Ознакомительная версия.
– Во, диво! Ты чего тут высматриваешь, тётка Нина? – спросила Мария. – Неужто нас караулишь?
– Матушку стречаю, – просто ответила старуха, перекрестившись.
– Ну и слава Богу, дождалась. Сейчас и помереть можно.
– А ты как узнала, Нина Григорьевна? – удивилась женщина. – Сорока на хвосте принесла?
– Дед остался на хозяйстве. А перед этим мы с ним помораковали, подумали, решили, что вчера или сегодня должна матушка наша прийти. Вчера не было. Я и вчера здесь стояла, ждала. Не было. Значит – сегодня. Не обманулись.
– Ну – ка, ну – ка, поясни мне, – не отставала Мария.
– А что тут думать? Девять дён прошло, как схоронили матушку Агафью. Отец Пётр живой, слава Богу. Жизню остановить нельзя, как и церковку закрыть нельзя. Не могут люди жить без Бога, без храма Господня, без веры христианской, православной. Вот мы со старым посчитали, с прихожанами прикинули. Собрались у нашей церковки на днях всем миром, и так, и этак гадали, по – всякому прикидывали. Только всегда у нас получалось, выходило, что должна сестра младшая покойной матушки – Фрося – прийтить сюда с ребятишками, заменить и матушку, и мамку ребятёнку. Так будет правильно. По – людски. Другого батюшки нам не надо, как и другой матушки тоже не надо. Это по – христиански, по – человечески. Так что, добро пожаловать, матушка Евфросиния, – старуха поклонилась в пояс, повела рукой в сторону Слободы.
– Как вы такое говорить можете, бабушка? – Фрося застеснялась, покраснела, стало вдруг неудобно, неуютно, неловко, хотя где-то глубоко-глубоко в душе была готова к этому. – Мы даже не венчаны, а не то что… Не говорили даже… Разве что родители благословили…
– Э-э-э, матушка моя, – махнула рукой старуха. – Время тяжкое вас повенчало, война окрестила, беда соединила, горе скрепило, кровушкой сестрицы твоей да всех невинно-убиенных окропило, народ благословил. Пошли. Дед ждёт, нам и к себе в земляночку надо. Без пригляду хозяйского который день стоит, а я тут с вами…
– бабушка повернулась, направилась в Слободу, осеняя себя крестным знамением. – Дед совсем от рук отбился, верховодить пытается, – бубнила Панкратиха, мерно вышагивая впереди.
Церковь уже была видна, звала к себе, ждала.
Немцы всё плотнее охватывали лес, всё сложнее приходилось разведчикам просачиваться сквозь вражеские заслоны. Спасали, выручали болота у деревни Руня. Почти непроходимые и длинные, около двадцати километров в длину, они оставались единственным местом, единственной дорогой, что связывала партизан со своими, давала возможность хоть как-то пополнять запасы продовольствия, боеприпасов.
Непросто было и фашистам в лесах, что участвовали в блокаде партизан: полное отсутствие дорог, лишь узкие, чаще всего заросшие просеки не давали и им свободы для манёвра. Техника участвовать в блокаде уже не могла. Разве что самолёты продолжали разведывательные полёты над массивом, да бомбардировщики всё светлое время суток наносили бомбовые удары по любой, мало-мальски шевелящейся, движущейся цели. Даже на лошадях с телегами не всегда и не везде можно было проехать. Танки, машины увязали в топких местах, лишались мобильности, терялась огневая мощь. Немцы чаще всего стали использовать лошадей, как вьючных животных для доставки того же продовольствия, боеприпасов в труднодоступные места для участвующих в блокаде солдат. На лошадях же вывозили убитых и раненых. Подкрепление пробиралось пешим ходом к местам боёв.
Таким положением фрицев не преминули воспользоваться партизаны. Всё чаще стали организовывать засады на маршрутах продвижения врага, всё ощутимей стали его потери. Вдохновили народных мстителей новости о том, что немцы начали привлекать к блокаде партизан полицаев и союзников – румын. Значит, силы у фашистов на исходе, раз обратились за помощью к таким помощникам.
По сведениям разведчиков, сами немцы не особо доверяли и не полагались на союзников. В Борках, где остановился румынский пехотный батальон, местные жители стонут от этих мародёров, воров и хапуг. Берут, воруют, тащат всё, что попадалось под руки, не брезгуют даже ложками-мисками. Называют селяне румын презрительно «мамалыжники», из – за их национальной пищи – кукурузной каши мамалыги. Так же стали известны факты, что и немцы очень плохо относятся к румынам, недоверяют, презирают их, и при любом удобном случае стараются ещё больше унизить. Известен случай, когда румынский солдат залез в сундук бабушки Юзефы Логутовой в Борках, сгрёб себе в котомку всё бельё, что было там, включая и смертный наряд старухи. Та смело бросилась защищать, выбежала за солдатом на улицу, повисла на нём. Проходивший мимо немецкий пехотный капитан отобрал котомку, вернул бабушке бельё, а румыну прилюдно дал коленкой под зад.
Пленный полицай показал на допросе, что против партизан, помимо немцев и румын, воюет и сводная рота полицаев района под командованием самого Щура Кондрата Петровича. Последнее время немцы всё чаще и чаще бросают в бой союзников, сами предпочитают оставаться в качестве некоего заслона в тылу. Сейчас, с приближением Красной армии, когда линия фронта проходит в каких-то полуторостах километрах, потребность в деятельности бургомистра отпала сама собой. Пришёл час, когда нужны солдаты, а не хозяйственники.
Вытянувшись цепочкой, караван из шестнадцати навьюченных продовольствием и боеприпасами лошадей пробирался по заросшей за войну мелкими кустарниками, березняками и ельниками просеке. Впереди налегке шёл немецкий командир отделения унтерфельдвебель с автоматом на шее, зорко всматривался в чужой и страшный лес. За ним вышагивали двое немецких солдат, и только после них вёл под уздцы лошадь румынский солдат. Связанные поводками, за первой лошадью покорно передвигались остальные. В конце каравана ещё пятеро румын о чём-то оживлённо разговаривали, спорили друг с другом, оглашая лес то криками, то неуемным смехом. Унтерфельдвебель то и дело останавливался, усмирял союзников.
– Steken Mund! – в очередной раз попытался заткнуть рот румынам, но только ещё больше раззадорил последних.
Они уже не просто громко разговаривали, а открыто хохотали, тыкая в унтера пальцами, насмехались.
На этот раз немец не стал говорить, а сразу схватил автомат, повёл им в сторону румын, успевая указательным пальцем покрутить у виска. Союзники в тот же миг вскинули винтовки, нацелив на немцев, сами предусмотрительно спрятались за деревья. Назревал скандал.
Унтерфельдвебель понял это, безнадёжно махнул рукой, продолжил движение, бормоча себе под нос проклятия в адрес румын.
Когда к ним присоединились ещё одни союзники, ни немцы, ни румыны точно сказать не могли. Оглянувшись, увидели в конце каравана шестерых полицаев, что понуро брели следом. Вёл их высокий, молодой, подтянутый и опрятный полицай, поминутно поторапливающий товарищей.
– Еле догнали вас, – виновато улыбаясь, старший полицай направился к унтеру во главу каравана. – Хайль Гитлер и гутен таг, господин офицер, – поприветствовал немца, умышленно возвысив командира отделения пехотной роты до офицерского ранга. – Мы… это… отстали от своих, холера его бери, так уж вы не обессудьте, господин офицер.
– Wer ist du? – уставился тот на пришельца. Его сослуживцы напряглись, отошли несколько шагов в сторону, взяли винтовки на изготовку. Появление незнакомых людей в лесу не могло сулить чего-то хорошего.
– Их бин полицай, полицай я, – лепетал молодой союзник, преданно глядя в глаза немцу, то и дело поднимая руки к верху, тем самым демонстрируя свои самые что ни на есть миролюбивые чувства. – Ихь хайсе Вася, Василием мамка с папкой нарекли, вот как.
– Wocher und wochin kommen sie? – недоверчиво спросил унтер.
– Wir kommen von zu Hause, – продолжал преданно лепетать полицай. – Из дома мы идём, пан офицер, из дома в вальд к вам, в лес к вам на помощь, ин хильфе к вам помогать бороться с партизанами. В помощь к вам, холера вас бери.
– Partisan? – ткнул пальцем в грудь полицаю немец.
– Nein! – снисходительно улыбнулся союзник. – Какой партизан? Мордой не вышел, господин офицер. Ихь бин полицай, полицаи мы, братья по оружию, так что… Только в полицию, другой дороги нет для наших харь.
– Gut! Gehen weiter! – круто повернувшись, снова пошёл во главу каравана, вполне удовлетворённый проведённой беседой.
– Пошли дальше, – тут же перевёл старший полицай слова унтера товарищам, взмахнул рукой, увлекая их за собой.
А они времени даром не теряли, уже успели подружиться с румынами, угощали их махоркой. Те с жадностью запускали руки в кисеты, крутили толстые самокрутки, курили, пуская густые клубы дыма, хвалили махорку, показывая большой палец правой руки.
– Курите-курите, нам не жалко. Такого добра у нас хватает, – подбадривали румын полицаи, похлопывая союзников по спине. – Надо было и жёнок своих взять: пускай бы и они покурили, – вроде как подшучивали над «мамалыжниками» гости.
Ознакомительная версия.
