исцеляя и успокаивая, почти сошла, и Софья с ужасом осознала, что пожар не привиделся ей, что он и вправду случился…
– Тихо, тихо, девонька, лежи, – раздался рядом ласковый окающий голос.
Софья узнала бабушку Стешу, они с мужем, дедом Григорием, жили наискось от неё в старом, но ладном ещё домишке. Дети и даже внуки их, давно были взрослыми, и жили старики тихо и одиноко, с людьми были приветливы, доброжелательны. Баба Стеша была одной из тех, оставшихся в живых, старух, что приглядывали за девчонками после смерти их родителей.
– Ишь ведь горе-то какое случилось, – жалеючи погладила баба Стеша по голове Софью, – А только ты, девка, не убивайся, самое-то дорогое, что есть – это жись человеческая. А ты, слава те Господи, вот жива и даже невредима. Глаза у меня, правда, видят плохо, но так скажу – ни царапины на тебе.
– Это Васятка меня спас, бабушка, – прошептала Софья, в горле было сухо и горько, губы слиплись, – Он мяукать стал, да на меня прыгнул, когтями стал драть. Кабы не он, я бы, пожалуй, и проспала, так и задохлась бы. А где Васька? С ним всё хорошо?
– Да хорошо, хорошо, – махнула рукой в сторону баба Стеша, – Вон, у деда на коленях сидит, молока напилси, да спит. И деду хорошо – колени хворые полечит котик-то твой.
Софья улыбнулась.
– Вот и ладно, – заметив её улыбку, обрадовалась баба Стеша, – Давай-ка я и тебя накормлю, Васятка-то, чай уж раз пять поел, пока ты спала.
– Он такой, – снова улыбнулась Софьюшка, – Бабушка…
Она помолчала.
– А изба наша совсем сгорела?
Старуха вздохнула тяжело.
– Совсем, дочка. Ничего не осталось, одна печь. Да вот хлев чудом каким-то уцелел. Только какой от него прок, не станешь ведь в нём жить. Не зря бают люди, вор придёт, так хоть стены оставит, а огонь ничего не пощадит.
– Хлев цел? – подхватилась Софьюшка, – Мне туда надо! Значит, целы они!
– Куда тебе? Почто? – схватила её за поясок старуха, испугавшись.
– Да там картиночки мои, бабушка, отцов подарочек, память! – волновалась Софья, – Раз хлев не сгорел, так они целы должны быть. Вот ведь, как всё получилось, будто нарочно – я накануне с ними на лавке сидела, а после дождик пошёл, я быстренько их в мешочек собрала, да в хлеву в угол и повесила на гвоздичек, а сама в избу побежала. Кабы не это, так и пропали бы они сейчас в огне.
– Вон чо, – покачала головой баба Стеша, – Да, девка, ничего просто так не бывает, значит, нужны они тебе, вот судьба их и сберегла.
– Так я пойду, бабушка?
– Погоди, я с тобой, вместе сходим, а опосля обедать сядем.
Софья взяла бабу Стешу под руку и они вышли из дома. Ноги еле держали Софью, от потрясения она была словно в полусне, голова дурная, но старуха, сама опиравшаяся на палку, крепко придерживала Софью. Запах пожарища стоял на всю улицу. В груди у девушки похолодело.
– Бабушка, – прошептала она, и слезинки градом покатились по её щекам, – Я ничего не помню, что было.
– И хорошо, – подхватилась старуха, и погладила её горячо по спине, – И не надо, это память, человека жалеючи, так делает. Потом, может, и вспомнишь что, а нет – и ни к чему. Тут вчерась, ой, что творилось. Шум, гам, огнище! Перепугался народ, все сбежались, давай воду из колодца черпать, да избу заливать, только где там… Это ж надо, диво какое, и как оно так вспыхнуло-то разом? Ровно свечка. Как же так вышло, девонька?
– Не знаю, бабушка, – Софья прикасалась руками к ещё тёплым, обгорелым, чёрным брёвнам, что лежали на земле, будто раскрытые рёбра раскуроченной, разверзнутой избы, чьё нутро вспороли, надругались над телом её, уничтожили…
Старуха ходила следом за ней, переживая, чтобы та не упала, запнувшись на пожарище о раскиданные всюду обломки домашней утвари.
Софья подошла к печи, обняла её, зарыдала.
– Миленькая ты моя, – вздохнула старуха, сама утирая слёзы, – Пойдём, пойдём домой.
– Нет у меня теперь дома, бабушка.
– Как это нет? А мы с дедом на что? Мы одни живём, места у нас хоть немного, да на тебя хватит. У нас станешь жить.
Софья обратила к старухе взгляд невидящих глаз, и вдруг поняла, что она видит её силуэт очень чётко, но вот только лица и одежды не различает, а в остальном всё-всё видит. Она вздрогнула, встряхнула головой, и тут же всё кругом вновь потемнело. Софья выдохнула и прижала руку к груди, в которой взволнованно колотилось сердце – показалось.
– Спасибо, баба Стеша, я… Я останусь, если вы позволите, у вас.
– Вот и правильно, – кивнула старуха, – Не надо тебе к Устинье.
Она осеклась.
– Ой, прости, что-то я болтаю лишка…
Старуха малость постояла, а после, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, произнесла:
– Скажу всё же, коль уж начала, чего там. Устинья-то вчера тоже прибежала, конечно, и муж ейный, Пахом. Люди её от пожара оттаскивали, она так кричала, так кричала, уж думала я, родит она прямо туточки от страху. Но да обошлось. Увели её опосля домой. А Пахом тут до конца был. Тебя-то под окном без сознанью нашли, на травку положили поодаль. А как всё потушили, так Пахом тебя хотел на телеге к ним в дом везти. Да я сказала, мол, неча. Плохо девке, зачем далёко тащить, через всю деревню, а наш-то с дедом дом, вот он, туточки. Да и ухаживать за тобой надо будет, а Устя тяжёлая, незачем ей потрясенье лишнее. Я сама, отвечаю, девку полечу. Пахом нахмурился, спорить со мной принялся, да меня не переспоришь, не эдаких ишшо видывала. Стегнул он лошадь в сердцах, да уехал к себе. А ты у меня осталась.
Софья содрогнулась при мысли о том, что было бы, не заступись за неё баба Стеша.
– Бабушка, спасибо тебе, что не отдала! – горячо зашептала она, – Я у вас буду жить и всё делать буду, помогать тебе.
Баба Стеша помолчала, а после сказала:
– Знаю я, девка, всё.
– Что знаешь, бабушка? – обомлела Софья.
– Почто ты к ним не хочешь знаю, и почто Пахом то и дело тут вертится. Сдаётся мне, что и изба ваша неспроста полыхнула.
Софья вспыхнула:
– Я, бабушка, ничего ему не позволяла.
– Э, девка, – махнула рукой старуха, – Да что ты мне-то говоришь? Не я ль тебя с малых лет знаю? Не на моих ли глазах ты выросла? Я и без слов твоих знаю, что ты не эдака, что честь бережёшь, и родители ваши людьми были добрыми, все их уважали. А вот Пахом этот… Да и матушка его с сестрицей те ещё скапыжницы. Давно уж я заприметила, как он клинья к тебе подбивает, курощуп несчастный. Нечего тебе в их дому делать, однем словом.
– Бабушка, неужто ты думаешь, что он и поджечь мог?…
– Тю, а то как же! – всплеснула руками старуха, – Так оно и было, могу поклясться.
Софья задумалась.
– Давай, бабушка, в хлев зайдём.
– Ну айда.
На удивление хлев устоял, только стены его снаружи почернели, обуглились, внутри же всё было цело.
– Вот они, картиночки мои! – обрадовалась Софьюшка, нащупав на стене мешочек.
Старуха заулыбалась, закивала:
– Надо же, сколько лет прошло, а они оказывается целёхоньки. Я, как сейчас, помню, как отец ваш их для тебя вырезал, сидя на завалинке. Уж как он старался. Мастер был своего дела, руки золотые. Добрых-то людей Господь завсегда рано прибирает, потому как достойны они уже к Богу идтить, а мы вот, дураки, живём. Царствие-то Небесное его ишшо заслужить надобно. Ну, идём что ли? Обедать пора.
– Идём, – кивнула Софья, взяла бабу Стешу под ручку, и обе заковыляли наискось улицы к дому старухи.
Бабка Стеша с дедом приняли Софью, как родные, и, благодаря их заботе да ласке
