Трудно поверить, но и опровергнуть догадки пока не кому. Через день после трагедии от обширных ожогов в больнице скончались двое свидетелей, и надежда оставалась на водителя, который, по уверениям врачей, должен вот-вот прийти в сознание.
Во-вторых, взрывотехники утверждают, что тип использованной взрывчатки им совершенно не известен, его описания нет ни в одном специализированном справочнике.
— Чушь какая-то, — вспыхнул Сажин, зайдя с заключением к криминалистам. — Неужели у вас нет технической возможности…
Начальник экспертно-криминалистического отдела оторвался от микроскопа и тоже не сдержал эмоций.
— А что ты хочешь от провинциального города?.. Не больно-то средства выделяли на обновление… Аппаратура устарела, держится на честном слове.
Сажин, немного поостыв, уточнил:
— Дайте разъяснения… Что значит, «неустановленного типа взрывчатка»?
— Только то, что написано. По химическому составу, она не имеет себе аналогов. Могу утверждать точно, на государственных предприятиях такую не производят.
— Кустарщина?
— Не исключаю. Но гениальная!.. Если ее сделал самоучка, он должен иметь широкие познания химии. С бухты-барахты; человеку с улицы, это не по плечу.
* * *
Итак, заключение экспертизы только сгустило туман, вместо того, чтобы его развеять. Адская машинка сделана руками доморощенного кулибина. Мощности ее хватило, чтобы разметать в клочья автобус вместе с пассажирами. Список погибших на двадцать второе число составлял тридцать четыре человека, пропавшими без вести значились еще двенадцать. Многие останки оставались неопознанными.
Когда единственный выживший свидетель — водитель автобуса Вострецов — очнулся, из больницы в УФСБ немедленно поступил звонок.
Поговорить с раненым поехал Сажин; не терпелось заполнить пробелы в деле.
В коридоре реанимационного отделения он отвел в сторону лечащего врача:
— Как состояние Вострецова?
— Стабильное.
— А характер ранений?
Теребя висевший на шее блестящий фонендоскоп, врач сказал:
— Осколочные поражения. Слегка задето правое легкое. Если есть желание, пройдемте в кабинет. Образцы у меня.
…Сажин держал в руках прозрачный пузырек, в котором перекатывались крупные обрубки гвоздей.
— Были и другие осколки, — пояснил врач. — Стекло.
— Стекло? — переспросил полковник, забыв о пузырьке.
— Ну да. Я сначала значения не придал. Знаете, поражение могло произойти от лобового стекла. Вострецова ведь спасло именно оно… Но вот разница, для автотранспорта его обычно изготавливают из более… пластичного, что ли, материала? Вроде оргстекла. Оно устойчивее при ударах, и редко рассыпается на мелкие фрагменты.
— А в Вострецове сидело бытовое?
— Да. Причем, видно по цвету, набили обычных бутылок.
* * *
Александр Тихонович Вострецов лежал под капельницей, не открывая глаз. Перевязанная грудь медленно вздымалась и опускалась. От сложного оборудования к нему тянулись щупальца электродов; закрепленные на присосках датчики передавали показания на крохотный монитор, по которому бежали кривые зигзаги.
Подсев к кровати, Сажин негромко окликнул раненого.
Вострецов его услышал. Веки дрогнули, и глаза открылись. Мутный еще взгляд безо всякого смысла уперся на незнакомого посетителя.
— Как вы?
— Ничего… — слабо ответил водитель. — Я в больнице?
— В больнице, — успокоил Сажин. — Вы можете говорить?
Вострецов закрыл и вновь открыл глаза.
— Хорошо. Мне необходимо кое-что узнать у вас. Вспомните, не было в салоне посторонних предметов?
Пауза была недолгой.
— Нет. Перед рейсом я… лично осматривал автобус…
— Значит, не было… Александр Тихонович, я понимаю, как вам тяжело, но постарайтесь припомнить еще одну подробность. Среди пассажиров кто-нибудь перевозил громоздкие вещи? Я не знаю: коробки, мешки, тяжелые по весу?
Водитель вновь прикрыл глаза. Молчал он на этот раз долго, и Сажин забеспокоился, не стало ли ему плохо? Но, потрескавшиеся серые губы, наконец, разлепились, и он услышал невнятное:
— Нет… Я… наблюдал за посадкой… Туда и пустому не втиснуться, не то что…
— Ну, а те, кто сходил? Вы не обратили внимание на подозрительное поведение?
— Ничем… не могу помочь.
Сажин извинился за беспокойства и покинул палату…
Преступление, несмотря на усилия оперативников, продолжало висеть темняком. Ни опросы в гостиницах, ни проверки снимаемых квартир по спискам риэлтерских компаний, ни рейды по притонам результатов не принесли.
Воронеж. 22 мая.
16 ч. 25 мин.
В двухкомнатной квартире смотрели телевизор. Желобов, оседлав кухонную табуретку, пьяно таращился в мерцающий экран.
Пил он уже подряд вторые сутки, но водка не помогала, а лишь на короткое время оглушала, подавляя нарастающий страх.
Кадры горящего автобуса обошли все центральные телеканалы, и, когда время подходило к очередному выпуску новостей, что-то тянуло его, и Желобов включал телевизор, каждый раз заново проигрывая для себя то утро.
Не каждый день ему доводилось собственными руками лишать жизни столь большое количество людей, чтобы воспринимать спокойно. Он и сейчас, казалось, ощущал ту давку в автобусе…
Протискиваясь к дверям, он больше всего боялся, что кто-нибудь заметит оставленный в углу у поручня кейс, и окликнет его, или поднимет тревогу.
Но люди спешили по своим делам, под ноги никто не смотрел, и ему удалось благополучно сойти за считанные минуты до взрыва…
…При виде обгоревшего трупа, который спасатели упаковывали в серебристый мешок, лицо его исказилось, как от зубной боли. Развернувшись к столу, он налил себе полстакана и залпом выпил.
— Чего ты мучаешься? — спросил Олесь, читающий на диване книгу. — Молоток, все сделал чисто…
— А… пошел ты! — окрысился Желобов и потянулся за бутылкой. — Знаешь, кто мы? Знаешь?! Эх… — он заскрипел зубами.
Приходько, не меняя интонации, спросил:
— Кто?
— Твари мы!.. Убийцы!
— Встряхнись, щенок, — оторвался от доски с нардами Ян Криновский. — Орешь, как резаный… А ты что на дурака пялишься? — набросился на Казбека, партнера по игре. — Ходи, давай.
Давясь водкой, Желобов допил стакан и обхватил руками голову.
* * *
Не зря мать его учила: «Не бери пример с этого хулигана Задорина! Попомни мое слово, тюремщик растет!». А как не брать, когда Сергею, напротив, хотелось во всем походить на Кирилла, которого уважали и боялись многие пацаны в округе.
Здоровый, высокий, независимый, Задорин в пятнадцать лет уже смотрелся как девятнадцатилетний. Девчонки липли к нему, дрались между собой за право погулять с ним. Взрослые парни здоровались за руку, как с равным, и не чурались общения.
Задорин спуску никому не давал, особенно, если ему начинало казаться, что кто-то его задевает. И в драках равного ему не было.
Была, впрочем, у него черта, из-за которой с ним не хотели связываться. Распалившись в кулачном бою, Кирилл не мог остановиться. И хотя противник уже хлюпал кровью или упал и молил о пощаде, бил до тех пор, пока его силой не оттаскивали в сторону.
В восьмом классе он повздорил с парнем из десятого, и хлестка за углом школы для обоих закончилась плачевно. Верзила-выпускник попал с переломом челюсти в больницу, а на Кирилла завели уголовное дело по факту избиения. Скамьи подсудимых ему удалось избежать, но слава забияки пошла гулять по жилмассиву.
Сергей же был ему полной противоположностью. Маменькин сынок, как запросто называли обидчики, худой и нескладный, он не мог постоять за себя, и безропотно сносил тумаки и презрительные смешки.
Так было до той поры, пока он не примкнул к кампании Задорина. Он и там бегал на последних ролях. Скажут, принесет сигарет или пива. Или выполнит любую другую просьбу. И хотя Задорин держался с ним высокомерно и никогда не снисходил до равных, близость к его окружению приносила плоды. Чужие не решались его трогать, и уже это для Сергея значило многое…
В армию он не попал по состоянию здоровья. Медики нашли плоскостопие и хроническую болезнь желудка. Кампания, едва призвали Кирилла, распалась.
Кирилл служил где-то на Кавказе, писал мало, но, когда вернулся домой, дал почву для пересудов: «Как армия человека меняет. Уходил остолоп остолопом, а вернулся с боевой наградой».
Слухи донесли до Желобова о похождениях Кирилла в дни осетино-ингушского конфликта: солдаты спасали мирное население от националистов, и он в том здорово отличился. В любом случае, медали зря не дают.
Его опять, как магнитом, тянуло к Задорину…
После техникума, с работой ему не везло. Куда не пытался устроиться, ждал вежливый отказ. Так и сидел на шее у матери, на мизерную зарплату, которой едва сводить концы с концами.
