других здесь свидетелей нет.
Конечно, он понимал всю бесчеловечность этого открытия, но, сколько ни думал, неизменно
возвращался к мысли, что так будет лучше ему, Рыбаку, да и самому Сотникову, которому после всего,
что случилось, все равно уже не жить. А Рыбак, может, еще и вывернется я тогда уж наверняка
рассчитается с этими сволочами за его жизнь и за свои страхи тоже. Он вовсе не собирался выдавать им
партизанских секретов, ни тем более поступать в полицию, хотя и понимал, что уклониться от нее, видно,
будет не просто. Но ему важно было выиграть время - все зависело от того, сколько дней он сумеет
продержаться в этом подвале.
146
Сотников тяжело и хрипло дышал, слегка постанывая, и Рыбак подумал: нет, не вытянет. Тут и с
крепким здоровьем недолго загнуться, где уж ему!
- А тебе, гляжу, больше повезло, - рассудительно и вроде бы со смыслом намекнул старик.
Эти его слова неприятно задели Рыбака - какое ему дело? Но он спокойно ответил:
- Мое все впереди.
- Ясное дело - впереди. Так они не оставят.
Рыбак неприязненно посмотрел в угол - становилось не по себе от непрошеных пророчеств этого
человека: откуда ему знать, простят или нет? У него шел зачет по особому от прочих счету, в
благотворную силу которого он почти что поверил и старался подробнее все обдумать.
Но, видимо, это место было мало подходящим для длительных размышлений: только он
сосредоточился на своих заботах, как по ступенькам опять застучали каблуки. Шаги замерли возле их
камеры, громыхнул засов, и на пороге вырос тот самый Стась.
- На воды! Живо! И чтоб этот бандюга к завтрему был как штык! А ты, старый хрен, марш к Будиле!
Рыбак притушил в сердце вспыхнувшую было тревогу, взял из рук полицая круглый котелок с
холодной водой. Петр из угла недоуменно уставился на Стася.
- А зачем, не знаешь?
Полицай с неподдельным весельем заржал:
- Знаю: в подкидного сыграть. Ну, живо!
Старик тяжело поднялся, подобрал с пола тулупчик и, нагнув голову, вышел из камеры. Все с тем же
грохотом захлопнулась тяжелая дверь.
Встав на колени, Рыбак начал тормошить Сотникова. Тот, однако, только стонал. Тогда он одною
рукой наклонил котелок, а другой приподнял голову Сотникова и немного влил в его рот воды. Сотников
вздрогнул, но тут же жадно припал губами к шершавому краю котелка, несколько раз сдавленно, трудно
глотнул.
- Кто это?
- Это я. Ну как ты? Лучше?
- Рыбак? Фу ты! Дай еще.
Рыбак снова придержал его голову - стуча зубами о котелок, Сотников выпил еще и пластом слег на
солому.
- Что, мучили здорово? - спросил Рыбак.
- Да, брат, досталось, - выдохнул Сотников.
Рыбак заботливо оправил на нем шинель и привалился спиной к стене, рассеянно вслушиваясь в
шумное дыхание товарища, которое, однако, помалу выравнивалось.
- Ну, как теперь самочувствие?
- Теперь хорошо. Лучше. А тебя?
- Что?
- Били?
Этот вопрос застал Рыбака врасплох. Он не знал, как коротко объяснить товарищу, почему его не
пытали.
- Да нет, не очень.
Сотников закрыл глаза. Его изможденное, серое, с отросшей щетиной лицо едва выделялось в
сумерках на серой соломе. В груди все хрипело. И тогда Рыбаку пришло в голову, что, пока имеется
такая возможность, надо бы кое о чем условиться относительно предстоящих допросов.
- Слушай, я вроде их обхитрю, - шепнул он, склонившись к товарищу. Тот удивленно раскрыл глаза -
широкие белки в глазницах тускло блеснули отраженным светом. - Только нам надо говорить одно.
Прежде всего - шли за продуктами. Хутор сожжен, притопали к Лесинам, ну и...
- Ничего я им не скажу, - перебил его Сотников.
Рыбак прислушался, нет ли кого поблизости, но, кажется, всюду было тихо. Только сверху доносились
голоса и шаги, как раз над их камерой. Но сверху его не услышат.
- Ты брось, не дури. Надо кое-что и сказать. Так слушай дальше. Мы из группы Дубового, он сейчас в
Борковском лесу. Пусть проверят.
Сотников задержал дыхание:
- Но Дубовой действительно там.
- Ну и что?
Рыбак начинал злиться: вот же несговорчивый человек, разве в этом дело! Безусловно, Дубовой с
группой в Борковском лесу, но оттого, что они назовут место его расположения, тому хуже не станет -
полицаям до него не добраться. Остатки же их отряда как раз в более ненадежном месте.
- Слушай! Ты послушай меня! Если мы их не проведем, не схитрим, то через день-два нам каюк.
Понял? Надо немного и в поддавки сыграть. Не рвать через силу.
Сотников, слышно было, будто насторожился, притих, дыхание его замерло - сдается, он что-то
обдумывал.
- Ничего не выйдет, - наконец сказал он.
- Как не выйдет? А что тогда выйдет? Смерти достукаться легче всего.
147
«Вот дурила», - подумал Рыбак. Уж такого неразумного упрямства он не ожидал. Впрочем, сам одною
ногой в могиле, так ему все нипочем. Не хочет даже шевельнуть мозгами, чтобы не потащить за собой и
товарища.
- Ты послушай, - помолчав, горячо зашептал Рыбак. - Нам надо их повадить. Знаешь, как щуку на
удочке. Иначе перетянешь, порвешь - и все пропало. Надо прикинуться смирными. Знаешь, мне
предложили в полицию, - как-то сам не желая того, сказал Рыбак.
Веки у Сотникова вздрогнули, затаенным тревожным вниманием сверкнули глаза.
- Вот как! Ну и что ж - побежишь?
- Не побегу, не бойсь. Я с ними поторгуюсь.
- Смотри, проторгуешься, - язвительно просипел Сотников.
- Так что же, пропадать? - вдруг озлясь, едва не вскрикнул Рыбак и замолчал, выругавшись про себя.
Впрочем, черт с ним! Не хочет - его дело; Рыбак же будет бороться за себя до конца.
Сотников задышал труднее - от волнения или от хвори; попытался откашляться - в груди зашипело,
как на жаровне, и Рыбак испугался: помирает, что ли? Но он не умирал и вскоре, совладав с дыханием,
сказал:
- Напрасно лезешь... в дерьмо! Позоришь красноармейскую честь. Живыми они нас не выпустят.
- Как сказать. Если постараться...
- Для кого стараться? - срываясь, зло бросил Сотников и задохнулся. Минуту он мучительно кашлял,
потом шумно дышал, затем сказал вдруг упавшим голосом: - Не в карты же играть они тебя в полицию
зовут.
«Наверно, не в карты», - про себя согласился Рыбак. Но он шел на эту игру, чтобы выиграть себе
жизнь - разве этого недостаточно для самой, пусть даже отчаянной, игры? А там оно будет видно, только
бы не убили, не замучили на допросах. Только бы вырваться из этой клетки, и ничего плохого он себе не
позволит. Разве он враг своим?
- Не бойсь, - сказал он. - Я тоже не лыком шитый.
Сотников засмеялся неестественно коротеньким смехом.
- Чудак! С кем ты вздумал тягаться?
- А вот увидишь.
- Это же машина! Или ты будешь служить ей, или она сотрет тебя в порошок! - задыхаясь, просипел
он.
- Я им послужу!
- Только начни!
«Нет, видно, с ним не сговоришься, с этим чудаком человеком», - подумал Рыбак. Как в жизни, так и
перед смертью у него на первом месте твердолобое упрямство, какие-то принципы, а вообще все дело в
характере, так понимал Рыбак. Но ведь кому не известно, что в игре, которая называется жизнью, чаще с
выигрышем оказывается тот, кто больше хитрит. Да и как иначе? Действительно, фашизм - машина,
подмявшая под свои колеса полмира, разве можно, стоя перед ней, размахивать голыми руками? Может,
куда разумнее будет подобраться со стороны и сунуть ей меж колес какую-нибудь рогатину. Пусть
напорется да забуксует, дав тем возможность потихоньку смыться к своим.
Сотников замолчал или, может, впал в забытье, и Рыбак перестал набиваться к нему с разговором.
Пусть поступает как хочет - он же, Рыбак, будет руководствоваться собственным разумом.
