Хотя это и странно, но знание о своей неизлечимой болезни активизировало обреченного криминального советника, обострило его профессиональное чутье, придало служебного воодушевления и энергии. Появилась звериная страсть — бросать людей в ледяные объятия Смерти. Будто встала перед ним «жизненная» цель — как можно больше убить. И кого! Людей, которые могли бы еще долго — долго жить… А каждый задержанный враг «третьего рейха» — это почти всегда верный смертный приговор. И потом — казнь, на которой Патциг непременно присутствовал по своим чисто служебным обязанностям.
Патциг с удивительной для его умирающего тела энергией организовал охоту на «хаусгрилле» — «домашних сверчков» и связанных с ними людей, которые уже заранее были обречены — на пулю, петлю или топор гильотины. Каждому — свое! Он неутомимо разыскивал людей, для которых даже заточение в концлагерь можно было считать спасением. Туда, где пеленгаторы засекали «музыкальные шкатулки», он отряжал Смерть — в Брюссель и Амстердам, в Париж и Лион, в Гамбург и Марсель, в Берлин и Мюнхен.
Конечно, его устраивали исключительно смертные приговоры. Иначе возникали неприятности. Например, когда Эрике фон Брокдорф, графине Брокдорф из группы Шульце — Бойзена и Харнака на суде огласили срок наказания (подумать только — всего лишь срок!), 15 П. Поилавский, Ю. Ячсйкиа
433
она вызывающе воскликнула на весь зал судопроизводства:
— Ха, да я этот ваш срок отсижу… одной половинкой!
Безобразие!
Присутствующие хохотали. Идиоты, не сразу сообра зили, какой смысл она вложила в свои «веселые» слова. Срок ей дали порядочный, а она его лишь располовинила… То есть быстро, мол, отсижу, не утомлюсь… Что это, как не приговор фашизму? Как не приговор власти фашистов? Она предрекала быструю гибель «третьего рейха»…
Он злорадно вспоминал: «Смерть исключает подоб ные позорные, злостные выходки. Смерть — это солидно. А то— «половинкой»! Слава фюреру, он исправил «судебную ошибку» и отменил приговор. Хайль Гитлер! Головка очаровательной, молодой, здоровой Эрики фон Брокдорф покатилась под ножом гильотины».
Сколько уже их было, всех этих проклятых «сверч ков»? Точные данные в архивах.
Когда фюрер впервые узнал о тайных радиопередатчиках, которые с началом «похода на Восток» «засвиристели» по всей оккупированной Европе, он сначала не придал этому явлению должного внимания. На совещании в альпийском «Адлерхорсте» — «орлином гнезде» — фюрер самоуверенно провозгласил:
— Россия вскоре прекратит свое существование. Скоро некому будет слушать зашифрованные радиограммы. Их заглушат звуки фанфар, которые возвестят миру о нашем триумфе. Да, только так! Обещаю в этом же году поставить Россию на колени.
Гиммлер отдал смехотворный — с точки зрения криминального советника — приказ:
— В течение месяца с «пианистами» покончить! Иначе…
Патциг склонил голову.
— Иначе вы и вся команда попадете в концентрационный лагерь. Так приказал фюрер! Передайте его слова своим подчиненным.
В течение месяца… Смешно!
Разве сроки розыска «сверчков» зависят от неусыпных усилий зондеркоманды? Их выявляют постепенно, шаг за шагом. И лишь тогда, когда начинают играть «музыкальные шкатулки». Если же они замолкают, искать бесполезно. Между каждым шагом пролегает долгий перерыв во времени.
Казалось, за годы войны прочистили все закоулки Берлина. И вдруг заиграла новая «музыкальная шкатулка». «Источник Пенелопа…»
Длительное время зондерфюрер словно паук прощупывал эфир пеленгаторами и уже готовился накинуть ловчую сеть, когда глупейшая случайность сорвала весь замысел. Вмешался агент Мюллера господин Гейлиген, уже покойный, хвала господу! Здесь же оказался штандартенфюрер Хейниш со своей эсэсовской ватагой. И что же имеем? Двух мертвецов. Все нити оборваны.
Надолго ли? Йон Патциг не сомневался, что вскоре кто‑нибудь «засвиристит». И вот это произошло! Правда, передатчик работает бессистемно, изредка и к тому же передает очень короткие шифровки. Ключа к ним нет. В довершение ко всему «сверчок» подал голос из района, густо пересеченного линиями метро и трамвайных маршрутов. Множество помех. Место вероятного укрытия охватывает огромный район где‑то в направлении Шарлоттенбургшоссе. Но где конкретно? Пока что неизвестно. Ответ даст время. «Если «музыкальная шкатулка» не будет молчать.
Надо ждать. И «слушать» эфир. Чтобы с каждым «выходом» сужался очерченный пеленгаторами круг. Вот так тихонько, незаметно затянется петля еще на чьей‑то шее.
Глава четырнадцатая.
БАРОН С КАВКАЗА
Казалось бы, это был незначительный толчок — «искать источники в ведомстве Тодта». Но мысли сразу сконцентрировались в нужном направлении, что и заставило Вилли Майера припомнить давно призабытого школьного товарища Гельмута Фогта. После окончания школы он, кажется', учился на инженера — строи- теля, хотя призвание имел иное…
Где он сейчас? Что с ним? Какое положение занимает?
Что, собственно, помнил о нем Майер? В памяти вырисовывался оживленный и бойкий толстячок в коротких школьных штанишках. Они туго обтягивали чрезмерно выпуклые для мальчика части тела. Медлительный в движениях, с маслеными и толстыми губами, он среди однокашников обрел репутацию обжоры, и это, в свою очередь, стало предметом обидных шуточек. Любопытно, что Гельмут никогда не обижался. Он и не скрывал, что был неравнодушен к кулинарным соблазнам. В отрядах «гитлерюгенда» охотно брал на себя обязанности повара, от которых отрекался любой другой.
Но следы его Вилли потерял еще до начала польской кампании, всех их разметало тогда по белу свету.
Майер осторожно поинтересовался среди общих знакомых, где сейчас Гельмут. Оказалось, работает здесь,‘в Берлине, инженером — чертежником в штабе военностроительной организации Тодта. В этом счастливом совпадении ничего сверхъестественного не было. В рейхе все было подчинено требованиям войны. И теперь, кроме военных сооружений, никаких иных не возводилось.
Известное дело, школьные отношения, свободные и непосредственные, возобновляются легко. Этому способствуют сентиментальные воспоминания — достояние небольшой группы посвященных, до которого остальному человечеству дела нет.
Но не будет ли выглядеть подозрительным его неожиданный визит с дружескими объятиями? Слишком много времени утекло. За все эти годы ни Гельмут, ни Вилли не интересовались судьбой друг друга. А ведь надо завести разговор о строжайшей военной тайне.
Майер решил действовать осмотрительно, построив встречу так, чтобы она, с одной стороны, имела вид случайной, с другой — мотивированной служебными обязанностями. Лучше всего было бы заглянуть на место работы Гельмута Фогта по делам, связанным с деятельностью «Цеппелина». Тогда встреча со школьным товарищем будет выглядеть как приятный сюрприз, которым прихотливая военная служба порой сверх меры награждает старательных служак.
Утром, словно бы мимоходом, Майер подсказал Хейнишу:
— Жаль, что мы не используем контингенты Тодта.
— Конкретнее! — потребовал Хейниш. — Что вы хотите сказать?
— Ведомство имеет свою сеть концлагерей для остарбайтеров. Они подбирают из тех, кто владеет определенными техническими навыками. Если бы мы нашли там особ, пригодных для выполнения диверсионных заданий, это значительно сократило бы срок подготовки технически грамотных агентов. Ведь мы, готовя агентов, порой вынуждены начинать с азов.
— А это мысль! — оценил Хейниш.
— Рад слышать вашу похвалу, господин штандартенфюрер.
— Вот что, Вилли, — тут же решил Хейниш, — с реализацией нашей идеи не будем тянуть. Поручаю вам немедленно, сегодня же, наведаться в штаб ведомства Тодта и узнать о дислокации и назначении их лагерей. Особенно поинтересуйтесь национальным составом контингента пленных… Хотя, — он скептически пожал плечами, — откуда в штабе могут быть такие специфические сведения? Пока ограничимся общей задачей: дислокация и условия наших возможных посещений.
Справиться с таким заданием было нетрудно. Вилли добыл исчерпывающую информацию, из которой профессионалы могли бы сделать важные выводы. «Копию докладной необходимо передать Кристине», — отметил Майер. Попутно узнал и номер комнаты, в которой работал Гельмут Фогт.
Он открыл дверь нужного ему помещения и проговорил:
— Простите, господа! Не подскажете ли, где в вашем лабиринте расположено управление ведомственных концлагерей?
С появлением эсэсовца гомон в просторной комнате утих. Все офицеры в форме инженерных войск подняли головы и уставились на вошедшего. И тогда раздался удивленный голос:
— Вилли? Неужели это ты? Я не верю собственным очкам!
