— Значит, вы, можно сказать, добровольно и сознательно сдались в плен. Скажите, о чем вы думали?
— Яволь. Солдаты давно знают, что радиотреи насчет того, будто русские расстреливают пленных, — ложь, геббельсовские басни. Об этом не говорят, но знают… однако большинство боится сдаться в плен, ибо помнят, что мы натворили на вашей земле. Я лично никакого преступления не совершил. Бой, в котором я принял участие, был первым в моей жизни. Я никого не убил и не пытался убить. Чего же мне бояться плена, которого все равно не миновать? Если повезет остаться живым в этой гигантской бойне…
— Откуда у вас такая уверенность?
__ Я могу отвечать откровенно?
Разумеется, иначе мы лишь потеряем время.
Вы утверждаете, что хотите видеть свободную
Германию без фашистов. Об этом слышат солдаты, когда на передовой с вашей стороны говорят немцы, попавшие в плен. Я в это верю.
— А другие?
— Кто знает. Все делают вид, будто ничего не слышали и не видели. Эта тема для разговора запретна. Она опасна. За такие разговоры обеспечен расстрел — как за распространение пораженческих Настроений и измену фюреру.
— Вы хотите сказать, что только уверенность в том, что с вами ничего плохого в плену не случится, побудила вас поднять руки?
— Нет, не только.
— Говорите.
— Яволь. Я не буду ругать фюрера и орать для видимости «Гитлер капут!». Я твердо знаю: война нами проиграна. «Третий рейх» подписал себе приговор еще в тот день, как войска вермахта перешли вашу границу. В тот день фашизм обрек себя на гибель. Катастрофа неминуема. Но сколько жертв тащат за собой фашисты! Людей, совершенно не причастных к их ужасающим преступлениям. «Тотальная война» уничтожает Германию. На смерть гонят подростков, стариков, непригодных к военной службе. Всех под пули! Всех на истребление, на гибель. Сталинград вызвал у фашистов еще большую жестокость. Только глупый человек или законченный кретин может питать надежду на выигрыш в этой войне. Я сдался в плен, и я доволен: я буду жить.
— Из чего вы сделали такой вывод?
Пленный впервые усмехнулся:
— Мы в плену. А нас кормят. Даже сигареты дают… Отсюда и выводы.
Многие мысли вызывала эта беседа, когда генерал Роговцев возвращался в свое «хозяйство» на околице Краснодара.
Краснодар. Генерал Роговцев был хорошо знаком с этим городом издавна, еще со времен гражданской войны, когда служил в разведке 9–й армии. Потом, в довоенное время, не раз наведывался в Краснодар по служебным делам. И каждый раз замечал изменения:
новые стройки, клубы, санатории, дома отдыха. Этот пропеченный солнцем город словно год за годом вопреки всем законам природы молодел. Он буквально расцветал в зеленеющем море акации, абрикосовых и яблоневых деревьев.
А теперь, когда вместе с войсками Роговцев вошел в город, то сначала не узнал его. Краснодар был полностью разрушен, взорван, сожжен, изуродован, расстрелян… На каждом шагу — следы нечеловеческих кровавых преступлений, которые сейчас одно за другим записываются в томах Чрезвычайной комиссии, прибывшей из Москвы.
Город планомерно разрушали истребительные зон- деркоманды. Деревья сжигали из огнеметов. Дома подрывали. Заключенных, еще оставшихся в живых, расстреливали прямо в камерах. В каждом карцере нашли по трупу — в людей стреляли сквозь очко в двери. Пепелища, руины, трупы… Взорваны здания институтов, техникумов, школ, библиотек, больниц, — домов культуры и отдыха, кинотеатров и клубов. Такая же судьба постигала сотни и сотни жилых домов. Разрушения были столь велики, что центральные улицы Красная и Пролетарская оказались сплошь заваленными обломками. Пришлось танками утюжить кучи битого кирпича, чтобы проложить пригодные для проезда дороги. А людям все еще мерещились повешенные на уцелевших деревьях.
Майор Тамбулиди едва нашел кое‑как уцелевший домик для размещения служб генерала Роговцева. Но что в домике из двух комнат и кухни разместишь? Пришлось в приусадебном участке поставить военные палатки и рыть землянки.
Уцелевшие горожане еще не успели прийти в себя от ужасов шестимесячного кошмара фашистской оккупации. По пригородным оврагам они искали погибших родственников среди трупов. Рассказывали о массовых расстрелах, о специальном отравлении населения, о «душегубках», о систематических «акциях» против детей, которых убивали начиная с новорожденных. И все эти преступления назывались обыденно — «обез- людивание жизненного пространства».
Дежурный лейтенант встретил Матвея Ивановича рапортом:
— Товарищ генерал — майор, размещение всех служб завершено. Налажена телефонная связь со штабом фронта!
— Хорошо, — ответил Роговцев и прошел в раскрытую лейтенантом дверь.
Здесь, в комнате, оборудованной под кабинет, Роговцев утомленно снял шинель, повесил на крючок, вбитый в стену, опустился на стул и о облегчением протянул под столом натруженные за день ноги. В комнате были еще топчан и длинная деревянная скамья вдоль стены. Другой мебели достать пока не успели.
Однако отдохнуть не пришлось — в дверь постучали.
— Войдите!
— Товарищ генерал — майор, — доложил все тот же дежурный лейтенант, — из штаба фронта доставили нам какого‑то старика. Он уверяет, что имеет важные сведения. Говорит, что они адресованы вам лично.
— Где он?
— Здесь, за дверыо.
— Хорошо, передайте майору Тамбулиди — пусть расспросит.
— Слушаюсь!
…Старик был ничем не приметен, разве что сеткой прихотливо пересекающихся морщин — явных примет возраста. Потрепанный, в старом, вытертом до блеска кожухе, из‑под которого выглядывал ватник, в лохматой папахе, надвинутой на самые глаза, в неопределенного цвета штанах и грязных сапогах, он не привлек бы на улице ни малейшего внимания. Сейчас многие так одеваются. Было бы что надеть! Он был похож на одного из беженцев, что теперь возвращаются в освобожденные родные места.
— Вам к кому? — спросил майор Тамбулиди, хотя ему это было известно.
— К генералу Роговцеву, — важно ответил старик.
— По какому делу?
— По государственному.
— Л если точнее?
— Секрет.
— Как вас зовут?
— Я Астан Мирза — Хатагов.
Это имя ничего не говорило майору Тамбулиди
— Генерал Роговцев поручил разобраться с вашим делом мне.
— Л где он сам?
— Здесь, за дверью.
— Вот туда, за дверь, — старик показал заскорузлым пальцем, — мне и надо!
— Поймите, гражданин Хатагов, генерал хочет знать, с чем вы пришли?
— Я и скажу ему! А пришел я из Ставрополя. С поручением лично к генералу Роговцеву.
Из того, как он это произнес, чувствовалось, что эти лаконичные выражения звучали не раз.
— Далековато шли…
— Надо! — с достоинством пояснил старик.
«Из Ставрополя, — задумался Анзор, — К генералу. Значит, не напрасно. Но не скажет! Упрямец — это ясно…»
— Подождите, — сказал он, — я доложу генералу
Он исчез за дверью, чтобы почти тотчас же появиться снова.
— Заходите! Быстро!
— Ну вот, — нахмурился старик. — То к вам не достучаться, то подгоняете — «быстро»!
— Заходите, уважаемый, заходите! — в дверях появился сам генерал. Он дружелюбно улыбался старому Астану.
Мирза — Хатагов гордо поглядел на Анзора, как бы говоря: «Ну что, молодой человек? Разве ты не видишь, с каким уважением меня встречает сам товарищ генерал? Посмотри, сколько орденов у него! А у тебя что? Две медальки? А генерал обращается ко мне уважительно, первым вышел ко мне, а ты — «быстро»!»
Он не спеша, степенно вошел в комнату.
— Раздевайтесь и присаживайтесь, — предложил Роговцев.
Мирза — Хатагов снял кожух, но повесить его сверху генеральской шинели не решился. Положил его на топчан и сел рядом. Ватник его был без рукавов и напоминал теплый, самодельный жилет.
Он снова с осуждением взглянул на майора Тамбулиди и с достоинством проговорил:
— Товарищ генерал, мои слова — только для вас, больше ни для кого. Так мне было приказано.
Матвей Иванович с веселой искоркой в глазах посмотрел на покрасневшего майора, которого без лишних слов, а лишь своим поведением отчитывал старик, и объяснил:
— Майор — мой адъютант, доверенный работник. Наши секреты — общие. Поэтому я и приказал сначала разобраться в вашем деле ему. Правда, он немного горяч, с этим я согласен. Но человек он добрый, настоящий джигит. Из коренных!
— Ну, если так, — смягчился Астан, — то слушайте вдвоем…
Старик начал издалека:
Трудно было догнать вас. Дорог нет — разбиты. Мостов через реки нет — подорваны. Железной дороги нет — рельсы со шпалами, словно сходни, задраны в небо… Едва доберусь до одного города, а фронт уже продвинулся дальше. Вот и дошел до самого Краснодара. Здесь вас и догнал.
