Святочный разсказ ГР. АЛЕКСѢЯ Н. ТОЛСТОГО
Иллюстрировалъ для «Огонька» художникъ С. В. ЖИВОТОВСКІЙ.
Наш городок завалился за крутой горой у синей реки.
Гора высокая и наверху поросла лесом; а все дома и домишки обращены окнами на реку, что бежит Бог знает откуда, загибает пологой дугой у горы и уходит на юго-запад в леса.
За лесом солнце каждый день садится на покой, и тогда окна в городе загораются пожаром, и путнику, бредущему издалече по кочкам и и тропам заречной луговины, больно смотреть на яблоки церквей и кресты, а под ногами его в лужах и перетоках играют красные отблески.
Теперь от города по лугам бежит невысокая насыпь с двумя полосами рельс, пропадая в лесах, откуда два раза в день вылетает белый дым и свистит машина.
Теперь летом и зимой можно подъехать к нашему городку, где на главной улице в праздничный день гуляют и начальник станции, и телеграфист, и заезжие жулики.
Теперь горожанин запирает на ночь окна и двери; Павел Иванович, например, живет за восемью железными крюками; а Федора Кузьмича недавно нашли связанным — во рту кляп, горница простужена, спасибо кот спас, лег на живот и предохранил.
Теперь и мехов меньше, и мясо дороже, а гарнизонные инвалиды только слава, что со штыками ходят (раньше стояли у нас калмыки в ужасных шапках с луками и стрелами — как черти), и в церкви служат не так уж уютно — все старое вывела железная дорога за пятнадцать лет…
Не изменился только звон литых колоколов, да, пожалуй, сапожник Терентий — человек необыкновенный.
Когда кончался у него запой, — летом или зимой, — шел Терентий на речку, неся удочки, а впереди бежала белая его собачка, держа во рту ведерко с червями.
Завидя все это, увязывались и мальчишки на реку, — глядеть, как Терентий будет есть рыбу.
— Пескарь — тонкая рыба, — говаривал Терентий, вытянув первого пескаря, — надо его умеючи кушать, — и, хлебнув из пузырька водочки, ел пескаря живьем.
Мальчишки, толкая друг друга, показывали пальцами Терентию в рот, собачка глядела на поплавок, наставя уши, а Терентий, подмигнув, продолжал:
— Ох, боюсь я, как бы вот из-под коряги опять водяной не вылез; не любит, когда на берегу кричат…
Мальчишки, зная Терентьеву славу, разбежались в страхе; Терентий же, очень довольный, досиживал до темноты, когда в речной воде за опрокинутым лесом разливался и погасал багровый закат. Тогда, в сумерках, опускал Терентий большую и волосатую голову на ладонь и принимался петь жалобные песни, не то звал кого-то, не то жалел.
Слыша отчаянные эти песни, городские кумушки, стоя у открытых калиток, говорили друг другу:
— Терентий опять воет, что и за человек.
— Женить, что ли, его, ведь как мается…
— Кто за такого пойдет, разве не знаете, милые, что с Терентием было?
— Слыхала я что-то краем.
— Если не ночь, рассказала бы, милые…
— Неужто деньги делал?..
— Что деньги; тфу, тфу, слышите, как воет, вот оно что…
Неизвестно, выделывал Терентий деньги или нет, но часы, например, чинил отлично; вытравлял клопов и мышей, и не только эта дрянь — черви в лошадях слушались Терентия: заговорит он их на три зо́ри, черви клубком свернутся под лошадиной шкурой и вывалятся на навоз.
Но кумушки у отворенных калиток не знали и половины необыкновенной истории, которая произошла с Tepeнтием, когда еще железная дорога не пересекала от леса топкую равнину, когда к нашему городу можно было пройти только через опасные тропы или по снегу зимой; а на реке и в узких переулках да в ригах на гумне творились дела… но их на ночь и не вспоминать лучше.
Терентий пришел к наш город босым парнишкой, с мешком за спиной, и назвался генеральским сыном — папенька, мол, пролил кровь через турок, а я принужден добывать пропитание в невежестве.
В то давнее время в городе враждовали и бились Кулычевы с Капустиными. Старики Кулычевы и Капустины жили на краях города в скатных, кантовых избах, имея каждый по шести сыновей, много скота и урочищ.
Старики гневались друг на друга, хорошо не зная из-за чего, но, окончив за день жнивье или на покосе, вечером непременно садились каждый с шестью сыновьями на коней и скакали по мокрой до брюха траве друг к дружке с разных сторон, бранясь матерно.
А наругавшись, брали дубинки и сшибали друг друга дубинками с верха, обещаясь осенью переломать ребра.
А осенью на свадьбах озорничали без разума, и звать их было соседям трудно и отказать нельзя.
Но однажды старого Кулычева свалил хмель посреди улицы. Прибежали Капустины ребята, схватили старика и сунули ногами в студеную речку… А был сильный мороз, и, пока сыновья отыскали отца, примерзли сапоги его ко льду и пришлось в реке их так и оставить.
Без сапог срамота. Тут вот и подвернулся Терентий, сшив Кулычеву в сутки первые свои сапоги с двойным скрипом за восемь гривен на хозяйской коже. Увидала сапоги сваха Акилина, побежала к старику Капустину и говорит, что Кулычеву, мол, генеральский сын сапоги шьет.
Досадно стало Капустину, приказал он сыновьям изловить у Кулычева на огороде генеральского сына, запереть в бане и предоставить шило и шкур — пусть шьет на всю семью сапоги с кисточками, а наградить без обиды.
Так Терентий и прожил всю зиму у Капустина в бане, а по весне кулычевские ребята баню подожгли, Терентия похитили и увезли на покос. Терентий ничему этому не препятствовал, переходил не споря и деньги брал не стыдясь.
А года через три открыл в переулке близ улицы свою лавочку, развесив на двери сапоги, козловые коты́ для девушек и простые бахилы…
Потом сшил себе синий кафтан и присватался к вдовушке, и она была бы не прочь пойти за генеральского сына, но вдруг неизвестно почему заперся Терентий в своем домишке, заказы не удовлетворял, а когда за нуждой и появлялся на улице, — смотрел сентябрем.
