— Надо отлить…
— Да, точно… На холоде, пить пиво приятно первые пятнадцать минут… Потом, все в лед превращается!
— Верно, давай в палатку? Там уж, наверное, все собрались, — предложил раздобревший Егор, по-детски улыбаясь и укладывая «желтый» узор на почерневший снег у забора.
— Пошли…
В палатке по-прежнему было не протолкнуться. В самом центре — толпились солдаты. Невозможно было понять, что происходит. Небрежно распихивая стоящих, Егор двигался к своей кровати. Генка звонко рявкнул, после чего солдаты расступились. У пышущей жаром печи, вытянув к ней босые ноги, сидел кинолога Бойко, с обклеенным лейкопластырем лицом, и рассказывая о печальной потере собачки:
— Я, значит, первые два «стакана» (бетонные сооружения с бойницами, для укрытия войсковых нарядов, и омоновцев, обеспечивающих безопасное продвижение войск по дорогам города) — прошел ладно. — Рассказывал Бойко. — Собачку отпускаю, она заходит, смотрит там все, потом, следом я захожу… У второго, еще двое омоновцев стояли… Говорю: «Что не заходите?» — «Ждем, когда проверишь! — говорят мне. — Боимся!» — Я им говорю: «Давно бы уже сами проверили!» — «Нет! — говорят они. — Мы лучше саперов подождем!» — «Вот охота, говорю, — стоять?» — суть переданного разговора сразу была всем понятна, потому что стаканы находились на почтительном удалении от блокпоста, и в ночное время пустовали. Утром, когда омоновцы шли на посты, по «стаканам», не заходили в них без предварительной разведки сапёров.
«Мы — как Боги! — подумалось Егору, едва он услышал рассказ Бойко. — Без нас, лишний раз, никто на обочину не наступает, не то, что в кусты по нужде сбегать…»
— Короче, к третьему подхожу, — продолжал раненый кинолог, — запускаю «Тайгу», для осмотра блока, на наличие взрывоопасных предметов. А как только собака зашла в него… как пизд. ет! В общем, дальше не помню…
То, что не помнил кинолог, уже знали все, проспект Жуковского потряс пронзительный и сухой взрыв фугаса. Оторвавшийся от земли Бойко, с неестественно выгнутым телом, пролетел несколько метров в облаке серого дыма. Глухо приземлился навзничь, громко брякнув, сыгравшим об асфальт автоматом и пластинами стального шлема «Сфера». В искромсанных гравием и осколками руках, он сжимал оставшийся от собаки кусок поводка…
Собака погибла сразу. Невозможно было определить тип взрывного устройства — собака привела его в действие или все-таки подрывник, наблюдавший за объектом взрыва…
«Собака, как собака… — думал Егор. — Чуяла ли она приближение смерти? Знала ли куда идет? Села ли она рядом со взрывным устройством, или нет… молча и прощально поскуливая хозяину? Не узнаем, никогда… Но к величайшему счастью, солдат остался жив! И спасла его собака!»
Как-то неуютно было Егору в этот вечер. Тошно болела голова, нервно выкручивало левую ногу. Крутило так, что было не усидеть на одном месте. Небо посерело, начиная темнеть, словно наполнилось грязной болотной водой. Егор вышел на задний двор, прошелся по тропинке выстеленной красным кирпичом. Дойдя до кинологического питомника, остановился напротив вольера, в котором лежал Брайт. Подвинув ногой, лежащий недалеко сосновый чурбак, сел, обняв колени руками; закурил. Долго смотрел в грустные серые глаза собаки, а потом негромко спросил:
— Ты, тоже на такое способен? Как Каро… и Тайга?
Но Брайт не подал вида и ничего не ответил.
* * *
Егор уже не вел дневник так бережно, как делал это раньше. Скорее по привычке, он брал его с тумбочки, словно выцарапывал из чьих-то лап, награждая его коротенькими записями. Прежде, Егор обращался со своим дневником аккуратно и осторожно, как с самым дорогим несметным сокровищем, своим детищем, будто бы однажды пронеся его сквозь огонь, воду и медные трубы. И возможно, это так и было. Потому как в нем, в дневнике, были и пыльные бури, и объятые пламенем камни, свистящий свинец, огненные мальчишки, танцующие непонятные танцы со смертью… Эта с разбухшими страницами книжка, в твердом переплете и темно-синей обложкой, была самым дорогим и, пожалуй, главным Егоркиным собеседником все это долгое время, весь этот непростой путь. Начавшаяся с небольших, в три-четыре строчки зарисовками происходящего, обрывками стихов, несмелых мыслей, она, постепенно стала наполняться емкими размышлениями и переживаниями, радостями и бедами. Мечтами… своими, и чужими, прерванных смертью… И когда Егор отворял тяжелую картонную дверцу дневника, поделенного желтой тесемкой-закладкой, все эти вихри, бури, ветра и пожары, холода вырывались наружу. Эта была трагическая книга и единственная, которую Егор читал перед сном, ежедневно, словно Библию.
Сейчас, все вернулось к истокам. Вернулись короткие записи, сухие и сдержанные:
5 марта 2001 года. Пока, всё хорошо. Хочу домой, к Вам… Сегодня работали с разведкой, по засадам, заминировали одно здание, с которого стреляли в нас, ещё 28 февраля.
7 марта 2001 года. Вчера (6.03.2001) обезвредил фугас. На Маяковского. Был обтянут автомобильной камерой (152-мм артиллерийский снаряд) и вставлен в кусок асбестоцементной трубы, чтобы собака МРС не учуяла. Она и не учуяла.
А сегодня был обстрел на «Богдана», с огнемета «Шмель» — торец четвертой 9-тиэтажки. Все обошлось. Появляется хреновая мысль — ОСТАТЬСЯ!
Но тут же думаю о тебе, сыне… хочу к Вам.
«Ну вот, сегодня, уже седьмое марта… Вчера — шестое. Завтра, международный женский праздник… — вспомнил Егор, делая запись в дневнике.
В палатке уже спали. От раскаленной печи было настолько тепло, что Егор на лице и руках ощущал горячее прикосновение воздуха. В свете тускло горящей лампочки, было приятно и даже интимно. — Мужчины готовятся дарить женщинам цветы, подарки… дарить себя… любимых! Сейчас бы к любимой женщине… Провести с ней этот чудесный поздний вечер за просмотром какой-нибудь легкой комедии или доброй мелодрамы… эротической! Под бокальчик французского белого вина… Целовал бы ее в бархатную шейку, а потом бы осторожно забраться к ней в трусики… в постель… — Егору даже как-то тошно и волнительно стало от этих порочных мыслей. Он встрепенулся, будто сбросил с себя тяжелый груз фантазий. Но внизу живота уже разболелось. — Ух!.. Точно весна пришла! А в таких делах всё стандартно, фантазировать можно до бесконечности. В Грозном, праздником не пахнет… Цветов не видно, женщины, как рабыни, с замотанными лицами, бидоны на тележках, и все парами, парами… Вчера. Пока пробирались через рынок на Маяковского, изрядно потрепал себе нервы. Рынок становиться все сложнее и сложнее проходить. Засилье лоточников, разрастающаяся масштабность самого рынка, возросшая плотность дорожное движение и увеличение автомобильного транспорта. Уже никого не страшит грозность бронемашин и вооруженных людей. Люди перестали обращать внимание на накатывающийся на них БТР! Со временем этот «обезьянник» станет неуправляемым, и напугать его, можно будет только артиллерийским огнем!
…Множество знакомых появилось у меня здесь. Кивают мне приветственно, по крайней мере, мне так кажется. Может скоро кто-нибудь меня и усыновит? Спрашивают: что за новый человек вместе со мной? Это они про Матвейчука. Говорю: сменщик мой, очень жесткий и хитрый, все видит, все подмечает. Не обманешь! Это я так… для острастки! Пусть остерегаются. Хотя я думаю, они быстро просекут, что Леха — простоват… На «Вишне», чеченка с Кургана, подсказывает мне те или иные слова, так что иногда я выхватываю короткий смысл некоторых фраз, имеющих скрытый характер. Вот недавно, услышал, скорее всего, про нас говорили, про военных, мол, что-то там, собаки, которые куда-то лезут… — Я в раз в лице изменился и смотрю на этого урода… что мне показалось, он понял, что я его понял… иначе бы так не смутился. Голову прятал, готов был бежать!»
Егор незаметно погрузился в воспоминания вчерашнего дня. Вспомнил, как добравшись до парковой зоны, напротив завода «Красный Молот», сапёр Юра Никулушкин, идущий вторым, правосторонним номером расчета, резко вскинул руку кверху. Спрятав голову в плечи, тяжело рванул с места, как ракета с Байконура, под тяжестью бронежилета.
Егор сразу же понял: «Фугас!»
Егор только начал стажировать новоприбывшего сержанта Жигарева. Хрупкий такой солдатик, как цыпленок, голова пушистая, светлая. Сразу все внимание на него, а он — ничего, не растерялся, действовал наравне с другими: Дудатьевым, Лапиным и Польщиковым; завидев сигнал, а возможно и услышав команду (в точке, в которой находился в этот момент Егор, команды не было слышно), словно горох, ударившись оземь, раскатились по кюветам.
Взрыва не последовало. Радостным возбуждением задрожала мысль об оправданной предосторожности. Егор выдохнул. Никогда прежде Егору не хотелось так оказаться правым, как сейчас, никогда прежде, предосторожность не была такой долгожданной!
