— Не богохульствуйте, Джон: я верующий.
— Это уж от вас зависит — сделать радости рая не менее ощутимыми, чем земные… — Джон на минуту задумался, вертя в руках одну из трубок своей коллекции, потом сказал, повернувшись к младшему Долласу: — Кстати о земле, Аллен: Фосс так и не справился с делом Винера.
— Ага! — с торжеством воскликнул Фостер. — Стоит вам вернуться на почву реальной политики, и вы сами вспоминаете о бомбах!
— Реактивные снаряды и атомная бомба не одно и то же.
— Два пугала одного сорта. У вас чешутся руки устроить что-нибудь вроде Бикини с этими реактивными штуками.
— Бикини было блефом! — вырвалось у Ванденгейма.
— Но мы потратили достаточно денег, чтобы уверить мир в неотразимости этого блефа.
Ванденгейм приставил красный кулак ко рту.
— Фу, чорт!.. В том, что вы говорите, есть доля правды… В глазах мира мы должны оставаться лидерами этого дела. А тем временем следует сделать все для реализации винеровского «фау-13».
— Если ему для этого необходим Шверер, поставьте на этом чортовом «фау» большой крест! — крикнул Фостер.
— Но, но!
— Да! — воскликнул Фостер, но тотчас пожалел о такой категоричности. Он хотел было загладить дурное впечатление от своего заявления, но Ванденгейм, посмотрев на него сверху вниз, рассмеялся и неожиданно весело проговорил:
— Сегодня вы способны расстроить ангела. Идёмте-ка выпьем. Ваше настроение мне совсем не нравится. — И обернулся к продолжавшему сидеть в отдалении Аллену: — Шверер должен быть в Мадриде… Вам хватит месяца?
— Многое будет зависеть от того, удастся ли нам выловить обратно Мак-Кронина, — сказал Аллен.
— Плюнь на Мак-Кронина. Он отыграл своё! — сказал Фостер брату.
— Но мы не можем оставить его в руках русских!
— Сделай так, чтобы он не достался ни нам, ни им.
— Все обойдётся, друзья мои, — примирительно сказал хозяин.
Он взял Фостера под руку и повёл к выходу.
Очутившись на воздухе, Фостер почувствовал облегчение: голубое небо над головой, распускающаяся зелень парка — все это было так далеко от одолевавших его тяжёлых сомнений и животного страха перед патроном и перед братом! И багровая физиономия Джона уже не казалась ему такой страшной и глаза Аллена, кажется, не подстерегали на каждом шагу его ошибок. Все, решительно все представлялось уже не таким непоправимо плохим.
— Сэр! — послышалось вдруг рядом, и перед Джоном вырос секретарь. — Депеша из Токио.
Джон нехотя остановился и взял листок. По мере того как он читал, лицо его все больше наливалось кровью. Когда он дочитал, листок телеграммы исчез в судорожно сжавшемся огромном кулаке. Короткое движение, и тугой комок бумаги ударил Фостера в лицо. В наступившей тишине было слышно, как скрипит песок под огромными ступнями быстро удаляющегося Джона.
Он уже почти скрылся в конце аллеи, когда Аллен, наконец, поднял с земли смятую телеграмму. Фостер испуганно следил за взглядом брата, скользившим по её строкам. Дочитав, Аллен рассмеялся.
— Это действительно касается тебя. — И протянул было листок брату, но Фостер отстранил его:
— Прочти.
— О, с удовольствием: «Операция под Тайюанью потерпела неудачу. Запасы противочумных материалов сожжены партизанами. Макарчер».
Аллен заботливо вложил листок в пальцы безвольно упавшей руки Фостера и, улыбаясь, зашагал следом за Джоном.
Уже три года Монтегю Грили получал жалованье председателя комиссии по денацификации, хотя бывал во Франкфурте не чаще, чем того требовали его личные коммерческие дела. Тот, кому доводилось теперь входить в кабинет с табличкой на двери: «Председатель комиссии», видел перед собой коренастого блондина среднего роста, с самоуверенным выражением румяного лица, с неторопливыми движениями человека, спокойного за своё место под солнцем. На столике перед камином всегда, летом и зимою, стояли свежие розы; в воздухе всегда висел аромат цветов, смешанный с терпко-пряным запахом трубочного табака. Изо рта блондина почти всегда торчала трубка, которую он очень прямо и, повидимому, очень крепко держал в зубах.
Весь он, с головы до пят, был олицетворением уверенности в себе, в завтрашнем дне и в своём деле. Такого полного благополучия оберштурмбаннфюрер СС и инженер Пауль Штризе не чувствовал даже в самые лучшие времена Третьего рейха.
Основные обязанности Штризе, как, впрочем, и всей его «комиссии», не отличались сложностью. Процесс возрождения военного производства Западной Германии и её передачи прежним монополистам — «капитанам промышленности», за спиной которых стояли теперь американцы и англичане, благополучно приближался к своему завершению. Не было необходимости и в каких-либо иных мерах, кроме полицейского вмешательства, когда рабочие заводов пытались поднять голос протеста при возвращении старых гитлеровских директоров.
Гораздо обширнее и сложнее были обязанности Штризе, связанные с учреждением, лаконическое название которого вовсе не значилось на вывеске комиссии, но которое было известно среди посвящённых как «Штаб К». Впрочем, даже если бы это название было написано на фасаде бюро, далеко не каждый знал бы, что полностью оно читалось так: «Центральный штаб по координации деятельности секретных служб трех западных оккупирующих держав и секретной службы полицейских сил Западно-Германского государства».
Не всякий знал о наличии у этих вооружённых сил разветвлённой секретной службы, являющейся детищем и филиалом британской, французской и главным образом американской разведок. Но что говорить о немцах, если об этой стороне деятельности бюро пока ещё не имел полного представления и сам Монти. Отлично зная, что задачи его учреждения не имеют ничего общего с действительной денацификацией и демилитаризацией бывшей гитлеровской военной промышленности, он пребывал в уверенности, что его основным делом является восстановление военного производства в Западно-Германском рейхе. Эту работу следовало произвести по такой схеме, чтобы не только обеспечить снабжение военными материалами всех континентальных вассалов англо-американского блока, но прежде всего и глазным образом обеспечить прибыли своих хозяев — монополистов Англии и Америки. Уже сама по себе эта задача представлялась Монти достаточно сложной. На каждом шагу приходилось сталкиваться с ни с чем не сравнимой алчностью янки. Они норовили вырвать из глотки английского партнёра даже самую маленькую косточку. Иногда можно было прийти в полное отчаяние от нахальства, с которым действовали не только сами американцы, но даже их немецкие уполномоченные. Эти немцы, из бывших владельцев, акционеров и директоров восстанавливаемых предприятий, за одно только право считать на суконке американское золото готовы были перервать горло кому угодно, не соблюдая никаких приличий. И чем яснее они чувствовали за собою поддержку американцев, тем наглее становились, доходя иногда до прямого третирования «младшего» партнёра в англо-американской партии.
Эти сложные обстоятельства грозили при малейшей оплошности оставить в дураках не только английских партнёров вообще, но и самого Монти в частности. Он был настолько занят интригами чисто коммерческого свойства, что несколько запустил вторую сторону деятельности своего бюро — разведку. Поэтому Аллен Доллас почти без сопротивления со стороны англичан прибрал к рукам всю негласную работу бюро ещё тогда, когда она находилась в зачаточном состоянии. С прошествием же времени, когда выяснились широкие перспективы секретной работы бюро, англичане спохватились, но было поздно. Раздувшийся аппарат немецкой военной разведки возрождаемой западногерманской армии смотрел уже целиком из американских рук. Дряхлеющей Интеллидженс сервис оставалось только делать приятную мину в плохой игре, сползая на вторые роли. Её резиденты с удивлением увидели, что гитлеровские генералы, вроде Александера, Гальдера и Гудериана, ещё вчера считавшиеся пленными, имели в делах бюро больший вес, чем чиновники «его величества». Это было неприятно, но это было так. Единственным, сравнительно небольшим утешением для Монти было право помыкать немцами ранга Штризе.
Формально роль Штризе в этом секретнейшем из органов оккупационных администраций в Германии была скромной. Он был всего лишь чем-то вроде смотрителя конспиративной квартиры, какой являлось для этого штаба бюро Монти. Поэтому Штризе не только не был в курсе дел штаба, но и не знал в лицо всех его работников, не говоря уже об агентуре. Однако это не мешало ему использовать своё положение в интересах немецкого партнёра. Каждые два-три дня он делал генералу Александеру то или иное сообщение, добытое служителями в комнатах британского, американского или французского отделов. Иногда ему и самому удавалось кое-что подслушать.
В последние дни Штризе заметил некоторое оживление в штабе. Появлялись новые люди. Двоих из них он знал — англичанина Уинфреда Роу и немца, католического священника Августа Гаусса. Двух других видел впервые. Ему стоило некоторого труда выяснить, что один из них был представителем французской разведки, генералом Анри, другой — американцем по имени Фрэнк Паркер. С Паркером приехала сто секретарша — увядающая особа с пушистой копной ярко-рыжих, явно искусственно окрашенных волос. Профессиональная любознательность Штризе очень скоро помогла ему открыть, что эта «американская мисс» была в действительности француженкой и что звали её Сюзанн Лаказ.
