— Это правда? — насупился Майер, обращаясь к Кристине.
— Какое нахальство! — всплеснула руками Кристина. — Это я вышла в туалет и вдруг заметила, как что‑то блеснуло в отверстии двери. Это он, этот мерзавец, фотографировал! Теперь понятно, почему он примазался к герру Готенхаузу и имеет ключ от его номера.
Жора «Шмот» опешил. У него отвисла челюсть.
— Я — шпион? — крикнул он, придя в себя. — А кто окно открыл? — Он вскочил на подоконник. — Эта она хотела бежать через окно, когда я открыл дверь. А я как раз шел проведать канарейку, все ли в порядке… Только и всего!
Это были его последние слова. Кристина выхватила из кобуры Майера пистолет и дважды выстрелила в «Шмота». Он схватился за горло и упал за окно. Слышно было, как мертвое тело ударилось об асфальт.
Кристина вложила в руки Майера пистолет и скороговоркой проговорила:
— Вы стреляли, так как шпион пытался бежать!
И кинулась в коридор. Передала полотеру второй
«Минокс» и исчезла в своем номере. Однорукий побросал тряпки в ведро и подался прочь.
Кристина снова выбежала в коридор и забарабанила в двери номера Хейниша.
— Господин оберштурмбанфюрер! В соседнем номере стреляют…
Майер еще находился в номере Готенхауза. Один. Возбужденный, с пистолетом в руке. С улицы через окно доносились возгласы и беглый топот патруля. Он услышал за спиной голос оберштурмбанфюрера:
— Что случилось? Это вы, Майер? Я едва разглядел вас в темноте.
— Я, господин оберштурмбанфюрер!
— Почему с оружием? Вы стреляли?
— Да!
— В К01 о? — Хейниш глянул на открытое окно.
— Из этого номера старший администратор фотографировал наших агентов. У него «Минокс».
— Что? — рассвирепел Хейниш. — Где этот негодяй?
— Я стрелял в него, когда он пытался бежать.
Хейниш подошел к окну и наклонился во двор: там кроме часового толпились патрульные солдаты и офицер.
— Живой? — спросил обершту мбанфюрер.
— Труп! — ответили снизу.
— Фотоаппарат есть?
— Зажат в руке.
— Хорошо! Несите труп ко мне! Осторожно с фотоаппаратом!
Хейниш зябко передернул плечами и закрыл окно. Проговорил задумчиво, не скрывая удивления:
— Вот вам, Майер, образец методов большевистской разведки. Его легенда: базарная спекуляция, тюрьма, штрафной батальон, добровольная сдача в плен — все это легко инсценировать. Но этого мало: он, чтобы втереться к нам в доверие, выдал нескольких большевистских и комсомольских функционеров. Представляете, какое коварство? Но — разумное! — закончил с уважением.
— Это очень жестоко, — отозвался все еще бледный Вилли Майер.
— Еще бы! Но убедительно… Л может… Гм!.. Похоже на это! Возможно, под наши пули попали люди, которые ничем не провинились перед немецкой властью. Теперь понимаю, почему они все до единого отрицали обвинение на допросах… Нда!.. А покойный Кеслер еще говорил, что, мол, у красных для этого трупа петля давно сплетена. Вот как в нашем деле можно ошибиться. Вам приказ, Вилли: немедленно проявите пленку.
— Слушаюсь!
— И, как положено, снимите с фотоаппарата отпечатки пальцев, хотя и так все ясно. Для протокола. Разумеется, вы будете представлены к награде…
В восемь часов утра Вилли Майер докладывал Хейнишу, что на фотоаппарате обнаружены отпечатки пальцев старшего администратора и что он успел сфотографировать всех четырех агентов.
— Успел! — засмеялся Хейниш, — Но русским не передал! А, Вилли? Не передал!.. Операция остается в силе, агентов мы оставляем, как и планировали. Ваша заслуга, Вилли, ваша… В долгу не останусь… Жаль только, что ниточка оборвалась. Понимаете, Вилли, он должен был кому‑то передать пленку. А, черт с ним! — махнул рукой оберштурмбанфюрер. — Сейчас не до него… Некогда этим заниматься…
На следующий день Вилли Майер, возвращаясь вместе с Кристиной со службы в гостиницу, положил ей в карман магнитофонную пленку и хмуро заметил — плохого настроения он не скрывал:
— Напрасно рисковали, фрейлейн. Наша затея не удалась. Только и всего, что вы едва не поплатились жизнью.
— Почему же не удалась, Вилли? — ласково ответила Кристина. — Есть и фотопленка.
— У Хейниша! — пробормотал Вилли.
— Успокойтесь, Вилли, и не терзайте себя: у меня было два фотоаппарата.
— О, вы предусмотрительны!
— Наверное, такой уродилась…
— В Берлине такие затеи будут невозможны, — жестко заметил Майер.
— Не знаю, — ответила Кристина и, чтобы поднять настроение у Вилли, чтобы придать ему уверенности и в какой‑то мере дерзости, добавила: — Ведь и нас будет пятеро!
— Пятеро? — удивился Вилли, — Это новость. Кто же они?
— Кто? Есть у нас, у русских, такое выражение: ты да я, да мы с тобой… Вот и посчитайте: пятеро!
Их ожидали новые испытания и опасности, а они шутили.
За день до отъезда в Берлин Кристина получила последнюю зашифрованную радиограмму, которая неожиданно напомнила ей недавние во времени и уже такие далекие в жизни студенческие годы. Такие далекие, что они казались нереальными. Почему? Возможно, потому что радиограмма слишком напоминала экзаменационный билет. Тот самый, который содержит наиболее трудные вопросы:
«15. 1. 43. Студентке.
1. Где проходит линия оборонных сооружений немцев на К.?
2. Характер укреплений?
3. В немецкой документации появилось кодовое название «Голубая линия». Что кроется за названием?
Важны любые подробности.
Профессор».
Глава двадцать первая.
«ПОСЫЛКА» ОТ «СТУДЕНТКИ»
Во временный лагерь для военнопленных генерал Роговцев решил наведаться, когда узнал о пребывании в нем «нетипичного» немца. Так сложилось, что уже почти год Матвей Иванович вынужден был много времени уделять фашистской пропаганде, особенно с того времени, как в плен захватили корреспондента из Берлина Адольфа Шеера, посланца из геббельсовско- го министерства. Он убедился, что газетчики смотрят немного дальше в будущее, нежели заурядные вояки. Но то, что сейчас не дает покоя единицам, завтра может стать общим настроением. И значит, это позволяет делать довольно точные прогнозы, что порой играет чрезвычайно важную роль в ратном труде фронтовых разведчиков.
Лагерь был расположен в неглубокой балке, на быструю руку огороженной колючей проволокой. Охраняли его только два автоматчика. Тем не менее пленные вели себя смирно, послушно, дисциплинированно исполняли все приказы и распоряжения. Известное немецкое выражение «порядок есть порядок» здесь действовало безотказно.
Все лагерное начальство состояло из одного лейте- нанта — переводчика, который одиноко скучал над бумагами за низеньким столиком прямо под открытым небом.
Сюда и вызвали «нетипичного», который был записан как Отто Хубе. И вот уже щелкают немецкие каблуки, грудь выпячена вперед, руки — по швам с немного отведенными в стороны локтями. Одет в форму рядового вермахта. Глаза пугливые, настороженные.
— Скажите, почему вы в форме рядового?
— Яволь. По профессии я — журналист. Как слишком близорукий, от службы в армии был освобожден.
Однако война длилась два года, а не два месяца, как планировалось, и меня мобилизовали тоже.
«Да, за два года мы перемолотили отборные части вермахта, — подумал Матвей Иванович, — С резервами у немцев туговато, дошла очередь и до таких…»
Отто Хубе сказал, что будто бы появление его на фронте никак не зависело от «тотального гребешка».
— Именно, ведь если я могу работать в тыловой газете, то почему не смогу во фронтовой?
— Вы не ответили на мой вопрос, — напомнил генерал Роговцев.
— Яволь. Я отвечаю на ваш вопрос, герр генерал. Немного терпения, и вы в этом убедитесь.
— Тогда продолжайте, если считаете нужным.
— Яволь. Недавно мне предоставили кратковременный отпуск. Обстоятельства вынудили меня задержаться дома сверх срока на две недели. Военная жандармерия сочла меня дезертиром, когда я уже возвращался к месту службы. Меня сразу же разжаловали и включили рядовым в штрафной батальон. Все делалось очень быстро — как раз начался штурм Краснодара вашими войсками. Наш батальон сразу же бросили в самое пекло. Спасения не было: впереди — атакующие ряды русских, сзади — эсэсовцы с пулеметами. Это был не бой, а настоящая бойня. Словно нас, штрафников, специально отобрали с одной целью — перебить. Бессмысленно? Но все происходило именно так.
— Как же вы спаслись? — поинтересовался Роговцев.
— Когда я увидел, что около меня все валятся убитыми, я упал в первую попавшуюся воронку. В ней я дождался конца боя и сдался в плен. С меня хватит!
— Значит, вы, можно сказать, добровольно и сознательно сдались в плен. Скажите, о чем вы думали?
