— Вот я тебе! Что это ты болтаешься в стороне? А ты? Выруливала на старт, словно молоко в бидонах на рынок несла. Вылет по тревоге или на танцы собираемся?
Никто из нас не обижался. Отводили глаза в сторону, теребили ремешки планшетов, но все считали: справедливо, что тут возразишь…
…Впереди, чуть ниже, шла девятка самолетов первой эскадрильи, и фонари их кабин поблескивали под косыми лучами утреннего солнца. Облачность неожиданно оборвалась, точно обрезанная ножом, самолеты первой девятки исчезли из вида на пестром фоне земли, только тени от них бежали по зеленеющим полям.
— Как идем? — повернулась Женя к своему штурману Вале Кравченко. — Прилетим вовремя?
— Нормально, — ответила Валя, отмечая что-то на карте. — Кажется, уклоняемся немного от курса, за Доном исправим.
Справа по курсу вдруг взбухло серовато-белое облачко разрыва зенитного снаряда, потом второе, третье…
— Они белены, что ли, объелись! По своим бьют, растяпы, — чуть окая, скороговоркой сказала Женя, следя за плывущими рядом дымами разрывов.
Наверно, зенитчики опять нас за Ме-110 приняли. Дай сигнал «свой самолет».
Действительно, некоторые зенитчики, прикрывавшие тыловые объекты, еще мало знали самолет Пе-2 и принимали его за немецкий Ме-110. «Пешка» по своим очертаниям была похожа на него, да и гул моторов смахивал на гул чужих самолетов.
Женя качнула крылом вправо раз, другой. Разрывов больше не стало, видно, на земле поняли свою ошибку.
Внизу, перечеркивая блестящей лентой горизонт, показался Дон. Станицы, нанизанные на его берега, стояли в белом тумане цветущих садов. Все эти места, проплывавшие под самолетом и дальше на юг, до самых отрогов Кавказского хребта, были знакомы Жене. Несколько лет перед началом войны она работала инструктором в школе «слепых полетов» Гражданского Воздушного Флота в городе Минеральные Еоды. Облетала этот район сотни раз, могла вести самолет здесь без карты, в любую погоду. Родные места… Только летела она сегодня на фронт.
«Вот и хлеб посеяли… — подумалось Жене, когда за Доном показались полосы хлебных полей. — Только отгремели бои, а хлеб уже в колос пошел. Хорошо…» И она вдруг явственно почувствовала запах цветущего хлебного поля, чуть пыльный хлебный запах, знакомый с детства, с тех пор, как она себя помнила.
…Холщовая сумка, перекинутая через плечо, била по коленям, Женя шла следом за матерью, подбирая оставшиеся после покоса колоски. Колкое жнивье больно ранило ступни, и она старалась ставить ноги между рядками. Ногам горячо от нагретой земли, пахло хлебом и солнцем, где-то в вышине звенел жаворонок… Невдалеке, на берегу запутанной речки Колокши, виднелись почерневшие крыши домов небольшой деревушки Пьянцино. За деревней начинался лес, темный и таинственный.
Отец Жени, как почти все взрослые мужчины их деревни, с малых лет работал на ткацкой фабрике в Иваново. Он появлялся дома только по праздникам, и тогда за столом усаживалась вся большая семья. Во главе стола сидел дед Егор Иванович, и все шестнадцать человек внимательно следили за тем, чтобы чья-либо рука не потянулась к огромной миске со щами раньше, чем было положено по заведенному порядку.
— Таскать! — негромко говорил дед, и шестнадцать ложек одна за другой осторожно доставали со дна миски крошечные кусочки мяса. Иногда Жене удавалось из-под руки матери незаметно, как ей казалось, выхватить кусочек раньше других, но тут следовал грозный окрик деда:
— Положь на место, толстой пузырь! Постарше тебя есть!
И Женя покорно несла ложку обратно.
Отец вернулся с империалистической войны контуженным и раненным. Но в бурные месяцы революции ушел добровольцем в отряд милиции, воевал с белобандитами на Украине. А когда возвратился, опять стал работать на фабрике.
Однажды он шел домой по проселку, петлявшему между желтеющих полей, часто останавливаясь, чтобы унять донимавшую его одышку. Невдалеке, среди поля, он неожиданно увидел маленькую, коренастую фигурку. Круглое скуластое лицо раскраснелось от зноя, редкие кустики бровей хмурились от напряжения. Девочка неумело взмахивала косой и приговаривала про себя:
— Жми на «пятку»… жми на «пятку»…
Он узнал в девочке дочку, сел у края межи и заплакал. Вспомнил, как учил Женю косить, как вот так же приговаривал «жми на „пятку“», а дочка все никак не могла понять, что «пятка» — это у косы, и все притоптывала ногой.
— Батяня?! — оглянулась Женя. — Ты чего это? Что так рано приехал?
— Совсем занемог я, дочка. Доктор сказал: отдохнуть надо… А помощников у меня ты одна, старшая. Что без меня делать с матерью будете да с малыми ребятишками?
— Я крепкая, выдержу. — Женя сдула капли пота, щекотавшие губы. — Ты, батяня, не тревожься.
— Учиться тебе надо, вот что. Теперь без учения нельзя. А ты вот машешь косой вместо меня.
Отец настоял на своем. Осенью уехала Женя в Юрьев-Польский в няньки. Там и училась. По утрам бежала в школу, пока хозяйка была дома, а после занятий сидела с детьми. Ставила хозяйка чугунок с похлебкой в печь и уходила на фабрику. Женя приглядывала за малышами и урывками учила уроки.
По вечерам, переделав домашние дела, укачивая самого маленького, она читала остальным тоненькую книжку, которую получила вместе с башмаками к Новому году.
— «Купила мать Миньке новую рубаху, с малыми ребятами гулять пустила»…
Так прошло три года. Окончила Женя школу, получила от хозяев пальто за работу и уехала в Иваново. Ей хотелось попасть на ту же фабрику, где работал отец, но стояло трудное время, работы на фабриках не было. Несколько месяцев подряд приходила Женя на биржу труда, выстаивала длинную очередь с рассвета до темноты, да так и уходила ни с чем.
Однажды, когда очередь разошлась, Женя осталась у крыльца дома. «Не пойду отсюда, — решила она, — буду сидеть, пока не дадут какой-нибудь работы. Жить у дяди „на хлебах“ стыдно уже, хоть и не попрекают бездельем, и с ребятами вожусь, и по дому…»
Она постояла немного, потом решительно постучала в фанерное окошко.
— Тебе чего? — Фанерка отодвинулась, и она увидела заведующего биржей труда.
— Работу жду, — сердито ответила Женя.
— Нет сегодня работы.
— А я вот сяду здесь и буду сидеть. — Женя решительно уселась на ступеньки крылечка. — Мне работать надо, который месяц хожу сюда, — продолжала она, — а ты все завтра да завтра…
Заведующий посмотрел на нее с любопытством.
— Ишь ты какая! Упрямая, видать, девка. Ну, вот что, я правду говорю. Фабрику начинаем строить, новую. Что делать умеешь?
— Все умею, — еще не веря его словам, ответила Женя. Неужто она нашла работу? — Где хошь буду работать.
— Вот и приходи завтра. А как фабрику построим, учиться станешь, станок дадим.
Женя бежала домой, не чуя под собой ног. У нее есть теперь работа! «А с получки племянникам гостинцы буду приносить, — весело думала Женя, шлепая по лужам, — и а деревню поеду, вот батяня обрадуется!»
На стройке фабрики Женя действительно делала все: копала ямы под фундамент, месила глину, таскала доски. А через год стала Женя у прядильной машины. Среди работниц она была самой грамотной — как-никак окончила семь классов, — вступила в комсомол, и ее выбрали комсоргом цеха. Прошел еще год, и однажды, придя домой, Женя бережно положила на стол красную книжечку с надписью: ВКП(б).
— Хвалю… хвалю… — поглаживая усы, сказал дядя и, расстегнув грудной карман, вынул и положил рядом на стол свой партбилет.
— Теперь в доме у нас двое партийных. Слышь, мать, — повернулся он к жене. — Очередь за тобой.
— И-и, — ответила та, — у меня вон она, партия. — Кивнула в сторону печи, с которой виднелись головы ребятишек. — Только в рот и носи.
…Как-то Женя зашла в завком по цеховым делам.
— Поедешь учиться, Тимофеева, — сказал секретарь. Он смотрел на нее таинственно и многозначительно. — На бюро решили: послать тебя. Получили, — он помахал бумажкой, — восемь путевок на город, и нам досталась одна. Думали, думали, и вот…
— Куда учиться?
Командир эскадрильи Евгения Тимофеева.
— На летчика. Будешь ты у нас первый летчик с фабрики — помнишь, как тот парень, что прилетал прошлым летом в город? И кожанку носить станешь.
— Подумаешь, тоже… Кожанку какую-то… — Женя растерялась от неожиданности, и у нее застыло сердце. Кто из девчонок втайне не мечтал в те дни о полетах как о чем-то необъяснимо необыкновенном?
— Так что ж, поедешь?
— А ты думал — откажусь?
Это было в 1931 году…
Мать всплеснула руками, когда Женя перед отъездом в Тамбовскую школу побывала в деревне.
— Куда еще? Работаешь ведь, что выдумала-то?!
А отец, задыхаясь и растирая грудь, говорил:
