, очкастого офицерика срезали, вон лодка перевернулась, слышны вопли. Что, гады, не рассчитывали на такую встречу?
То, о чем думал Буров, у Карпухина прорвалось рычанием:
— Горяченького хлебнули? Стервы, суки… Ого-го-го, нате, жрите!.. В бога мать… заразы!..
Он обернулся к Бурову, оскалился, вогнал новую обойму. Кивая ему, Буров сменил магазин. Губы слиплись. Жажда.
— Огонь!
Немцы, убитые и раненые, падали в воду, плыли или тонули, поврежденные понтоны уносило течением, а сверху несло другие пробитые понтоны; одни лодки застопорили, другие причаливали к восточному берегу; стрельба, стоны и крики «хайль».
— Карпухин, гранаты к бою!
Они начали вставлять запалы, и в это время разорвались гранаты соседнего наряда. Сейчас и мы добавим. Они швырнули гранаты. Брызнули щепки, куски резины и одежды. Буров опять вставил запал, отвел чеку и, размахнувшись, как городошную биту, бросил гранату. Почти одновременно и Карпухин бросил вторую гранату.
Немцы кинулись назад, к уцелевшим лодкам, погребли к западному берегу. Отставшие от лодок — вплавь, захлебываясь. Вслед им стучал «дегтярь». А ниже по течению, правее «дегтяря», бил станковый пулемет и растекалось разнобойное и не очень-то мощное, но знакомое и родное «ура».
— Ого-го-го, драпанули? Нате, жрите… заразы!.. Буров огляделся: дым над заставой почернел, пламя побелело, обесцветилось, потому что окрест рассвело, солнце встает. Солнце? Не вечер, а утро? Держится застава? Держись, родимая. В тылу, между заставой и комендатурой, в небе купола парашютов. Фашисты сбрасывают десант? А не наши ли это парашютисты, не подмога ли? Так быстро? Мало вероятно. Берег перед мысом изъеден воронками, они курятся. Артиллерия сызнова станет долбить?
Но из кустов на том берегу, расталкивая и подминая их, выполз танк, развернул башню с измалеванным крестом и номером, и пушка ударила туда, где был «дегтярь». Другой танк выполз к отмели, орудийная вспышка — и землю перед мысом тряхнуло, разрывы ближе и б лиже к яме, пятый снаряд рванул рядом. Карпухина отбросило к Бурову, оба упали на дно, комки земли забарабанили по спинам. А если осколки?
