в это время завернул в переулок и, став у занесенной сугробом двери, вынул ключик, отомкнул замок и сказал со вздохом:
— Пожалуйте, убедитесь…
Игнат Давыдыч, постучав оснеженными валенками, нагнул под низким косяком голову и вошел в избу, тотчас в смущении сев у дверей на стульчик. Посреди пола на белой кошме лежала, подперев кулачком румяную щеку, русалка; другою рукой она дразнила соломинкой двух мышей. Длинная ее спина светилась, как раковина, под светом лампы в медном круге у потолка; темные волосы, заплетенные в четыре косы, лежали на круглых плечах и кошме, а рыбьи зеленые ступни вздрагивали, словно котиный хвост…
Русалка подняла на исправника чернобровое лицо и, открыв мелкие зубы, засмеялась, отчего красные жаберки у нее за ушами оттопырились.
— Совестно, Мавочка, ушла бы за перегородку, оделась, — сказал Терентий, стоя у печи с шапкой в руках.
Русалка медленно поднялась, не стыдясь ничего, подошла, переступая на лапках, к Игнату Давыдычу и засмеялась ему в круглое с красными усами лицо.
Игнат Давыдыч невольно сам ухмыльнулся, и бросило его в жар: а ну, как защекочет?
— Не дозволяется, — сказал он, — и, вообще, не указано насчет жительства…
Бормоча так, Игнат Давыдович вынул из варежки руку и пальцем потрогал русалкину грудь.
Русалка придвинулась и быстро пощекотала у него за ушами и над бритым подбородком.
Губы у Игната Давыдовича размякли, и он сложил их в трубку, норовя чмокнуть, на заплывшие глаза поползли веселые морщины, и он уже до половины сполз со стула, стараясь ухватить ловкую девчонку, как вдруг ударил его Терентий по рукам и, заслонив русалку, красный и злой, как зверь, воскликнул…
— Не смей, не твое, пожалуйте на улицу…
— Ты это меня ударил! — сказал Игнат Давыдыч и тоже стал краснеть.
Русалка опечалилась и, стоя около, глядела исподлобья.
Игнат Давыдыч попятился к двери; Терентий напирал, сопя и косясь на топор. Тогда русалка схватила его за руки и с перекошенным от смеха, слез и страха лицом хотела покружить по избе…
Но Терентий, крикнув:
— Не мешай, не я, так он вас сживет, — толкнул со всей силой русалку и нагнулся за топором.
Русалка отлетела, покрутилась и вцепилась в халат Игнату Давыдовичу.
А Игнат Давыдович ткнул ногой дверь и, подхватив русалку, с криком выбежал на улицу.
За обоими выскочил Терентий с топором, но от злости запутался в сенях и, когда, опрокидывал горшки и кадки, завернул, наконец, скрипя зубами, за угол на улицу, — вдалеке вдоль домов по снегу, залитому лунным светом, голубая, как тень, неслась русалка; за ней поспешал исправник, стрелял из пистолета и кричал: «Держи, держи!»…
«По снѣгу, залитому луннымъ свѣтомъ, голубая, какъ тѣнь, неслась русалка; за ней поспѣшалъ исправнікъ, стрѣлялъ изъ пистолета и кричалъ: держи, держи!»…
Рисовалъ для журнала «Огонекъ» художникъ С. В. ЖИВОТОВСКІЙ.
Слыша выстрелы и крики, бросился веселый народ к окнам, увидел завертывающего к реке исправника и Терентия с топором и, так как в городе подобного никогда не случалось, повалил народ из теплых изб на мороз и на речку тесной толпой.
Впереди мчались мальчишки, за ними девушки и кавалеры, до того в сутолоке перепутавшись, что никто уж не мог разобрать, кто кого поцеловал, кто рукам дал волю.
Когда же прибежали на речку, все увидели на льду, около проруби, исправника, который, раскинув шубу, глядел в черную воду, а напротив сидел Терентий, крутил головой и навзрыд плакал, не вытираясь.
Оба до того были пьяны, что их взяли под руки и развели по домам.
Исправник спал полутора суток, крича во сне и колотя вокруг себя кулаками, словно боролся и побеждал. А когда проснулся, вышел на площадь и всенародно объявил, что видел чорта в образе бабы и гнался до реки, а баба нырнула смело в прорубь и оттуда был голос:
— Не пей!
Так Игнат Давыдыч закаялся и, заказав молебен, лавочнику велел доставить к себе на дом трехведерный самовар, чаю цыбик и голову сахару, а постом — изюм.
Что из этого вышло — уже сказано.
А Терентий долго не показывался на улицу; соседи слышали по ночам, как он выл, словно пес в опустелом доме, и тосковал до тех пор, пока душу не отвел, написав синюю вывеску с русалкой и сапогом.
Так вот что случилось в нашем городке в давнее время.
Жители верят этой истории, и как же не верить, когда каждый день проходит с ведерком и удочками на реку Терентий, темный, как туча, и, сидя на берегу, поет не своим голосом — сердце надрывает.
А заезжие смеются нашему рассказу. Ну, да теперь надо всем смеются. А веры ни у кого нет.
1911
