Никто не обратил внимания на замечание, сквозь зубы брошенное священником в сторону Паркера:
— Пьяный болтает то, что думает трезвый.
Согласно кивнув, Паркер встал и, медленно приближаясь к Роу, вынул руки из карманов. Только теперь по налившимся кровью мутным глазам американца можно было видеть, что он тоже пьян.
— Э, бросьте, старина, храбриться! — крикнул ему Роу. — Мы тут, в Старом Свете, тоже не забыли, что такое сжатые кулаки. — И он, продолжая опираться о стенку, сделал усилие принять позицию боксёра. — Сказать вам откровенно, джентльмены, все мы очутились в положении охотника, поймавшего медведя за хвост: держать тошно, а отпустить страшно…
Удар паркеровского кулака угодил Роу в челюсть. Громко ляскнули зубы, голова глухо стукнулась о стену, и Роу повалился на пол.
— Вполне закономерный конец, — спокойно проговорил отец Август.
Роу неожиданно приподнялся с пола и, с трудом шевеля вспухшими губами, хихикая, забормотал:
— На этот раз я согласен с вами, святой отец: каждый из нас получит то, что ему определено. — Он сплюнул скопившуюся во рту кровь. — В одной Европе их уже по крайней мере пятьсот миллионов, да, вероятно, вдвое больше в Азии… Полтора миллиарда!.. Полтора миллиарда, господа!.. Каждый из них только плюнет по разу — и мы захлебнёмся в этих плевках!
На следующий день Блэкборн, спустившись к завтраку в ресторан своей гостиницы, как всегда, в одиночестве выпил кофе. Просматривая немецкую газету, Блэкборн дошёл до полицейской хроники на последней странице. И тут он едва не пропустил заметку под заголовком: «Утопленник в канализации».
«Сегодня на рассвете в канализационном тоннеле был обнаружен труп человека, утонувшего в нечистотах. Медицинской экспертизой установлено, что перед смертью утопленник находился в состоянии сильного опьянения. При нем найдена визитная карточка на имя журналиста Уинфреда Роу».
Блэкборн с отвращением отбросил газету.
Гюнтер Зинн в задумчивости почёсывал карандашом голову. Ему казалось, что тревожные сведения, приходившие от товарищей из Западной Германии, требовали немедленного и решительного вмешательства всех немцев, — во всяком случае, всех тех, кому дорого будущее их родины, её независимость, её достоинство и, вероятно, самая жизнь немецкого народа, которую с такою лёгкостью ставят на карту англо-американцы и продавшиеся им душою и телом социал-демократические главари из банды Шумахера и компании. От Трейчке, который все ещё оставался в подполье, и от группировавшихся вокруг него товарищей поступали неопровержимые данные о том, что хорошо известный фабрикант «фау» Винер вернулся из-за океана и прочно обосновал свои предприятия и лаборатории в Испании. Мало того, Винер достиг соглашения с оккупационными властями Тризонии о том, что людвигсгафенские заводы «ИГ», расположенные во французской зоне оккупации, будут изготовлять взрывчатое вещество огромной силы, предназначенное для наполнения проектируемого заводом Винера «фау-13». По мнению товарищей, поддерживающих связь с революционным подпольем Испании, работы у Винера подвигались там вперёд, несмотря на то, что недоставало части проекта, оставшейся в руках его бывшего конструктора Эгона Шверера. Отсутствие Эгона Винер старался возместить другими инженерами, на оплату которых не жалел денег, щедро отпускаемых ему американцами. Шайка Ванденгейма, являвшегося фактическим хозяином Винера, торопила его с исследованиями и расчётами.
Наряду с безудержной похвальбой, с помощью которой новоявленные заатлантические Геббельсы старались поддерживать в мире страх перед воображаемым могуществом тайного оружия, якобы в неограниченном количестве имеющегося в американских арсеналах, американцы тщательно оберегали секреты того, что готовили в действительности руками своих собственных американских и захваченных немецких учёных.
Данные о тайных работах Винера добывались ценой самоотверженного, связанного с риском для жизни, стремления честных немцев помочь разрушению тёмных планов немецкого милитаризма, возрождавшегося под англо-американским крылышком. Информация Трейчке поневоле была отрывочной, разрозненной.
Полную картину действительного положения вещей Зинн получил только после того, как по его просьбе Эгон Шверер свёл для него все эти данные воедино.
— Каково же ваше собственное мнение, доктор? — спросил Зинн, ознакомившись с материалами, представленными ему Эгоном.
— Главное для меня в том, что я здесь ни при чем, — ответил Эгон.
— Понимаю ваше удовлетворение, — с усмешкой сказал Зинн. — Но меня интересует и кое-что другое: смогут ли они осуществить этот «фау-13» без вашего участия? Без того, что осталось у вас в голове?
— Вы же знаете: в наши дни не может существовать непреодолимых секретов на участках, уже пройденных наукой.
— Ваше отсутствие Винеру не помешает?
— Разумеется, оно задержит отыскание окончательного решения… Задержит до тех пор, пока другой инженер или несколько других инженеров не придут к тем же выводам, к которым пришёл в своё время я.
— А в том виде, в каком Винер имеет изобретение в руках сейчас, это оружие готово?
Эгон усмехнулся:
— Они думают, что готово… Они не замечают одной ошибки, которая и мне доставила когда-то много неприятностей.
На этом их разговор тогда и окончился. Но скоро Зинн понял, что дело, конечно, не в ошибке, о которой говорил Эгон, и не в том, закончит ли Винер свой проект завтра или послезавтра, а дело в том, что на земле немецкого народа, его собственными руками, ценою каторжного труда немецких рабочих, за счёт голодания немецких женщин и истощения немецких детей снова куётся ярмо для Германии, для всей Европы, для всего мира. Вот в чём было дело. Вот о чём думал сейчас ответственный партийный функционер Гюнтер Зинн.
Он раздражённо отбросил карандаш и его взгляд в нетерпении остановился на стрелке стенных часов: Рупрехт Вирт опаздывал на несколько минут Зинн уже потянулся было к телефонной трубке, когда дверь без стука отворилась и на пороге появился Вирт.
— Слушай, Рупп, — без всякого вступления сказал Зинн, — ты не хуже меня знаешь, как трудно бороться с фашистской сволочью, которая снова поднимает голову…
Рупп недоуменно поднял плечи: его спрашивали о том, что знал каждый немец, не говоря уже о членах партии.
— Я, видишь ли, заговорил об этом потому, что должен посоветоваться с тобою кое о чём, что пришло мне в голову, — продолжал Зинн. — Шумахеровцы настолько спелись с разведками американцев, англичан и французов, что любыми средствами борются не только с проявлениями антифашизма, но и против интересов всех немцев за Эльбой, против интересов всей Германии.
— Что здесь такое? — недовольно спросил Рупп. — Политшкола?
Зинн дружески положил ему руку на плечо:
— Не сердись, старина, это просто дружеская беседа. Уж очень накипело в душе. Иногда хочется выговориться… Если эти скоты хотят сделать Германию площадкой для американских реактивно-атомных установок, если они намерены превратить её в поле битвы между своим выдуманным «западом» и Советским Союзом, — обязаны же мы помешать этому?
— Странный вопрос, — Рупп пожал плечами. — У нас тут достаточно хорошо понимают, куда ведёт Германию триумвират Шумахер — Тиссен — Шмитц. «Немцы за Эльбой» не хотят быть рабами ни янки, ни их отечественной челяди.
Теперь Зинн, в свою очередь, с улыбкой спросил:
— Я хотел бы знать, что ты думаешь насчёт Шверера?
— На моем горизонте трое Швереров… Кстати, об Эрнсте Шверере. Я стараюсь не упускать его из виду, но при всякой угрозе провала этот молодчик ныряет в лазейку, которую ему открывают из той зоны, и исчезает под крылышко американцев.
— Я не о нем, меня интересует Эгон.
Вирт сказал, понизив голос:
— Кажется, я знаю, чего ты от него хочешь… Он не станет заниматься военными проектами.
— Дело не в этом… Я хотел сказать: не совсем в этом.
— Я так и знал! — с усмешкою сказал Рупп.
— Что ты знал?! — внезапно раздражаясь, сказал Зинн. — Ничего ты не знаешь и не можешь знать! — Но тут же, беря себя в руки, спокойно проговорил: — Ты слышал о Винере?
— Имею представление.
— Над чем он работает, знаешь?
— Да.
— Нужно, чтобы Эгон Шверер ещё раз вплотную занялся этими проектами ракет.
— Я же тебе сказал: я знаю, чего ты хочешь от Эгона. Но повторяю: он на это не пойдёт.
Зинн ударил ладонью по столу.
— Подожди с твоим заключением. Эгон настолько хорошо все знает, что лучше всякого другого может разоблачить эти затеи перед всем миром.
— Ты хочешь, чтобы он выступил?
— Да, с разоблачением, которое разорвалось бы на глазах всех народов с эффектом, в десять раз большим, чем самая страшная атомная бомба.
Несколько мгновений Рупп молча стоял перед Зинном, потом воскликнул:
