Люба покраснела. Она взглянула на мать. Та, ничего не подозревая, продолжала улыбаться.
— Мама, разве можно так!? — Люба с шумом бросила на стол вилку и нож и выбежала на балкон.
— Ну что я такое сказала! — воскликнула Елизавета Павловна, повторяя несколько раз. Наступило молчание, которое длилось несколько минут. Бурцев поднялся из-за стола.
— Не беспокойтесь, Елизавета Павловна, я сейчас всё улажу, — сказал он и пошел к Любе.
Люба стояла, прижавшись спиной к стене. Бурцев видел ещё не ушедшую краску на её мокрых щеках.
— Не обижайтесь на Елизавету Павловну, — сказал он, кладя руку на Любино плечо. — Всё это исходит от простоты душевной, от материнской любви.
— Я всё понимаю, Василий Петрович, — Люба подняла свои большие глаза полные слёз и взглянула на Бурцева. Их глаза встретились. Они некоторое время смотрели друг на друга молча. И вот теперь, ей захотелось сказать ему всю правду, всю без утайки, без кривляния, хитростей и компромиссов.
— Понимаете, я её очень люблю, — сказала Люба, — а она пытается заставить меня жить по своим правилам. Из-за любви к ней я не могу ей перечить, боюсь её обидеть. Но это же моя жизнь, Василий Петрович, моя, а не её. Я не люблю вас и боюсь ей сказать. Я люблю другого. Да и вы я вижу тоже. Так?
— Да, вы правы, — сказал он, — теперь мы знаем всё друг о друге. И всё случившееся будем считать как шутку.
Люба улыбнулась, Бурцев достал платочек и вытер ей щёки.
— Вот так лучше — вам улыбка больше к лицу. А теперь пойдёмте к столу.
Колесников пришёл из госпиталя немного посвежевшим. Но внимательно вглядевшись в лицо, можно было поймать отпечаток былой болезни. Отношения между ним и Бурцевым были натянутыми. Однажды, как-то в конце сентября, в полк приехал комдив. В его машине сидела Елизавета Павловна. Колесников вместе с Бурцевым встретили комдива. После доклада Колесниковым, комдив поздоровался с офицерами за руку, взял Колесникова под локоть и повёл по дорожке в сторону плаца.
— Здравствуйте, Вася, — через окно машины приветствовала комдивша.
— Здравствуйте, Елизавета Павловна.
— Люба письмо прислала, вам передаёт большой привет.
— Ну, как она там поживает?
— Что вы, — Елизавета Павловна развела руками, — это же столица, не то, что наша дыра.
В ответ Бурцев только усмехнулся и ничего не сказал.
— Если хотите ей написать, я вам её адрес оставлю. — Она подала через окно листок, вырванный из тетрадки в клеточку. На нём аккуратным почерком был написан адрес.
— Спасибо, — Бурцев взял листок и положил в карман.
Комдив и Колесников стояли в стороне и о чём-то долго говорили. Вернее говорил комдив, а Колесников всё молчал. Елизавета Павловна, чтобы как-то скрасить наступившее неловкое молчание, стала рассказывать всякие истории о Любе, но Бурцев их почти уже не слушал. Он всматривался, как нервно жестикулировал руками комдив, а на лице у Колесникова ходили желваки.
После разговора с комдивом Колесников ходил сам не свой. Такоё состояние Бурцев наблюдал за ним почти неделю.
— Леонид Константинович, почему вы такой расстроенный? — однажды спросил Бурцев.
— Вася, ты любишь рыбалку? Правда, с меня рыбак никакой, но как на счёт того, чтобы взять удочки и посидеть пару часов на берегу?
— Я такой же рыбак, но посидеть не откажусь.
Стоял конец сентября. Уже листья начинали желтеть, природа готовилась засыпать, но земля ещё отдавала теплом уходящего лета. Над вечерней водой висел как белая шапка, туман. Колесников достал две удочки, банку с червями и картонный ящик, который перед отъездом положил ему начпрод. Закинули удочки. Колесников достал из ящика бутылку водки, нарезал хлеба и стал открывать консервы. Один за другим клевали окуньки.
Бурцев вытаскивал то одну, то другую удочки, не успевая насаживать на крючок червей.
— Кинь ты их, Вася, давай выпьем и поговорим.
Выпили, затем повторили. Когда в голову ударил хмель, Колесников пересилил в себе неловкость.
— Вася, — начал он, — я тебя прошу, поговори ты с комдивом. Я согласен, только пусть он мне место здесь найдёт — в штабе армии или в штабе дивизии. У меня дочь в десятом классе учится, а он меня в Борки в кадрированный полк хочет сослать.
— Так это же хорошо, — засмеялся Бурцев, — пасека без пчёл, такая же должность, только нет дорогого личного состава.
— Оно-то хорошо, только вот школы там нет. А она у меня здесь в изокружок ходит. Руководитель кружка говорит, что она подаёт надежды. И мне нужен госпиталь, врачам периодически показываться. Ты же можешь год подождать, никуда он от тебя не убежит этот полк.
— Я не понял, вы о чём?
— Ну, как о чем, он же тебе место готовит, а мне сказал рапорт написать, что я согласен на равнозначную должность с меньшим объёмом. Там полгода как место вакантное Хлебцов на военкомат ушёл. Оно вроде бы и неплохо, список (мёртвых душ), но туда я сейчас не могу ехать.
— А почему вы думаете, что для меня готовится место?
— Ну, как же. В городке уже все говорят, что у вас свадьба летом, как только Люба закончит институт. Комдивша, говорят, уже и подвенечное платье Любе готовит. А комдив мне продыху не дает. Пиши, говорит, иначе уйдёшь с понижением.
Бурцев вскочил и замахал руками. Он хлопал ими себя по голове, то разводил их в сторону, затем сложил пальцы правой руки в пучок и затряс, жестикулируя перед лицом у Колесникова.
— Это какая-то глупость, вы поймите меня. Я не собираюсь на ней жениться. Да и она не согласна, у нее есть жених.
— Ты чего вскочил? Сядь, — спокойно сказал Колесников. — Глупость, не глупость, а комдивша везде говорит, что тебя назначат командиром полка, осталось только Колесникова убрать. Ты вот что, Вася, давай друг к другу на ты, не хочу в этом разговоре отношений начальник-подчинённый, доверительность не получится.
— Вот так дела! Без меня меня женили. Ты вот что, Лёня, никаких рапортов не пиши. С меньшим объёмом!? Фигу ему полк на хорошем счету. А потом я сам не пойду. Я ещё не созрел. Вот так!
— Созрел, созрел, — Колесников похлопал Бурцева по плечу, — тебе уже на подполковника послали.
— Так ведь еще срок не подошёл?
— Учитывая твои боевые заслуги, и за высокие успехи в боевой и политической, досрочно командующий армией дал добро. Комдив сказал, пока не придёт приказ, никому не говорить. Но вот я не выдержал, проболтался.
— А как же меня обошли, печать-то у меня?
— Ты в это время на сборах был, мы с начальником строевой и нарисовали
представление. Я сам в дивизию возил, лично комдиву отдал.
— Лёня, я об этом ничего не знал, клянусь. Будут предлагать полк, я откажусь.
— Ну, отказываться, допустим, не надо: второй раз могут и не предложить, а подумать, как вместе выйти из этой ситуации достойно, надо. Чтобы волки были сыты и овцы целы.
В конце октября дивизия ожидала комиссию из первопрестольной от главкома сухопутными войсками. О том, что «сухопутчики» едут в армию, стало известно в конце сентября. Всё завертелось как на карусели, и уже никому не было дела до интриг. Комдиву было не до кадрового перемещения. День и ночь торчали все на полигоне. Городок приводили в порядок. Везде пахло свежей краской. Вскоре в армию прибыла большая группа офицеров во главе с генералом. В дивизию прибыл полковник и с ним три офицера. Он поработал в штабе дивизии, заслушал комдива и его заместителей; согласовали расписание проверки, и полковник решил познакомиться с проверяемым полком.
Бурцев с Колесниковым стояли возле штаба полка, ждали приезда комдива и москвичей. Открылись ворота и к штабу подъехали две «Волги». В первой сидел комдив. Он вышел из машины и принял рапорт от командира полка. И какое удивление было у Бурцева, когда со второй машины вышел полковник Лужин. Бурцев смотрел на него и улыбался.
— Чего улыбаешься, — пошутил Лужин.
Все удивленно смотрели то на Лужина, то на Бурцева, а когда они обняли друг друга, поняли, что встретились старые знакомые.
— Я вас поздравляю с присвоением звания.
— Вася, это давно уже было, как только с Афгана приехал. Веди меня к себе. Вы тут погуляйте немного, — обратился он к своим офицерам, — мы с начальником штаба полчасика поговорим, давно не виделись.
Они зашли в кабинет Бурцева.
— Как дела, Вася? О, шрам украшает мужчину.
Лужин потрогал рукой лоб Бурцева.
— Ранен был, — ответил Бурцев.
— Знаю, я Никольцеву звонил. Он мне всё рассказал, и про твое горе знаю. Слушай, Вася, а может она и жива. У духов много наших в плену и о них ничего неизвестно. Никольцев говорил, что тело так и не нашли.
— Там было сплошное месиво, Николай Николаевич. Мне Васин рассказывал, он ее лично искал.
— Я понимаю, но хотя бы часть лица или чего-нибудь должно остаться.
