— Да уймёшься ты, баламут, — осадила его Наталья Гавриловна. — На войне-то никто из нас на был... из-за тебя ведь едет...
— Нет, — перебил её разомлевший Герман, — еду я сам по себе. От судьбы не уйдёшь, — заверил он собравшихся с ноткой фатализма в голосе.
— Да уж, нашёл время судьбу поминать. Нет её, — откликнулась жена. — Если бы ты под Новый год ногу не сломал — не встретились бы мы с тобой никогда.
— Вот я и говорю — судьба! Хотел в консерваторию на капустник, а попал тебе в клешни.
— Ой уж! Не ты ли волочился за мной всю зиму да весну! «Клешни» какие-то приплёл, ты на свои посмотри, этими руками не автомат держать, а девок за титьки дёргать!
— Будет, будет уже вам! — вмешалась тёща. — Давайте спать ложиться. Гера, а тебе шоколад положить в чемодан?
— Кладите, пригодится.
Семья, проводив родственников, разбредалась по койкам. Герман, изменив своим обычным «половым» пристрастиям, взгромоздился на семейное ложе. Тесть с тёщей храпели в унисон.
— Да уберёшь ты свои клешни, — ворчала жена, отдаваясь прощальным ласкам.
Утром, ещё до шестичасового гимна, Герман в новых польских полусапожках, с одним чемоданом в руке садился в служебную «Волгу». Возле машины скорбными свечками стояли домочадцы. «Пока!» — крикнул Герман, на ходу захлопывая дверь.
— В аэропорт? — дежурно спросил водитель.
— Да, — так же дежурно ответил пассажир. Дорога на войну началась.
Герман отрешённо смотрел на проплывающий за окном заснеженный ночной город, провожая глазами знакомые кварталы, задерживал взгляд на редких прохожих. Проезжая мимо кинотеатра «Аврора», он краем глаза зафиксировал афишу нового фильма «Пираты XX века».
— Товарищ водитель, а кто такие пираты хе-хе?..
— Не хе-хе, а двадцатого. Пираты двадцатого века. Первый советский боевик. Говорят, классный фильм. С понедельника на экраны выйдет.
«Не увижу, — подумал Германа, — много ещё чего не увижу. Эх, и на старый Новый год к консерваторским не попаду!»
У аэропорта Герман поставил отметку в путевом листе водителя, махнул ему рукой и вошёл в зал. Пассажиров было мало. От нечего делать Герман подошёл к буфетной стойке со скучающей продавщицей и начал рассматривать скудный ассортимент. Вдруг током прошибла мысль: «Заначка-то осталась дома, в часах. Мать честная, что же делать?»
— Будем покупать или глазки строить? — прервала его тягостные мысли продавщица в замызганном переднике.
— Дайте бутерброд с котлетой и кофе. А на сдачу — две копейки, по телефону позвонить.
— Нет у меня мелочи! — грубо ответил работник общепита.
— Ну и парьтесь тут со своими котлетами, — огрызнулся покупатель.
У телефона-автомата стоял интеллигентного вида узбек, задумчиво листая записную книжку.
— Товарищ, у вас не найдётся двух копеек, позвонить по телефону?
Узбек, не пряча записной книжки, зачерпнул из кармана мелочь и показал её Герману.
— У вас ни двушек, ни меди вообще нет.
— Бери две монеты по 10 копеек, они подходят.
— Спасибо.
— Я сказал — бери две!
— Большое спасибо.
Герман набрал номер и стал ждать ответа. К соседнему телефону подошла симпатичная девушка и тоже сняла трубку.
— Алло! — услышал Герман голос жены.
— Таня, это я. Как ваши дела?.. Понял... Спасибо... И ему тоже... Тань, я тут на 8 марта тебе заначку сделал и в комнате запрятал. А сейчас подумал, а вдруг не смогу тебе позвонить и поздравить с праздником. Ты залезь в часы на стене, там, в левом углу, лежит подарок... Что?.. Я серьёзно на 8 марта запрятал... А для кого ещё!.. Ну, я же уже вылетаю... Что ты меня, полным идиотом считаешь?.. Спасибо, спасибо! Вот так теперь принято на войну провожать!.. Ладно... Я не сержусь, не сержусь, говорю... До встречи.
Дежурное слово «целую» Герман говорить не стал. На него в упор смотрела симпатичная незнакомка.
— У вас двух копеек не найдётся? — приятным голосом спросила она.
— Есть, а как же. Вот, гривенник, держите... Не беспокойтесь, сработает, — выгибая грудь и распрямляя плечи, любезно ответил Герман, затем положил в доверчиво протянутую ладошку 10 копеек. Ему хотелось остаться, но, получив ответное «спасибо», молодой человек поднял чемодан и отошёл к стойке регистрации. «Что за бред, семейное ложе ещё не остыло, а уже туда — перья распустил... — подумал Герман. — Нехорошо, ой как нехорошо», — притворно ругал он себя, а сам продолжал глазеть на незнакомку.
Где-то у потолка ожил репродуктор и скверным женским голосом выдал порцию фраз, из которых Герман разобрал только слово «Ташкент». Быстро пройдя регистрацию, он уселся на откидное кресло накопителя. Среди пассажиров узбеков было мало, да и те, что готовились на посадку, ничем не отличались от европейцев, разве что широкими лицами.
Объявили посадку. Пассажиры высыпали на поле аэродрома, ёжась на лёгком ветру. С востока через пелену туч и редкую снежную крупу пробивался еле заметный свет утреннего солнца. Короткая пауза у трапа, и Герман уже сидит в хвосте самолёта у иллюминатора.
На борту явно недобор с пассажирами. Стюардесса предлагает занять свободные места. Герман, сидевший в хвосте, встал и прошёл в центр. Вдруг он останавливается. В пятнадцатом ряду сидит незнакомка, та, что была у телефонов-автоматов, а рядом с ней — свободные кресла. Герман делает скучающее лицо и спрашивает разрешения занять место «у окошка». Девушка поднимает лицо и... радостно и открыто улыбается. Молодой человек — в полном восторге, хотя пытается скрыть свои эмоции. Присаживаясь, Герман деловито осведомляется:
— Дозвонились?
— Да, спасибо!
— До Ташкента летите?
— Нет, до Целинограда.
Герман пытается сообразить, потом не выдерживает:
— Но самолёт летит в Ташкент без посадок!
— И я о том... а зачем тогда спрашиваете?
— Действительно, что это я... В гости?
— Нет, домой!
— Вы живёте в Ташкенте?
— А как вы угадали?
Герман срывается на смех:
— «Куча-ноль» в вашу пользу! У вас в Ташкенте все девушки такие смышлёные?
— Нет, только с Юнус-Абада.
— Я там был.
— Правда? Вы тоже из Ташкента?
— Нет, из-под Самарканда.
— Прилетим — хоть отогреемся!
— Это точно! Как приземлимся — сразу на Алайский! Мампарчика горячего хочу.
До взлёта молодые люди весело болтали, подначивая друг друга, вспоминая любимые места в Ташкенте и Самарканде. Короткий разбег, минутная пауза, и Герман не выдерживает:
— Нам ещё три часа лететь. Самое время познакомиться. Меня зовут Герман, а вас?
— Ран`о, — почти кричит девушка, борясь с шумом двигателей, выходящих из форсажа.
— Что значит — р`ано? По-моему, как раз вовремя.
— Нет, — засмеялась соседка, — меня звать Ран`о, с ударением на последний слог: Ра-н`о!
— Чудное имя, право слово и, наверное, редкое?
— Я бы не сказала. Вот Герман — действительно редкое имя. У меня ни одного Германа в знакомых нет.
— Первым буду!
— Вы тоже из ссыльных? Из поволжских?
— Вроде как из них: дед сидел на Соловках, а потом переехал с семьёй в Сибирь. Только я — русский.
— А я — татарка, крымская татарка.
— Не может быть! По виду — чисто русская!
Ран`о смеётся. Разговор продолжается, перескакивая с темы на тему. Оказывается, спутница Германа закончила N-скую консерваторию по классу фортепиано и сейчас работает в ташкентской филармонии.
— Никогда не уеду из Ташкента, — продолжает она, — таких городов в мире больше нет! Среди моих друзей кого только нет: и узбеки, и таджики, корейцы, и уйгуры, и бухарские евреи. А какие люди! Добрее нет на целом свете! Только узбеки — слегка себе на уме, «хитрованы». А Ташкент! Самый весёлый и душевный город, Самарканд, правда, тоже хороший... раз вы там живёте.
— Кто ж вам сказал, что я живу в Самарканде?
— Хорошо, не в Самарканде, а под Самаркандом. Вы же сами так говорили. И потом... вы же любите Узбекистан, я это вижу! Тогда — откуда вы?
— Да, я всё это люблю, но живу в N-ске, хотя родился в Узбекистане. Часто был в командировках в Бухаре, Навои, Намангане... Про столицу даже не говорю. А N-ск — город хороший, но холодный: сколько в нём живу, столько и мёрзну.
— Вот и возвращайтесь на родину.
— Я подумаю. Хотя вряд ли. Россия назад уже не отпустит. Даже Леонид Филатов уже никогда не вернётся в Туркмению.
— Какой Филатов?
— Леонид Филатов — актёр. Тот, что главную роль в фильме «Экипаж» сыграл.
— Никогда бы не подумала. Выходит, и он из Средней Азии?
— Да, и не он один. Между прочим, много музыкантов из Узбекистана теперь в Москве живут. И представьте, я в прошлом — тоже музыкант. Играл на скрипке в студенческом ансамбле и джазовом оркестре.
— Да ну!
— Ей Богу! Но до консерватории не дотянул, хотя там у доброй половины музыкантов в друзьях числюсь.
