Тягунов читал медленно, четко называя фамилии летчиков, техников, время, когда заступают и сменяются боевые расчеты, ответственных за выпуск дежурных истребителей. Приказ оканчивался торжественно:
— «Названному личному составу на боевое дежурство заступить»!
Тягунов закрыл папку и выжидательно посмотрел на генерала. Тот кивнул Горегляду:
— Действуй, Степан Тарасович, действуй! Сегодня ты именинник.
Горегляд отдал команду на прохождение торжественным маршем. Оркестр заиграл марш, и подразделения, строго сохраняя равнение, начали выходить ближе к взлетной полосе, чтобы оттуда, выровняв ряды на последней прямой, строевым шагом пройти мимо командования дивизии и полка. Впереди, увитое орденскими лентами, развевалось гвардейское полковое знамя.
Придерживая гермошлем, Васеев глядел на алый стяг с изображением Ильича. Он слышал шелест полотнища на ветру и чувствовал особую причастность ко всему тому, что происходило в эти минуты на рулежной дорожке. Ему казалось, что он заступает охранять не только определенный участок границы, но и всю страну, это вечное голубое небо, необозримые поля, могучие деревья, реки и тот самый звонкий ручеек, по берегу которого он столько раз бродил с Лидой и сыновьями. И за все, за все это он в ответе перед своими товарищами, перед всем народом.
После торжественного прохождения дежурные направились на СКП, где на первом этаже оборудовали комнаты отдыха летчиков, техников и механиков, душевую, небольшую столовую. В домике было прохладно. На журнальных столиках лежали газеты, журналы и шахматные доски. Вокруг стояли удобные кресла, обтянутые ворсистой ярко-зеленой тканью. В углу темнел радиоприемник, из которого лилась негромкая музыка. Стены были покрашены в светло-серые с голубизной тона, отчего комната наполнялась каким-то особым мягким светом.
Васеев подошел к книжной полке, выбрал книгу и сел в кресло, но читать не мог: мешало волнение. В домик вошли Кремнев, Сосновцев в сопровождении Горегляда, Северина и Колодешникова. Кремнев и Сосновцев осмотрели комнаты, полистали книги из библиотечки и подсели к летчикам. Генерал подробно расспросил о полетах. Тепло попрощавшись с летчиками, Кремнев предложил Горегляду.
— Показывайте учебную базу! А за дежурный домик — спасибо! Уютно, как в квартире. Так, товарищ Васеев?
— Так точно! Хорошо сделали, спасибо товарищам из батальона, — сдержанно ответил Геннадий. — Можно сказать, на отлично.
— Ну не совсем на отлично, — подметил генерал. — Электросамовара нет, а в соседнем полку не только самовар, но и сухарики, сахар, хлеб. Наскучит летчикам ночью сидеть, чайком побаловаться можно.
— Поняли, товарищ генерал! — сказал Колодешников. — Завтра самовар и все остальное будет!
— Вот и договорились. До свидания, товарищи!
Комдив любил ходить пешком, и потому Горегляд машин не вызывал.
— Какой у вас чистый, прозрачный воздух! — восхищенно произнес генерал, вдруг остановившись. — Так легко дышится! Однако, похоже, к вечеру погода испортится.
Как и предполагал Кремнев, к вечеру небо нахмурилось. Ветер, прижав густые, мохнатые облака к высоким холмам, выдавливал из серого мглистого месива тонкие паутинки дождя, оседавшие на листьях тополей и кустарника. Небо потемнело и набухло влагой.
Васеев стоял в раскрытой двери дежурного домика. В комнате было жарко. Плотно облегавший высотный костюм холодил тело, и в первые минуты Васеев испытывал удовольствие от прохлады, но затем почувствовал, что зябнет. Надел свою любимую кожаную куртку, застегнул «молнию». Высотный костюм сгибал тело в нужное для кабины положение, но он старался держаться прямо. Затем расстегнул куртку, сунул под нее руку, нащупал застежку и чуть-чуть опустил ее вниз. В плечах стало немного посвободнее.
Выйдя на улицу, он направился к стоявшим на бетонном пятачке истребителям. В темноте белели наброшенные на кабины байковые чехлы, виднелись подвешенные под крыльями матовые сигары ракет, по бетону змеей тянулся жгут электропитания. Невдалеке, на противоположном конце пятачка, рядом с опушкой леса, ходил часовой. Вокруг стояла вечерняя тишина, изредка прерываемая лаем одиноких собак да шумом мотора автомобиля, доносившимися из соседнего поселка.
Начал накрапывать мелкий нудный дождь. «Погодка осенняя, как у нас на Волге в октябре, — подумал Геннадий. — Так же сеет дождик, только тут почти безветрие, а у нас — с ветерком». Он прошел возле самолетов, постучал ладонью по обтекателю выдвинутой из-под крыла ракеты, поднялся на лесенку и, приподняв край волглого чехла, заглянул в кабину: приборы светились в темноте цифрами, значками, указателями. Бережно накрыл кабину чехлом, спустился на бетонку, проверил соединения электрожгута с бортовым разъемом — все было в порядке, в самом что ни на есть боеготовном состоянии. Довольный, поеживаясь от холода, направился к домику.
— Как дела на стоянке? — Сторожев прикрыл книгу и выжидательно посмотрел на Геннадия.
— Дождь начинается. Остальное в порядке.
— Небесная канцелярия уготовила нам на первый день дежурства погодку — и холод подступил сразу, и дождь.
— Пора. Осень пришла.
Васеев поудобнее уселся в кресло, развернул газету:
— Смотри, Толич, Потапенко!
Сторожев потянулся за газетой.
— Нет, слушай! «Взлет по вертикали! Два мировых рекорда советского летчика! Летчик Петр Потапенко достиг высоты двадцать пять километров за три минуты двенадцать секунд и тридцать километров за четыре минуты и три секунды! Это новые мировые рекорды скороподъемности!» Ай да молодец наш инструктор!
Сторожев взял газету, пробежал глазами по строчкам сообщения.
— Что ж, на учителей нам с тобой везло. Жаль, снимок темноват…
— Это верно, везло! — Васеев возбужденно ходил по комнате. — Давай-ка, брат, телеграмму отстучим завтра после смены с дежурства! Согласен? А то давно от него не было писем. Ты подумай: двадцать пять километров за три минуты! Вот это машина! Мечта пилота! Позвоню Лиде — пусть и она порадуется.
Васеев подошел к телефону:
— Лидушка, не спишь? Тогда возьми газету и посмотри последнюю страницу. Видишь? — Прижав ладонью микрофон трубки, Геннадий шепнул Анатолию: — «Ура» кричит! Побежала к Кочке.
На другом конце провода долго не отвечали, и Васеев хотел было положить трубку, но тут же услышал голос Кочкина.
— Ребята! Поздравляю! У вас — сухой закон, а мы с Лидой сейчас в честь этого дела по стопочке пропустим, Не возражаете? Привет ночной страже!
— Привет, привет, — засмеялся Геннадий и положил трубку.
— Ты о чем задумался, Толич?
— О превратностях жизни. Помнишь, сколько Потапенко преодолел препятствий, сколько написал рапортов, прежде чем попасть в школу испытателей? Почему человек должен все время что-то преодолевать? Зачем это нужно? Почему этот же Потапенко к своей мечте не мог идти ровно, без жизненных барьеров? Кто-то говорил, что самый производительный труд — это любимый труд. Разве нельзя сделать так, чтобы каждый трудился там, где нравится, занимался тем, к чему лежит душа?..
Дверь из комнаты механиков открылась, и на пороге показался Северин. Снял фуражку, стряхнул с нее капли дождя и спросил:
— О чем вы тут спорите? Хотел было с механиками поговорить — слышу ваши голоса.
Васеев рассказал Северину об их разговоре.
— Если бы мы уже сегодня смогли подобрать каждому работу по душе, мы бы шагнули на десятилетия вперед, — сказал Северин. — К сожалению, еще есть много участков, работа на которых долго не станет любимой. А делать-то ее надо. Со временем любой труд станет творческим, каждый сможет заниматься любимым делом. Ну, а что касается препятствий, то ведь именно в борьбе с ними закаляется человек. Диалектика, как любит говорить наш командир.
— Один закаляется, а другой ломается, — сказал Сторожев. — Нет, я понимаю: есть трудности, так сказать, объективные. Но есть ведь и субъективные. Когда оговорят кого-то, подставят ножку, наплюют в душу…
— Есть, — согласился Северин. — И болтуны есть, и карьеристы, и сплетники. Переделать человека — на это время нужно, друзья мои дорогие. Возьмите-ка Мажугу — сколько мы с ним возимся! И надоело, и устали, а деваться некуда. Потому что, если мы от него отвернемся, на дно человек пойдет. А с нами, может, и выпрямится. Не сегодня, не завтра, но выпрямится. За людей будущего бороться надо сегодня, банально, но факт. Нашим образом жизни бороться.
Васеев задумчиво потер виски. Он с детства столкнулся с такими трудностями, какие и во сне не снились ни Сторожеву, ни Кочкину, — те оба выросли в семьях, где были отцы, вернувшиеся с фронта, и о куске хлеба не думали, а он… Хватил горюшка, нечего сказать. Так было трудно, что даже вспоминать не хочется. А трудности — они человека рано заставляют задумываться да задачи решать. Жизнь мудрости обучает без отрыва от производства…
