Потом возник еще один звук — высокий отвратительный вой, тянущий за душу.
— Что это?
— Снаряды летят через нас, — ответил Королев.
Он взглянул ей в лицо: очень ли она испугалась? Но лицо ее ничего ему не сказало; быть может, в грохоте взрыва она и не расслышала его слов. Но когда взрыв отгремел, она проговорила:
— Если слышишь, бояться нечего. Того снаряда, который попадет, не услышишь.
«А ведь верно, — подумал он. — Как глупо, что я боюсь. Нечего бояться».
Снаряды визжали и визжали. Будто кто-то мокрой пробкой проводил по стеклу неба.
— Они видят нас? — спросила она.
— Не думаю, — ответил он. — Они давно уже бьют по железной дороге. А мы им за лесом не видны.
— Нет, видят, — сказала она. — Видят искры над трубой.
Машинист, наверно, тоже так считал, потому что паровоз вдруг дернулся и понесся вдвое быстрее. Ветер продувал их насквозь. Они неслись и неслись, а свет мелькал, снаряды выли, взрывы гремели. Но Королев смотрел не вокруг, а в ее приподнятое кверху лицо, в глаза — то озарявшиеся, то потухавшие. Он был счастлив.
Потом их дернуло вперед, прижало к железным перильцам — паровоз резко сбавил скорость. Далеко впереди, на путях, что-то темнело. Пути мягко поворачивали вправо, и весь их широкий изгиб был забит вагонами. Целый город вагонов; они были хорошо видны, потому что один дальний вагон, — уже за поворотом, — горел, и мечущееся пламя все освещало, колебля гигантские тени.
Паровоз замедлил ход, но казалось, что расстояния не хватит и что он врежется в вагон. Кругом все гремело, гудело, выло, дрожало и дергалось. Чем ближе подплывали вагоны, тем ясней становилось, что от них остались только обломки. Они, верно, давно уже стояли здесь, сгрудясь и перегородив путь, и артиллерия из-за леса несколько суток крошила их. Паровоз остановился в пяти шагах от ближайшего вагона, и Королев соскочил на землю.
Пробегая вдоль паровоза, он увидел Петра Петровича, стоявшего на нижней ступеньке вертикальной лесенки.
— Выводи всех, лейтенант, дальше не поедем, — крикнул ему Петр Петрович.
Девушки уже прыгали с платформы, спускались с тендера и сбивались в кучу под защитой паровоза.
— Сколько осталось до станции Ржа? — спросил Королев.
Тут всплеск света заставил его зажмуриться, грохот оглушил его, и земля ощутимо дернулась под ногами.
— Тринадцать километров, — сказал Петр Петрович, крича во всю глотку. — Но путями не идите. Он бьет по путям.
— А вы как же?
— А мы будем вагоны растаскивать. Попробуем.
— Стройся! — скомандовала Марья Ивановна высоким голосом.
Девушки строились тесно, прижимаясь друг к дружке плечами. Тревога сбивала их в кучу. «А она где?» — испугался Королев, но сразу нашел Лизу в строю. Только Луша Зверева задержалась. Она медлила у паровозной лесенки и смотрела вверх на Петра Петровича.
— А, Лушенька! — сказал Петр Петрович. — Прощай, Лушенька! Спасибо тебе!
Он гибко нагнулся и поцеловал Лушу в губы. Оторвавшись от губ, он провел по ее лицу ладонью — стер сажу, которой сам ее вымазал.
Едва они построились, новый взрыв ослепил и оглушил их.
В окне паровозной будки появилось лицо машиниста — темное стариковское лицо в очках.
— Веди их! Все равно куда! — крикнул машинист Королеву. — Что ты их держишь здесь, дурак!
И они пошли…
15
Куда идти?
Королев понимал, что станция Ржа им ни к чему, им нужен аэродром. У него не было карты, но ему представлялось, что от этого места до аэродрома, быть может, и не дальше, чем от станции Ржа. Да и нельзя их вести вдоль железнодорожных путей под обстрелом; из-под обстрела их нужно вывести прежде всего. Если идти вот туда, если держаться вот этого направления, они в конце концов выйдут на дорогу, соединяющую аэродром со станцией, — ту самую, по которой он несколько дней назад проехал на машине.
Был самый темный час короткой летней ночи, когда они спустились с невысокой железнодорожной насыпи и вступили в лес. Было что-то успокоительное и в знакомой лесной сырости и в сознании, что они со всех сторон окружены стволами. Когда небо вспыхивало от взрыва, вокруг возникала целая сеть вершин, ветвей и сучьев; когда небо потухало, видны были только цветы земляники, белевшие под ногами, как иней. Королев заметил, что в руках у него нет фанерной коробки, и сообразил, что оставил ее на паровозе. Черт с ней, так легче идти, а в коробке не было ничего, чем он дорожил, кроме бритвы; но и бритва ему была не очень нужна — брился он пока только раз в неделю.
Они шли быстро, стараясь поскорее уйти от железной дороги. Они уходили все дальше, но грохот взрывов нисколько не ослабевал. Дальний выстрел — вой снаряда — близкий ослепительный взрыв. Короткое мгновение тьмы, и снова — выстрел, снова — вой… Королев прислушивался; стараясь определить, с какой стороны стреляют. Но определить это было трудно; порой ему казалось, что стреляют с разных сторон. По лесу строем идти невозможно; девушки все время сбивались в кучку, жались друг к дружке, — вместе им было не так страшно. Это тревожило Королева — он понимал, что под обстрелом держаться кучей хуже всего. Но еще будет хуже, если они разбредутся и начнут терять друг друга в темноте.
Они шли, но от взрывов не уходили. Напротив, казалось, снаряды теперь ложились даже ближе к ним, чем прежде. Внезапно снаряд разорвался прямо перед ними, и при ослепительном блеске Королев увидел, как два громадных черных дерева скрестились и рухнули. Все девушки попадали, и он сам упал ничком в мох. Взметенная взрывом земля, шелестя, сыпалась на них с ветвей. Они встали, отряхаясь, но уже через полминуты новый взрыв заставил их упасть опять.
Так они падали, вставали, шли, падали. После каждого взрыва и падения Королев прежде всего проверял себя самого — цел ли он, есть ли у него руки и ноги. Убедясь, что он цел, он оглядывался — все ли целы? Девушки подымались, и он с радостью узнавал их одну за другой, — длинную тощую Марью Ивановну, и Варвару, и круглую коротенькую Манечку, и грузную Лушу, и Лену, которая любила шить, и рыжую Томку, и Сашу Кашину, и остальных. В сумраке, в мелькании блесков, он различал их глаза, смотревшие на него с надеждой; они шли за ним, и их покорные глаза, полные доверия, терзали его. Ему казалось, что он их доверия не стоит. Опять проснулись в нем все те сомнения, которые мучили его в Мартыновке и о которых он совсем забыл на паровозе… А вот и Лиза! Она встает, отряхивает коленки…
Через несколько шагов они падали снова.
Иногда они лежали подолгу — взрывы, совсем близкие, следовали один за другим, сливаясь, прижимали их к земле и не давали встать. А когда они наконец вставали, поваленные деревья на каждом шагу загораживали им дорогу. Они обходили завалы, и вскоре Королеву стало казаться, что они теперь идут совсем не в ту сторону, куда направлялись вначале.
Он вел девушек наугад и все меньше верил, что ведет их правильно. Иногда ему представлялось, что стоит им пройти несколько шагов, и они выйдут на дорогу, ведущую к аэродрому. Иногда, напротив, ему вдруг приходило в голову, что они давно уже идут обратно и вот-вот окажутся снова на железнодорожных путях. Теперь он этому даже обрадовался бы; там было бы по крайней мере ясно, в какую сторону нужно идти. Но и железной дороги не было, а был один только искалеченный переломанный лес, бесконечный и безвыходный.
А между тем небо над ними уже слегка посветлело, порозовело, и весь сумрак вокруг стал розовато-серым. Начинался рассвет. Высоко-высоко в небе зажглись ясным пламенем маленькие облачка, и было удивительно смотреть на них и думать, что там, в вышине, нет обстрела. В редкие минуты тишины над их головами раздавалась отрывочная птичья скороговорка; значит, в этом лесу еще не все живое убито; и начинало казаться, что тишина эта удержится надолго, что будет еще и утро, и выход, и жизнь. Но затем сразу томительно выл снаряд, и они опять лежали, уткнувшись лицами в папоротник, и громадные деревья падали рядом с ними, и на спины им сыпались комья земли.
Сейчас, когда рассвело, они хорошо видели лица друг друга, очень бледные лица, с пятнами грязи, с очень большими глазами. И Королев подумал, что ведь и они видят его бледное, грязное, растерянное лицо и понимают, что он не знает, куда вести их, и винят его во всем. И чувство вины перед ними было так тяжело, что он старался поменьше глядеть на них и, когда на него глядели, отворачивался.
Рядом с Королевым шла Манечка. Она давно уже держалась возле него. Когда приближался снаряд, она брала его за руку и дергала вниз, чтобы он лег. И он послушно ложился, и они лежали рядом и вместе вставали. И однажды, вставая, Манечка сказала ему:
— Ничего, Игорь, выйдем. Ты не расстраивайся. Поплутаем немного и выйдем.
И он понял, что они вовсе не считают его виноватым, не сердятся за то, что он не знает, куда вести их.
