Ознакомительная версия.
Звон от била снова раздался над сожжённой деревенькой. Из землянок, как из нор, стали вылезать люди, стягиваться по привычке к тому месту на сельской площади, где когда-то стояла колхозная кантора. В основном это были женщины, дети. Стариков со старухами было немного: человек с десять-пятнадцать. Подходили, с недоумением взирали друг на друга, пытались узнать причину экстренного сбора. Они уже отвыкли от таких коллективных мероприятий за последние два года. И тут било…
– Неужто наши вернулись? – с надеждой крутили головами, стараясь увидеть тех, кого ждут, не дождутся вот уже который год.
Напряжённо прислушивались к тишине осеннего дня, до боли, до рези в глазах вглядывались в небо, надеясь услышать гул, увидеть в вышине силуэт советского самолёта, самолёта с красной звездой. Слухи-то ходили, что летают наши самолёты, бомбят даже район, достают и до Бобруйска, а вот над их деревенькой как-то Бог не уподобил пролететь, порадовать, обнадёжить, успокоить души заждавшихся людей.
Оказалось, партизаны приглашают на народный суд над предателем, изменником родины. Как-то Бог миловал деревеньку: никто из её жителей не повёлся на поводу у немцев, ни единого человека не вступило в полицию на услужение к оккупантам. Кстати, и в Пустошке, и в Руни тоже. Причина? А кто его знает, однако, это так.
Володя Кольцов ещё и ещё раз пытается ответить на этот вопрос сам себе, и не находит ответа. То ли месторасположение деревенек, то ли сам воздух, природа, что окружали эти деревеньки испокон веков, вложили в души, в сердца жителей самолюбивый, гордый, вольный дух, что не мог мириться ни с чьим верховенством, а тем более – с оккупантами. То ли какая другая причина, однако, это так: нет предателей в Вишенках, как и нет их в Пустошке и Руни!
Правда, объявился один Кондрат-примак, так и тот пришлый, приблуда.
Не своими ногами подходил Кондрат Петрович Щур к толпе жителей Вишенок: штыком в спину подгонял сзади один из разведчиков младший сын Назара Сёмкина Илья.
– Иди-иди, боров. Ждут тебя давно.
– Вот, дорогие земляки, – командир взвода партизанской разведки Володя Кольцов взобрался на остатки фундамента бывшей колхозной конторы, обвёл пытливым взглядом земляков, что скучились на площади. – Решением штаба нашего партизанского отряда судить надо народным судом этого бандита и предателя. Кто он, и что собой представляет, многие из вас знают лучше меня. Понятно, что этого гада стоило бы судить нашим советским судом. А вдруг опять уйдёт господин бургомистр районной управы Щур Кондрат Петрович от справедливого возмездия? Не дождётся прихода нашей родной Красной армии и сбежит? Что делать будем, земляки? Как судить будем?
Люди стояли молча, нахмурившись, исподлобья глядя на пленника. Мелкий осенний дождь дополнял, усиливал гнетущую обстановку, что сложилась на площади.
Вдруг из толпы вышла дочь расстрелянной бургомистром в начале войны бывшей сожительницы Щура Агрипины Солодовой – Анюта. Поискала глазами вокруг себя, нагнулась, подняла с земли палку, взвесила в руках, без слов размахнулась, опустила на голову предателю. От неожиданности и от боли тот присел, закричал. Этот крик подстегнул толпу: люди ожили, зашевелились, послышались нервные голоса.
– Гадёныш!
– Сволочь!
– Убить мало…
– Паразит!
– Растерзать…
– На колени… на колени ублюдка!
– Лопату в руки… могилу себе…
– В глаза, пускай глаза свои поднимет…
– Расстрелять и вся недолга…
Обстановка с каждым мгновением накалялась, готовая выйти из – под контроля. Это прекрасно понимал Володя Кольцов.
– Тихо! Тихо, товарищи! Давайте решать всем миром, по правилам, по закону…
Но его уже никто не слушал.
Не сговариваясь, почти все бабы вооружились прутьями, палками, взяли в кольцо бургомистра, молча, исступленно наносили ему удары, вкладывая в них всю свою злость, обиду, боль, что причинила война, что копились долгое время, искали выхода, и вот нашли, вырвались на простор.
Сначала Щур закрывался руками, потом вдруг попытался бежать. Женщины не мешали ему, не останавливали, напротив, толпой, не сговариваясь, гнали перед собой, направляя его за деревню, на омуты. И он шёл, спотыкаясь, подгоняемый ударами палок, обречённо переставляя ноги. За всё дорогу не было произнесено ни единого слова, только сопение и тяжёлое дыхание женщин сопровождали эту странную и страшную процессию. Гнали почти через всю сожжённую деревню, что лежала теперь по обе стороны улицы развалинами да пожарищами, оголёнными остовами печей, обгоревшими садами в огородах, дубами, липами, берёзами вдоль дороги, опалёнными огнём.
На берегу омута мужчина остановился, застыл на мгновение, осознал, куда и зачем пригнали его бабы. Сначала кинулся на колени, хватал ртом воздух, пытаясь что-то сказать. Но, видимо, понял, что его никто здесь слушать не будет, понял безысходность своего положения, своей судьбы, поэтому вдруг поднялся, встал. Окинул обречённым взглядом застывшую толпу, прочитал на суровых лицах земляков свой приговор без признаков на снисхождение. Что-то человеческое мелькнуло в его глазах. Постоял, задрав голову к небу, смотрел на бегущие осенние облака, подставив разом сморщенное, постаревшее лицо моросящему дождю. Потом перекрестился, повернулся к реке, без раздумий кинул себя в тёмные воды омута.
Люди долго не уходили, столпившись на берегу, молчали, глядели, как тихо бежит Деснянка тёмной водой, как, то и дело, то тут, то там образуются на поверхности омута воронки, страшно закручиваются дьявольской силой, всё так же завораживающе притягивая к себе взоры не одного поколения вишенцев.
Люди уходили молча, не проронив ни слова. Сначала ушли старики и старухи, за ними потянулись молодицы среднего возраста, и только потом двинулись молодые женщины и девушки. Кто и как не пустил на омуты вездесущих детишек – неведомо. Как бы-то ни было, но детей на реке не оказалось.
Шестеро разведчиков не вмешивались, стояли в стороне. Пора было и возвращаться в отряд. Однако приходить надо было не с пустыми руками. Не только за бургомистром направляли разведчиков.
– Вы сейчас не только разведчики, но и добытчики, – напутствовал перед уходом из лагеря командир партизанского отряда товарищ Лосев Леонид Михайлович. – Сами знаете, не мне вам говорить, что на исходе продукты, боеприпасы. А впереди тяжёлые бои. Так что…
Как не знать, если ещё летом, когда только-только немцы стали блокировать партизан, командование было вынуждено выделить специальную команду сборщиков грибов. Эта группа из пожилых мужчин собирали грибы, сушили их, заготавливали в зиму. Таким же образом собирали ягоду, тоже высушивали. Сейчас и орехами не брезгуют партизаны. Мало того, что делают заготовки, так и многие питаются только орехами. Почти у каждого в кармане лежит горстка орехов… Чаще всего в рационе грибные супы. И то жиденькие, лишь бы не умереть с голоду. Продукты на исходе. А впереди зима. Бог с ней, с зимой. Впереди непроходимые болота. Ещё чуть-чуть, ещё немножко, немцы надавят, придётся или тонуть в болоте, или погибать в бою. Несколько раз уже предпринимали попытки прорваться из окружения, разорвать кольцо блокады. Но пока только несли большие потери, а желаемого результата так и не достигли. Вот и вынуждены метаться, выискивая и продукты, и боеприпасы, и возможность нанести врагу урон, оставаясь самим, если не в целости, так хотя бы нести минимальные потери.
Конечно, лучше всего прорвать блокаду, уйти в леса за Пустошкой, что тянутся на не одну сотню километров, соединиться с другими партизанскими отрядами… Когда-то приходили гонцы от них, приглашали, а то и требовали соединиться, действовать сообща под единым командованием. Однако на митинге было решено остаться в своих лесах, не уходить далеко от дома. Всё-таки, в отряде Лосева в основном люди из близлежащих деревень – Руни, Пустошки, Борков, Вишенок, Слободы. Если и есть кто из пришлых, так в большинстве своём это приставшие к отряду в первые месяцы войны отступающие, потерявшие свои части красноармейцы или сбежавшие из немецкого плена солдатики.
Как не убеждали ходоки, так и не смогли убедить. Вроде как Лосев и согласился, так мужики из Руни, Вишенок и Пустошки тут же объявили, что выйдут из отряда, создадут свой, а с места не сдвинуться. А это костяк отряда. Больше половины списочного состава. Вот и было принято большинством голосов решение остаться самостоятельной единицей в партизанском движении.
Не смог убедить и представитель подпольного райкома партии, который дважды появлялся в отряде весной и летом 1942 года. Возможно, будь кто-то другой, а не товарищ Чадов Николай Николаевич, первый секретарь райкома, то дело могло бы и сдвинуться с места. А с этим? Уж кого-кого, а этого партийца хорошо знали в окрестных сёлах.
Володька Кольцов был в тот момент в штабе, когда Николай Николаевич беседовал с командованием партизанского отряда.
Ознакомительная версия.
