Внезапно шум прекратился: появился пастор. Он шел к алтарю с опущенной головой и сложенными на груди руками, беззвучно шепча молитву. Прошло несколько минут, прежде чем он выпрямился и повернулся к своей пастве. Глаза его горели лихорадочным блеском.
Таким Хинцмана еще не видели. Старики, правда, могли бы вспомнить, как пастор служил траурную мессу по Бауману и другим немецким патриотам. Тогда в его глазах горели такие же огоньки.
Голос пастора был тихим.
— Да простит мне бог, дорогие прихожане, если сегодня я буду говорить с вами иначе, чем принято. Все мы были свидетелями ужасных событий, и в них нам следует узреть перст божий. Он указывает нам путь, которым мы должны идти.
Старуха, грозившая пальцем, уставилась на пастора широко открытыми глазами. Что с ним? Злой дух в него вселился, что ли? Она перекрестилась, и четки выпали из ее дрожащих рук. Губы беззвучно шептали молитву.
— Разве люди, лишенные стыда и совести, не осквернили нашу скромную часовню, приют божий, и не использовали ее для своих грязных целей? Разве не позор, что один из нас оказался предателем? Все мы виноваты перед богом! — Хинцман перекрестился. — Этого человека не остановили ни святость мест, ни мое присутствие. Я сам в неведении протянул ему руку. Да простит мне бог! Но не надо искушать господа! Своей рукой он наказал преступников и принес нам просветление. Не будем отчаиваться и направим наш взор туда, где мир и счастье всех людей являются высочайшим благом. В духовном мире мы разъединены, но существует более могучая сила, которая соединяет нас, — это мир на земле! Презрим власть, которая не боится осквернить дома господня и превратить его в место своих преступлений! Отвернемся от людей, которые приносят нам погибель и клевещут на своих ближних! Проверим себя, действовали ли мы в соответствии с заповедями нашей веры, не были ли предвзятость, преднамеренность и злая воля причиной всех неугодных всевышнему действий. Искупим грехи наши, добросовестно выполняя долг свой по отношению к церкви и власти, назначенной богом. Только так, уповая на волю божью и с божьей помощью, можем мы предотвратить бедствия, подобные перенесенным. А теперь помолимся, попросим прощения у всевышнего и поблагодарим его за то, что он принес нам просветление и озарил умы наши. Аминь! — Со скрещенными руками Хинцман склонился перед алтарем. — Отче наш, иже еси на небеси…
Церковь уже опустела, а обидчивая старушка все еще сидела на скамейке и перебирала четки. Церковный служка со сгорбленной спиной подошел к ней.
— Проповедь окончена, матушка Анерт.
Она со злостью посмотрела на него.
— Проповедь… Антихрист вселился в пастора! Я ухожу. — Не переставая браниться, она засеменила к двери, обмакнула палец в сосуд со святой водой. — Ничего себе проповедь! В пастора определенно вселился злой дух!
Хинцман вопреки своим привычкам сразу же ушел из церкви. По дороге к нему присоединился Корн. Когда они подошли к развилке, Корн посмотрел на пастора и сказал:
— Это была хорошая проповедь, господин пастор!
— Все мы, господин Корн, повинуемся воле бога. Они попрощались. Каждый пошел своей дорогой.
* * *
Двадцать вторая палата районной больницы была светлой и уютной. Фриц лежал на кровати и с болью думал о девушке, которую потерял. Он сам разрушил свое счастье…
У Фрица последние дни было много посетителей. Мать приходила уже два раза. Были Берген, Рэке и другие товарищи. Теперь он знал, что преступники пойманы, а Барбару застрелили. Фриц не знал только одного — что застрелил шпионку он сам.
Были у него и товарищи из органов государственной безопасности.
Фриц посмотрел на часы. Десять часов. После обеда, наверное, придет мать. Придут, видимо, и товарищи из Франкенроде. В глубине души Фриц надеялся, что придет Ганни.
Вошла сестра.
— К вам пришли. Вы сможете принять?
— Разумеется, сестра. Всегда пускайте ко мне!
Только когда она вышла, Фриц вспомнил, что сейчас неприемные часы. Вероятно, это кто-нибудь из товарищей или мать.
В дверях стояла Ганни в нарядном платье.
— Ганни! Ты?
— Да, Фриц. — Она медленно подошла к нему.
— И… ты все знаешь?
Она кивнула.
— И все-таки пришла?
— Да, потому что я все знаю.
Фриц привлек к себе девушку и поцеловал. Только сейчас он заметил цветы в ее руках.
— Какие чудесные цветы, Ганни! Спасибо. Они алые. Ты знаешь, что ты мне подарила?
Девушка покраснела.
— Фриц, как ты себя чувствуешь? Тебе очень больно?
— Вот уже три минуты, как я здоров, Ганни. Скажи, ты сама решила прийти ко мне?
— В пятницу у меня были Рэке и Керн. Они-то и рассказали мне все. Я сначала отчаялась, но потом…
— А ты пришла бы, если бы тебе никто ничего не сказал?
— Не знаю. Возможно… Ну, хватит об этом.
— Я не стою того, чтобы ты ко мне приходила. Мне стыдно, я…
— Все было специально подстроено, Фриц. Но теперь никто не стоит между нами. Ты не должен отчаиваться. Ты же не мог иначе! Ведь она же первая выстрелила!
До Фрица не сразу дошел смысл слов Ганни. Он резко поднялся.
— Ганни, о чем ты говоришь? Она выстрелила первая… Значит ли это… Скажи же!
Только сейчас Ганни поняла, что совершила ошибку, но отступать было поздно.
— Ты не ослышался, Фриц. Мне и в голову не пришло, что ты ничего не знаешь. Ты ведь сам… застрелил ее.
— Я убил Барбару?! Я?.. Почему мне до сих пор не сказали?!
Тяжело дыша, Фриц откинулся на подушки. Он увидел искаженное ненавистью лицо шпионки, ее пистолет… Падая, он, кажется, успел выстрелить…
— Спасибо тебе, Ганни. Это хорошо, что именно ты сказала мне правду.
Когда через час появилась сестра, им показалось, что прошло всего несколько минут.
— Можно мне прийти сегодня в приемные часы?
— Конечно. А сейчас я попрошу вас уйти. Больному нужен отдых.
— Сегодня придет моя мама, Ганни. Вот она обрадуется!
— А я приду часика через три.
Он поймал ее руку и поцеловал.
— Я так счастлив, Ганни…
Фриц долго смотрел на дверь, за которой исчезла Ганни. Его мысли вернулись к Барбаре Френцель. Сначала он увлекся ею, потом стал ненавидеть. Постепенно прошлое стало вытесняться настоящим.
В комнату вошел капитан Штейн.
— Добрый день, товарищ Кан! Ну как, дело идет на поправку? Что у вас новенького?
— У меня была Ганни.
— Ну, тогда вас можно поздравить. — Штейн подвинул стул к кровати. — Товарищ Кан, мне нужны некоторые сведения. Расскажите, пожалуйста, о ваших отношениях с этой Френцель. Вы знаете, что она убита?
Фриц кивнул:
— Да. Это я убил ее.
— Кто вам сказал?
— Ганни. И это даже лучше. Когда-нибудь я все равно узнал бы…
— Вы также ранили агента Фишера, он же Штаутер. Своими быстрыми действиями вы спасли жизнь вашего командира.
Фриц насторожился. Штаутер? Неужели так много Штаутеров? Он вспомнил человека с багровым шрамом на правом виске, с которым познакомился в поезде, когда ехал в отпуск. Штейн заметил его недоумение.
— Если вы еще недостаточно окрепли, мы можем поговорить завтра, товарищ Кан.
— Нет, нет, товарищ капитан. Я просто вспомнил об одном человеке. Его тоже авали Штаутером. Он был в концентрационном лагере при нацистах.
Штейн с удивлением посмотрел на Фрица.
— У него на виске был шрам?
— Да. Он рассказал мне, что сидел в концентрационном лагере Дахау.
Штейн не мог скрыть волнения:
— А о чем вы еще говорили?
— О Берлине, о фотоаппаратах… Потом он начал рассказывать мне о своей жизни.
— Почему вы заговорили о фотографии?
— У меня была с собой «Практика», а он показал мне свой фотоаппарат — подарок американского офицера.
— А больше он ничем не интересовался?
Фриц покачал головой:
— Нет. Штейн встал:
— Товарищ Кан, вы сможете выдержать очную ставку?
— Да, конечно.
Когда через час дверь палаты открылась, введенный мужчина чуть не вскрикнул от неожиданности.
— Вы знаете этого человека? — спросил Фрица капитан Штейн.
— Это… это Штаутер, с которым я познакомился в поезде.
Штейн обратился к Фишеру:
— Что вы можете сказать?
Фишер побледнел и опустил голову.
— Ладно, слушайте! Я сидел в соседнем купе и слышал, как этот пограничник разговаривал со своим другом. После этого я заинтересовался именно этим участком границы. В Ютеборге я пересел к нему в купе, узнал его имя и сфотографировал его. Остальное вам известно…
* * *
Юрген Корн был в отпуске. Он только что встал. Мать готовила сыну завтрак.
— Юрген, иди, кофе остынет!
— Иду, иду, мама!
Юрген так увлекся пирогами, что не услышал, как к дому подъехала машина. Когда в дверь постучали, он насторожился. Кто бы это мог быть?
